Остров Буян - Злобин Степан Павлович - Страница 36
- Предыдущая
- 36/231
- Следующая
Глава восьмая
1
Когда Иванка сбежал из кузницы и в доме явился еще один рот, бабка Ариша, чтобы накормить всех, взялась за старое ремесло – просить Христа ради.
Первые дни после побега Иванки от кузнеца всю семью кормила полтина, полученная Иванкой от Федора Емельянова. Она бы кормила и дольше, но Иванка о ней рассказал Истоме, и пьяный старик схитрил: он притворился спящим. Когда все уснули – залез за икону и вытащил восемь алтын, хранившихся там. Он выскользнул из избы так тихо, что только утром его хватились. Но было уже поздно: когда Иванка нашел его в кабаке – при отце уже не было денег…
Он сидел ободранный, грязный. Засаленная рубаха клочьями свисала с полуобнаженной спины. Порты бахромой висели пониже колена, и на босых заскорузлых ногах наросла короста давно не смывавшейся уличной грязи.
Иванка словно впервые увидел отца здесь, в кабаке, точно впервые понял все, что случилось с отцом, лишенным сил и разума после гибели матери.
– Бачка! – дрогнувшим голосом тихо сказал он. Он хотел упрекнуть отца, но, взглянув на бессмысленно слезящиеся глаза, только бессильно добавил: – Пойдем отсюда…
Он вел отца по зеленеющей весенней улице, где в навозных лужах среди дороги нежились жирные свиньи. Отец бормотал невнятно и виновато, корил себя, называя свиньей.
У церковной стены играли Груня и Федя. Иванка словно впервые увидел, что оба полураздеты и грязны… Авдотья стирала и штопала все обноски: ребята бывали одеты чисто, хотя и в стареньком латаном платье. Бабке Арише было это некстати. Разве бывают нищие чисто одеты?! К чистым жалости меньше…
Бабка брала с собою за подаянием обоих – Груню и Федьку. Груня в первое время стыдилась: дразнили девчонки-соседки. Однако голод заставил ее смириться, и, сговорясь заранее, что бабка пойдет не в Завеличье, а в город или в Запсковье, чтобы не встретить знакомых, Груня ходила с ней…
Однажды, когда Иванка отзвонил ко всенощной и, спустившись со звонницы, шел в сторожку, он почти столкнулся с дочерью кузнеца… Первым движением его было броситься к ней, но вдруг, словно в испуге, всплеснул руками и, повернувшись спиной к подруге, бегом пустился обратно, вверх по лестнице колокольни…
Он видел в щель меж столбиками ограды, как растерянно глядела она наверх, как двинулась было обратно в сторожку, но вдруг задержалась и быстро пошла от церкви…
Она была нарядно и чисто одета, и Иванка радовался, что вовремя убежал, пока она не успела разглядеть его убожества и нищеты…
Бабка сказала ему, что Аленка – «ангел-хранитель», который всегда приносит для Груни и Федьки то мяса, то круп, то молочка…
Когда бабка говорила об Аленке, на глазах ее были слезы умиления, и у Иванки тоже вдруг сжало горло.
Аленка стала ему ближе сестры. Он не знал, чем ей отплатить, но ему хотелось сделать что-нибудь такое, что бы запомнилось ей на всю жизнь.
Семья звонаря голодала. Собранного бабкой подаяния не хватало на то, чтобы всех насытить, и Иванка взялся за тайный промысел: его самострел без промаха сваливал голубей из-под крыши звонницы и из-под застрех домов и клетей.
В народе голубь считался святою птицей. Редкая хозяйка, выходя кормить кур, не кидала в сторону пригоршню проса для голубей, а когда, обнаглевшие и жирные, они слетались на рыночной площади в хлебный ряд, бывало, что многие из крестьян почитали за грех их отгонять от раскрытых кулей с зерном.
Бабка Ариша, как и другие, брала под свою защиту этих раскормленных птиц и не могла удержаться, чтобы каждый раз не сказать Иванке, когда на рассвете он ей приносил убитую «дичь»:
– Грех, Иванушка, грех. Голубь, он – свят, и в молитве поют: «Дух же в виде голубине…»
Но из «святых» голубей бабка варила смачную похлебку и вместе с ребятами ела ее сама.
– Сладкая похлебка «в виде голубине»! – хлопая себя по сытому животу, молодецки выкрикивал Иванка.
Но в удальстве его слышалась грусть. Он тосковал от сознания бессилия поправить их неприглядную жизнь…
И бабка Ариша поняла тоску и тревогу любимца и осторожно ему подсказала то ремесло, которое больше других уважала во всю свою жизнь: на собранные гроши бабка купила на рынке пеньки, насучила сама крепких крученых ниток, и как-то, придя домой, Иванка застал ее за плетением рыбацкой сети.
– Бабка, кому сети? – спросил он.
– Тому рыбаку, кой рыбу – злато перо уловить в Великой сумеет.
– Я изловлю! – готовно воскликнул Иванка.
– Ты изловишь, так, стало, и сеть тебе! – заключила бабка Ариша.
2
Истома месяца полтора избегал встречи с Мошницыным и для того даже ходил в дальний кабак, на другой конец Завеличья: он ожидал, что кузнец станет тыкать в порядную запись, требовать, чтобы вернули Иванку силой…
Но однажды, крепко побитый на патриаршем дворе батожьем за пьянство, Истома не доплелся до дальнего кабака. Не то чтобы батоги за пьянство ему были внове, но в этот раз почему-то сильней, чем обычно, болела спина… Звонарь знал от побоев одно лекарство – кабак… Но едва он уселся на лавку – Мошницын явился за тем же столом напротив него. Кузнец заговорил неожиданно миролюбиво. Он сказал, что никак не ждал, чтобы Иванка сбежал из-за порки…
– Полюбил я его, – говорил он, – а за дурь как не бить? Якуню и то же, бывает, бью. Свой не выдерет смолоду – хуже: подрастет – чужие бить станут… Присылай назад его в кузню…
– На честь его ты дерзнул… Не пойдет! – возразил Истома.
– Отца батожьем колотят по всем неделям, и нет ничего, а сын – боярин!.. – с раздражением ответил кузнец. – Отколе столь спеси!
Кузнец задел за живое Истому. Злоба комком подкатила к его горлу… Тяжелая оловянная кружка вдруг задрожала в руке. Он вскочил, жадно поднес ко рту кружку и осушил до дна… Он выпил залпом, так, что заняло дух и из глаз покатились слезы, дрожащей рукой и невидящим взглядом он торопливо искал закуски… Мошницын понимающе подвинул к нему расщепленную головку чесноку и щепоть крупной и влажной соли, насыпанной на тряпицу. Он видел сдержанное бешенство звонаря…
– Не воротится он к тебе. Ты его дюже обидел, Михайла. Я отец – и то вот уж более года отстал его бить…
- Предыдущая
- 36/231
- Следующая
