Искуситель - Загоскин Михаил Николаевич - Страница 72

• Предыдущая
• 72/78
• Следующая

– Насилу-то мы решились, – сказал барон, – а я уж думал, что этому и конца не будет. Ну, если бы я был на твоем месте, если б это прелестное создание… Да что тут говорить!

– Но почему ты думаешь, – прервал я, – что Надина решится бежать со мною за границу?

– Потому что ей не осталось ничего другого делать, потому что она гораздо решительнее тебя и наконец потому, что с тобой она готова на край света. Но мы так далеко не поедем.

– Все это одни предположения.

– Потрудись прочесть эту записку, и ты увидишь, что за Надиной дело не станет.

Барон подал мне клочок бумаги, на котором было написано несколько строк карандашом. Я узнал руку Днепровской, но с трудом мог разобрать следующие слова:

«Мы погибли, Александр!.. Муж мой все знает… Я не скажу, что ты остался у меня один в целом мире – нет! У нас есть истинный, бесценный друг. Следуй во всем его советам: он один может спасти нас!.. О, Александр! Сердце мое перестает биться, когда я думаю… но нет, нет! Ты не покинешь своей Надины».

– Ну! – сказал барон шутя. – Кажется, на основании этого верющего письма я имею полное право отвечать за Надину?

Я должен был еще раз прочесть эту записку, чтоб понять ее. Голова моя кружилась, в ней не было ни одной ясной мысли. Эта внезапная перемена моего положения, побег за границу, вечная разлука с Машенькою – все это походило на какой-то тяжкий, зловещий сон.

– Но когда же мы должны бежать? – спросил я наконец робким голосом барона.

– Чем скорей, тем лучше.

– Да неужели сегодня?

– И почему нет?

Сегодня!.. Меня обдало с головы до ног морозом. Представьте себе человека, который надеялся прожить еще несколько дней и которому скажут, что он должен умереть через минуту.

– Сегодня! – вскричал я. – Да разве это возможно?

– А почему же нет? – повторил барон.

– Я совсем без денег.

– Сколько тебе надобно?

– По крайней мере, десять тысяч.

– Я привезу тебе двадцать.

– Но мне нужна подорожная.

– На что? Плати везде двойные прогоны, и тебя повезут в лучше всякого курьера.

– Но разве я могу отправиться в чужие края, не имея заграничного паспорта? Меня могут везде остановить.

– Да, это правда, паспорт тебе необходим.

– Ну вот видишь! А можно ли его получить прежде двух недель?

– Нет, не можно.

Я вздохнул свободно.

– А меж тем Днепровский подаст просьбу, – продолжал барон, – тебя потребуют к суду, и тогда, разумеется, полиция не выпустит тебя из города. Впрочем, не только через две недели, это может случиться завтра, и потому-то именно вам должно сегодня же отправиться за границу.

– Как сегодня?

– Да, мой друг! Вот изволишь видеть: князь Двинский хотел ехать во Францию, я взял для него паспорт, но, кажется, он раздумал, он сбирается в дальнюю дорогу, да только не туда… Постой!..

В эту минуту на моих стенных часах пробило пять часов, барон как будто бы к чему-то прислушивался, вдруг глаза его засверкали, какая-то неистовая радость разлилась по всему лицу, он захохотал… Боже мой!.. Я вскрикнул от ужаса, я до сих пор не могу вспомнить без замирания сердца об этом отвратительном хохоте, в котором не было у ничего человеческого.

– Как можно так страшно смеяться! – сказал я. – Да и у чему ты смеешься?

– Отправился! – прошептал барон. – Счастливый путь!

– О ком ты говоришь?

– О моем приятеле Двинском. Он сказал мне, что если в пять часов я не буду у него, так непременно уедет.

– Что ж тут смешного?

– Долго рассказывать.

– Да куда он поехал?

– Я знаю куда, только не скажу, это наша тайна. Теперь ему заграничный паспорт не нужен. Вот он, возьми, Александр. Ты можешь с ним доехать до самого Парижа.

– Как, барон? Под чужим именем?

– А разве лучше, если б паспорт был на твое имя? Я думаю, нетрудно будет догадаться, что Днепровская убежала с тобою, тебя могут догнать, остановить на своей границе, а теперь кому придет в голову гнаться за князем Двинским. Я через неделю отправлюсь за вами, вы можете подождать меня в Варшаве. Вот адрес гостиницы, в которой советую вам остановиться, хозяин ее француз, прелюбезный и преумный человек. Прошлого года он щеголял в красном колпаке, а теперь надел опять пудреный парик и называет себя эмигрантом. Вели меж тем приготовить твою коляску, а я заеду к Днепровской, потом найму лошадей, в десять часов они непременно будут у тебя на дворе. Прощай!

Есть пословица, что утопающий хватается за соломинку…

– Постой, барон! – закричал я. – Мы одно совершенно забыли: ведь я в службе.

– Так что ж?

– Мне должно иметь отпуск.

– Ты с ума сошел, Александр! – прервал барон. – Ты решился увезти чужую жену, а не хочешь ехать без отпуска!.. А впрочем, что ты думаешь? В самом деле! Тебя хватятся, это наделает шуму… Садись и пиши просьбу. Когда будут думать, что ты поехал в деревню к своей невесте, так это всех собьет с толку.

– Но помилуй, барон! Теперь уж поздно.

– Это не твое дело, садись и пиши!.. Да полно же, решайся на что-нибудь! – продолжал барон, замечая, что я не слишком тороплюсь исполнить его приказание.

– О, мой друг! Я не могу подумать о Машеньке! Она всю жизнь будет несчастлива.

– Положим, что так, да разве тебе будет легче, когда ты сделаешь несчастье не одной, а двух женщин разом? Уж я, кажется, доказал тебе, что Машенька не может быть твоей женою, что же ты хочешь?

– Ах, я и сам не знаю! Я потерял весь рассудок. Бедная голова моя!

– И, полно! – прервал барон с улыбкою. – Оставь свою голову в покое: она тут ни при чем. Садись и пиши!

Я машинально повиновался. Барон взял мою просьбу, призвал Егора, велел ему укладываться и уехал.

– Да разве мы, сударь, едем, – спросил Егор, глядя на меня с удивлением.

– Да!

– В деревню?

– Нет.

– Куда же, Александр Михайлович?

– Пошел вон и делай, что тебе приказано!

Егор покачал головою и вышел вон.

Не могу описать, что я чувствовал в продолжение целого вечера. Я не мог присесть ни на минуту, нигде не находил места, мне было душно: потолок давил меня, кровь то кипела, то застывала в моих жилах. Иногда казалось мне, что я в горячке, что все это один только бред, и в самом деле, мне променять Машеньку на женщину прелестную, это правда, но к которой я чувствовал одно только сожаление! Бежать с этой женщиной за границу, быть может, отказаться навсегда от моего отечества – и все это сегодня!.. Пробило десять часов, ворота заскрипели, и на дворе раздался звон колокольчика.

• Предыдущая
• 72/78
• Следующая