Таран и Недобитый Скальд - Завозова Анастасия Михайловна - Страница 32

• Предыдущая
• 32/87
• Следующая

Наконец все закончилось, и мы пошли к выходу. Я выходила последней и слегка замешкалась у входа, запутавшись в юбке. Тут же ко мне подскочила баба в трауре и, цапнув за локоть, зашептала жарко:

— Уезжайте отсюда, госпожа. Вы такая же, как наши бедняжки. Уезжайте, это плохие люди, — и отскочила обратно в толпу.

Графиня обернулась и окликнула меня. Я с неохотой пошла к выходу, досадуя на то, что не успела задержать тетку. “Наши бедняжки?” Что бы это могло значить? Плохие люди? Ну это, ясное дело, граф и графиня. Этим-то грамот за примерное поведение в школе не выдавали. Мне, впрочем, тоже, так что силы равны.

Уже подходя к карете, я заметила вдалеке развалины какого-то дома и поинтересовалась у графа:

— А что это за живописные руины там виднеются? — Живописными эти обгорелые кирпичи назвать было сложно, но я изо всех сил старалась поддержать беседу, так как к графине опять вернулось плохое расположение духа.

— О, это развалины дома одного из арендаторов, — мило улыбнувшись, ответил мне граф. — Дом сгорел очень давно, еще во времена моего деда. Сколько себя помню, эти развалины всегда были там. Однако вы правы, милая баронесса, выглядят они очень живописно и поэтично. Если хотите, мы можем прогуляться и полюбоваться ими с более близкого расстояния.

Графиня напряглась и начала жевать тонкую перчатку. Я удивленно уставилась на графа. Воистину, если существовал на свете клуб мазохистов и любителей неприятностей, граф стал бы его председателем или почетным членом. Графиня Маленберг готова была удавить своего мужа его же собственными кишками. Граф же, словно ничего не замечая, молодящимся козлом летал вокруг меня…

Графа громко окликнул какой-то слуга, прибежавший со стороны поместья. На лице парня были написаны дикий ужас и смятение. По-моему, вчера слуги, которых мне удалось повидать, выглядели поспокойнее. Я перепугалась, не переусердствовал ли Джеральд в нашем плане удивления графьев и не сделал ли из дома со всеми средневековыми удобствами колхозный сарай.

Парень подбежал, поклонился и выпалил:

— Вам надо поторопиться домой, господа. Приехала мать ее сиятельства графини, достопочтенная вдовствующая маркграфиня, — и он невнятно бормотнул фамилию. Мне послышалось нечто вроде “Бульдог”. Уточнять мне не захотелось.

Личико графа мгновенно погрустнело. Такое лицо можно наблюдать у ребенка, когда ему обещали дать конфетку, а вместо этого отправили есть манную кашу с комками. Графиня, напротив, оживилась, предвкушая страшную месть.

Маркграфиня Бульдог и вправду не была образцовой тещей. Этакая злобствующая кочерга в кружевах с проницательным взглядом и кодексом поведения зятьев собственного составления. Меня она удостоила холодным взглядом и приподнятой бровью. Я расценила это как теплое и дружелюбное приветствие с ее стороны, так как на зятя она вообще не глянула, да и дочь еле поцеловала.

В столовой во время завтрака в основном стояло гробовое молчание. Маркграфиня привезла с собой двух младших дочерей, девиц на выданье, очень полнокровных и оживленных молодых кобылок, но даже они хранили спокойствие под взглядом мамаши. Граф вообще сник и старался сделать вид, что его здесь нет. Графиня, садистски наслаждаясь происходящим, ябедничала маме на ушко. Наконец, маркграфиня прервала молчание и спросила меня голосом, не предвещающим ничего хорошего (таким голосом обычно учителя говорят “К доске пойдет…”):

— Кто ваш отец, баронесса Валленхельм?

Я вздрогнула. Родословную и гинекологическое древо я не заучивала, но нашла, как вывернуться:

— Маркиз Карлмарксштадт! — Что, съела, бабуся? Спорю, в ваше время политподготовки еще не было! Маркграфиня нахмурилась:

— Не слышала о таком. Он не норвежец, случаем?

— Нет, что вы, — бодро ответила я. — Чистокровный ариец, то есть немец.

— Ах, немец, — кисло протянула теща графа и потеряла ко мне всякий интерес, переключившись на грехи зятя.

Под предлогом беспокойства о состоянии бедного мужа я смылась из столовой, к тому времени уже напоминавшей камеру пыток. Поднимаясь по лестнице, я размышляла о новом счастье, подвалившем нам с Джеральдом в лице графской тещи. Спорю на самое дорогое, через день тут будет твориться такое, что и не снилось “дедам” в нашей армии. Маркграфиня точно сделает из дома одну большую гауптвахту, и не удивлюсь, если меня приговорят к расстрелу.

Джеральд выглядел неприлично здоровым и лоснящимся от избытка сил и еды, переполнявшей его желудок. Когда я вошла, он приветственно помахал мне громадной бараньей ногой:

— Доброе утречко!

— Хотелось, чтобы это было так, — привычно огрызнулась я. — Мы здорово влипли.

— Мне больше не дадут еды? — огорчился Джеральд. Кто про что, а этот троглодит про сосиски…

— Да при чем тут твоя еда, — отмахнулась я, присаживаясь на кровать. — Кстати, а кто тебя так щедро ею снабдил? Что, в доме завелся добренький барабашка?

Джеральд смачно вгрызся в остатки баранины и, чавкая так, что стены тряслись, сообщил:

— Вовсе нет. Еду мне принес Ларсен.

— Кто?

— Ну Ларсен. Тот бандюга, который у нас под кучера замаскирован, — пояснил Джеральд, переходя к паштету. — Он спер все это на кухне. А почему ты сказала, что мы влипли, если у нас еду никто не собирается отнимать?

— Потому что к графу приехала теща, и если б ты ее видел, то понял бы, что живыми нам отсюда не выбраться. В крайнем случае, по частям или скелетами.

Джеральд подавился паштетом и уставился на меня испуганными глазами:

— Ка… какая теща?

— Самая настоящая теща, самая тещинская теща, — мрачно ответила я, переходя к метафорам и словотворчеству. — И эта грозная женщина решительно настроена на полном и бесповоротном завоевании дома. Я думаю, крепость будет захвачена к вечеру, когда бабуля Бульдог выведет из строя графа.

Джеральд грустно икнул и оставил паштет в покое:

— Что же нам делать?

— Выход один — нейтрализовать тещу. А пока мы не придумаем, как это сделать, шпионско-подрывная деятельность на время прекращается, понятно? Кстати, ты успел хоть что-нибудь сделать, пока я таскалась с графьями в церковь?

— Конечно, — оживился Джеральд. — Я пересыпал перцем подштанники графа, натер чесноком постельное белье в спальнях и положил в любимую фарфоровую вазу графини дохлую мышь.

— Какая гадость! — обрадовалась я. — Вижу, все будет чики-пики. Ну ладно, барон, лежи, стони, а я пошла на разведку, пока сама мамаша Бульдог не объявила на нас охоту. Как бы нам и ее чем-нибудь удивить?..

В гостиной боевые действия уже начались. Бабуля Бульдог активно приставала к графу с вопросами о супружеской верности. По лицу графа было видно, что он лучше предпочел бы, чтоб она его утюгом через марлю прогладила. Графиня торжествовала и пожирала сладости. Я скромно присела в уголке и сделала вид, что углубилась в чтение. Мое появление спасло графа от сердечного приступа, так как бабуля переключилась на меня.

— Как себя чувствует ваш муж, баронесса? — поинтересовалась злобствующая, то есть вдовствующая, маркграфиня.

— К сожалению, он еще очень плох, — грустно ответила я, стараясь выглядеть как памятник Вечной Скорби. — Но за ним очень хорошо ухаживают. И я безмерно благодарна доброте графа и графини за то, что они согласились приютить нас.

Две младшие дочки бабули Бульдог, я назвала их Бульдожки, вдруг пристали ко мне с вопросами о том, что сейчас носят в столице. В Москве, по-моему, вошли в моду сапоги-кирзачи кислотной расцветки. Я уже собиралась им это сообщить, как сообразила, что они имеют в виду средневековый Стокгольм. Я напустила на себя туманный и загадочный вид, окинула их одежки взглядом прогрессивной столичной модницы и процедила сквозь зубы, что они выглядят неплохо для провинции. Бульдожки обрадовались и нейтрализовались играть в карты. Бабуля Бульдог тут же захотела тоже поиграть, и по охватившему ее волнению я поняла, что карты она любит больше, чем садистские упражнения. Тут-то меня и осенило, как можно оторвать бабулю на продолжительное время от реальности. Видя, что они собираются играть в какую-то местную игру, я невинно сообщила:

• Предыдущая
• 32/87
• Следующая