Бонжур, Антуан! - Злобин Анатолий Павлович - Страница 40

• Предыдущая
• 40/111
• Следующая

Хоть мы и с запасом выехали, но прибыли не первыми. Несколько машин стояло на просторной поляне, возле которой сходились перекрёстком две дороги. За деревьями проступал чёткий силуэт церкви Святого Мартина, там тоже виднелись машины.

Люди рассредоточивались группами по границам поляны, но в их, казалось бы, случайном расположении имелся определённый центр, от которого они словно вели отсчёт и к которому безотчётно стремились. Я вышел из машины и увидел эту срединную точку. Белый мраморный крест вырастал из груды камней и как бы запрокидывался навзничь. Грани креста были чисты и безмолвны, а за ним возвышались три светлые панели с частыми строчками имён. На средней панели высечена сверху морда льва в опрокинутом треугольнике — эмблема Армии Зет.

Поль Батист де Ла Гранж стоял в центре наиболее солидной группы, я узнал секретаря секции и ещё нескольких бельгийцев, с которыми познакомился на собрании.

Луи решил отвести машину за перекрёсток, а я пошёл к президенту, оглядываясь на могилу и ближние машины: не привезли ли венки?

Президент Поль Батист приветствовал меня торжественной речью: мы рады… приближается волнующая минута…

Я обошёл по кругу, пожимая руки. Тем временем и Поль Батист добрался до сути: заговорил о Матье Ру. Он узнал его адрес: Льеж, рю Университет, дом номер сто, хороший подарок, мой дорогой друг, не правда ли?

Тут мы увидели Ивана, шагающего через поляну, и замолчали. Иван шагал один и цвёл, как утреннее солнышко.

— Можно поздравить, как я погляжу. Кто же?

— Я превратился в деда, — доложил Иван на обоих языках и с ходу принялся принимать поздравления. — Мы назовём его Серж, в честь моего отца. Моя Тереза согласная. Я только что оттуда. — Иван принялся за свои обязанности. — Президент имеет радость доложить тебе, что скоро привезут венки и приедет труба. Тогда мы начнём церемонию.

— Бонжур, Виктор.

Я увидел Антуана, следом изящно шагала Сюзанна: он в чёрной паре, она в бордовом платье с жакетом. Мы же с самого собрания не виделись. Я поспешил к ним навстречу.

— Звонила Жермен? Она приедет на церемонию?

— Она сказала, что у неё дела, но она постарается.

— Карточку Альфреда она не нашла?

— Пока ещё нет. Как идёт твоя программа?

— Программа на уровне, — я показал большой палец. — Узнали адрес Ру. Поедем вечером к нему?

Антуан озабоченно кивнул.

— Но это ещё не все, — продолжал я. — Иван, расскажи им, что за нож я нашёл вчера в пансионате «Остелла». Как ты думаешь, Антуан, стоит этот вариант дальше разрабатывать?

Из ворот Святого Мартина густо повалил народ. Закончилась утренняя служба. Прихожане разбирали машины, проходили мимо, с любопытством оглядываясь на нас. Они уже исполнили свой долг и спешили к тёплым очагам.

Антуан поманил меня пальцем к подъехавшей голубой машине. Так и есть, секретарь привёз венки.

— Роберт просит, — перевёл подоспевший Иван, — чтобы ты выбрал любой венок для отца и дал ему свои мемориальные ленты.

Мы стояли с матерью на краю лётного поля. Проехал автопоезд из трех вагончиков, увозя пассажиров к нашей машине, пора и мне было трогать, да мать все не отпускала, хотя все слова были сказаны. И тогда она суетливо вытащила из сумки узкий свёрток белой бумаги: «Возьми с собой, нет, нет, не раскрывай, там раскроешь. И вообще, мне ничего не привози, мне тряпок не надо, а если деньги останутся, поправь на них могилку в случае чего…» Я поцеловал её, побежал к машине, а она осталась на краю поля, и я долго видел её: и пока мы рулили, выходя на полосу, и когда взлетели, ложась на разворот, — печальная крошечная фигурка на краю огромного поля.

Извлекли венки. Магнолии, астры, лилии, розы, садовые ромашки — и все в еловых лапах. Я оглядел строй из пяти венков и выбрал для отца, венок был не таким большим, но более густым и крепким. Роберт протянул мне визитную карточку и пятьдесят франков.

— Зачем это? — удивился я.

— Счёт из магазина и сдача, — пояснил Иван. — Возьми эти франки, а то он обидится.

Я прочитал на карточке: Густав ван Шор, Эвай. Цветы из Эвая. А Жермен из Эвая не приехала. Хоть не было к тому никаких доказательств, я инстинктивно чувствовал, что она избегает меня.

Присев на корточки, Роберт принялся прилаживать ленты. Я дал ему свою, от экипажа: «Бельгийским и русским партизанам, павшим в боях с фашистами, — от советских лётчиков».

Подошёл президент. Иван перевёл надпись на ленте. Президент с чувством пожал мою руку.

— Бельгийская и советская дружба должна процветать изо всех сил наших народов, — перевёл Иван провозглашённый президентом лозунг на свой русский язык. — Он спрашивает, есть ли у тебя ленты для твоего отца Бориса?

Я достал из папки и развернул материнский свёрток. Там было две ленты. «Лейтенанту Борису Маслову — от ветеранов 263-го авиаполка ДД», — вон, оказывается, какую ленту мать соорудила, недаром она последние недели куда-то ездила, созванивалась по междугородным линиям. Другая лента была короче и лаконичней — «От жены и сына».

Иван перевёл и эти надписи. Президент поднёс к губам розовый платочек.

— Он расскажет об этих лентах всем своим патриотам, — с выражением сообщил Иван.

А народ подходил и подходил, вся дорога за поляной была заставлена машинами. Пришёл автобус из Льежа. Людей было ещё больше, чем позавчера, на собрании, я многих узнавал, то и дело приходилось отвечать на приветствия.

У машины стоит мужчина с пустым рукавом. Шарлотта и Луи разговаривают с коренастым толстяком, у того чёрная повязка на глазу. К другой машине прислонены чьи-то костыли. Четвёртый стоит, держа на весу скрюченную руку. Эти люди приехали сюда не ради пустой формальности или приятного времяпрепровождения, они пришли сюда потому, что война была святым делом их жизни, может, среди них и такие есть, у кого, кроме этой войны, ничего на свете не осталось. Они вместе бились с врагом, но одни из них лежат теперь под белым заломленным крестом, а другие стоят, смотрят на этот крест и вспоминают, как погибали те, лежащие под крестом. На лицах живых улыбки, и глаза просветлены заботами жизни, в петлицах ордена или цветные ленточки взамен их, а там, под заломленным крестом, все безлико, недвижно и стыло, там мрак и покой. Кресты, монументы — они стоят уже почти четверть века. Для меня это — вся моя жизнь, а для заломленных крестов — лишь мгновенье их вечного существования на земле. Им безразлично: жара или снег, здесь ли мы или нет нас.

• Предыдущая
• 40/111
• Следующая