Дюрер - Зарницкий Станислав Васильевич - Страница 75
- Предыдущая
- 75/93
- Следующая
Наведя таким образом порядок в своей мастерской, задумался, однако, Дюрер над услышанным. Говорят: наступит время, когда все на земле будут трудиться и получать по трудам своим. А что здесь плохого? Отец был ремесленником, сам он в знатные не попал, и будь у него дети, они тоже зарабатывали бы хлеб в поте лица своего. И без его защиты патриции свои выгоды отстоят. Да что там — исправно выплачивают жалованье членам совета, а для него до сих пор так и не нашлось ни гроша. Все люди будут равны? Ему-то какой убыток от этого? Он, Дюрер, будет равен Пиркгеймеру, так это, наверное, должно не его, а Вилибальда страшить. Нет, было все же что-то привлекательное в учении этих сумасбродов. Вот только имущество он не согласен делить.
Среди «уравнителей» были те, кто особенно рьяно выступал против самого дорогого для него — против живописи. Похоже было, что, рассердившись на блох, собирались они бросить в огонь и шубу. Все разбить, смести, уничтожить! Да есть ли в этом хоть какой-то смысл? Кому мешают картины? Вместе с другими живописцами обращался он к отцам города с просьбой запретить сторонникам Карлштадта призывать к уничтожению алтарей. Для них, художников, это вопрос жизни и смерти. Если и начнут крушить картины в Нюрнберге, им ничего не останется, как покинуть город. Легко сказать «покинуть», когда всеми корнями вросли они в родную землю. Это у мудрого Эразма весь мир отечество, хотя и он, по всей вероятности, говорит так больше для красного словца.
И в Большом совете живописцы тот же вопрос поднимали. Наиболее ретивые поборники очищения церкви пытались прикрикнуть: мол, Карлштадт прав — нечего творить кумиров. Но Дюрер против этого горячо восстал, и Шпенглер его поддержал: христиане, насколько известно, поклоняются не идолам, а святым, изображенным на алтарях, которые создаются для напоминания верующим об их долге.
Но ни отцы города, ни Большой совет не подали голоса в защиту живописцев. Патриции сделали это скорее всего с умыслом: пусть чернь и здесь сталкивается лбами, глядишь, возникнет недовольство Лютером. И будто в подтверждение этого выступил в защиту алтарей Экк. Писал он, что заново перечитал труды отцов церкви — ни один из них не восставал против изображений Спасителя, апостолов и святых. Наоборот, и Августин, и Иероним, и другие свидетельствуют о том, что помещение картин в церквях — стародавний святой обычай. Конечно, признавал Экк, имели место случаи злоупотребления живописью, но, согласитесь, это еще не повод для ее уничтожения. И хотя призыв исходил от противника, Большой совет счел аргументы Экка убедительными. Споры приутихли. Никто вроде бы не порывался сегодня же рушить алтари.
В эти дни вернулся Дюрер в мастерскую с твердым намерением трудом своим доказать: живопись — великая сила и останется таковой во веки веков. Предполагали ученики: согласился мастер принять участие в иллюстрировании «Летучих листков», распространяемых в городе. Не угадали. Рты раскрыли от удивления, когда услышали, над чем собирается работать Дюрер. Намеревался он создать десятки, может быть, около сотни листов гравюр с изображением… святых и их деяний. А почему бы и нет? Кто запретит ему работать над тем, что он захотел? Запретила, однако, долгая бездеятельность. Медленно ползала по бумаге свинцовая палочка. Скапливались под столом разорванные, скомканные листы. Незачем винить здесь возраст. Не тем занялся Дюрер, и эти святые тебе сейчас безразличны! И нечего хвалиться, что работаешь ты над колоссальным алтарем, который посрамит все прежде созданные. Этот алтарь существует только в твоем воображении. Ни единого мазка не положила твоя кисть на приготовленные огромные доски. Все, что ты создал за это время, — лишь небольшой рисунок, на котором снова изобразил себя в виде Христа, на этот раз Христа, истерзанного пытками, отчаявшегося, возможно, не верящего в то, что люди поймут содеянное им. Мало героического в этом облике человека со спутавшимися волосами, держащего в руках орудия истязания — плеть и розгу, понимающего, что есть предел и силам человека и его жизни.
О времени, потраченном зря, напоминают граверные доски — «Большая колесница», или «Бургундская свадьба». Наводя порядок в мастерской, он наткнулся на них, никому теперь не нужные — неосуществленный памятник «последнему рыцарю». Напрасно было ждать, что в двери его дома постучится посланец нового императора и потребует их. За собственный счет отпечатал гравюру. Когда-то Пиркгеймер советовал ему преподнести «Бургундскую свадьбу» в дар императору. Но теперь ее и дарить было некому. Не нашлось на нее и покупателей.
Все чаще в Нюрнберге вечерние зори принимали за зарево далеких пожаров. По рукам ходила книжица с предсказаниями на ближайшее будущее. В пей говорилось: кто не умрет в 1523 году, не утонет в 1524 году и не будет повешен в 1525 году, тот пусть возблагодарит бога за свою судьбу.
Совет сорока по-прежнему не предпринимал никаких мер для наведения порядка, но знал все, что происходит в городе. С хитростью, достойной их венецианских коллег, патриции набросили за это время на весь Нюрнберг незримую сеть своих осведомителей. Когда им казалось необходимым, патриции появлялись самолично, приходили на заседания Большого совета, не вмешиваясь в споры, загадочно поглаживали бритые подбородки. Они следовали веками отшлифованному принципу: понять, на чьей стороне действительная сила, и защищать собственные интересы, овладев этой силой и направив ее в нужное русло.
Разбираться было сложно. Все шло волнами. Одно течение глушило другое или, наоборот, вздымалось выше, на время поглотив остальные. Будто в пору ярмарки, теперь постоянно было шумно на площадях и в тесных улочках. Памфлеты и «Летучие листки» сыпались как из рога изобилия — против папы, «этого ночного горшка», против Лютера, «этого дьявола во плоти», против Мюнцера, «этого безбожника и еретика». Витийствовали проповедники всевозможных толков. Ученики Денка требовали равенства и немедленного дележа имущества. Рыцари с коней, как с кафедры, призывали идти вместе с Францем фон Зиккенгеном и Ульрихом фон Гуттеном против духовных и светских владык за возрождение исконного германского нрава. Сторонники Лютера звали к недопущению безрассудств и насилия. Трудно было разобраться в этом многоголосом хоре. Потом появились крестьяне. Они пока не призывали ни к чему, но тем не менее внушали страх. Пользуясь давней привилегией, они приходили в Нюрнберг вооруженными и этим сразу выделялись в толпе безоружных горожан.
Ждали возобновления рейхстага. Он должен был найти пути к примирению враждующих партий. Хотя Карл снова отказался прибыть на него, надеялись, что австрийский король Фердинанд найдет выход. Прошел даже слух, что он сменит Фридриха Мудрого на посту штатгальтера Нюрнберга. Слух пока не подтверждался, тем не менее Дюрера пригласили в совет и просили во время пребывания короля в городе сделать его портрет на всякий случай — нет дыма без огня, а слуха без основания. От рейхстага ожидали многого, хотя никто не мог сказать — чего именно. Самые различные предположения высказывались по поводу предстоящего обращения папы к его участникам. Папа ведь свой — немец, а стало быть, чаяния Германии должен понять. Одно внушало опасение — дотянет ли Адриан до рейхстага, не отправят ли кардиналы его на тот свет? Ведь уже бросался на него с ножом полусумасшедший священник. А потом чуть было не пришибла колонна, подпиленная неким злоумышленником.
Что же касается Дюрера, то этот рейхстаг совершенно неожиданно вернул ему радость творчества и показал, что рано он собирался поставить крест на живописи. Началось с того, что прибыл в Нюрнберг Варнбюлср, тот самый, с которым совершил он свою вторую поездку в Италию. Будучи канцлером короля Фердинанда, он от имени своего повелителя должен был встречать участников рейхстага. Дюреру пришла в голову мысль, что с помощью Варнбюлера может он получить возможность нарисовать портрет Фердинанда и выполнить таким образом поручение совета. Поэтому и пошел на поклон к канцлеру, и, к своему удивлению, был сразу же принят. Совместную поездку Варнбюлер помнил: о ней они перебросились несколькими фразами. Относительно просьбы мастера канцлер сказал, что поможет. А пока король не приехал, не мог бы Дюрер во имя их дружбы сделать гравюру с его, Варнбюлера, портретом? На следующую встречу с канцлером пришел мастер уже с принадлежностями для рисования. Успел за это время узнать характер модели и понял, что вряд ли Варнбюлера устроит точное изображение — нечто в нидерландском стиле. Поэтому избрал другой путь — прежде всего омолодил канцлера, сделал из него не то древнеримского полководца, не то итальянского кондотьера. Мускулистая открытая шея, взгляд, устремленный вперед, сжатые плотно чувственные губы. На лице — решимость довести до конца задуманное, преодолеть все преграды.
- Предыдущая
- 75/93
- Следующая
