Война за океан - Задорнов Николай Павлович - Страница 58
- Предыдущая
- 58/156
- Следующая
«Какие женщины оригинальные, – думал Римский-Корсаков про Невельскую и Бачманову. – Такие были бы и в Петербурге редкостью, украшением любого общества. И как их занесло сюда?..»
Разговор с войны перешел на Японию, а потом на кругосветное путешествие «Паллады». Римский-Корсаков почувствовал общее внимание, и особенно интерес Екатерины Ивановны, увлекся, заговорил об Африке, Индии, Сингапуре и опять о Японии, рассказывая смелей и подробней об этой стране, с восторгом, сам не заметил, как расхвастался и стал преувеличивать, сказал, что есть мысль даже занять порт в Японии под стоянку русского флота, чтобы иметь теплую незамерзающую гавань, открытую круглый год.
Екатерина Ивановна слушала его с тем же восторгом, как в девичестве Геннадия, когда он рассказывал о своем кругосветном. Вообще, кажется, с тех пор она питала слабость ко всем рассказам о кругосветных путешествиях.
Но вдруг ей пришло на ум, что этот рассказ совсем не вяжется с реальным взглядом на будущее. Мысль, что, видно, на эскадре не понимают сути дела, поразила ее как громом…
Опять закричал ребенок.
Она, хмурясь, быстро вышла. Слышно было, как она пыталась убаюкать ребенка.
За это время Бачманова сказала, что дочь у Невельских болеет, это началось зимой, когда экспедиция голодала.
«Неужели Невельские до сих пор разделяют все лишения со своей командой?» – подумал Римский-Корсаков.
Тут только он обратил внимание, что угощенье на столе более чем скромное: чай, белый хлеб и сахар.
Екатерина Ивановна вышла с ребенком на руках, покачивая его.
– Вот наша Катя, познакомьтесь! – сказала она.
Римский-Корсаков встал, вытянулся, щелкнул каблуками, как будто перед ним была взрослая девица. Он наклонился и узнал знакомые черты. Девочка была светла, как мать, но что-то в ней и отцовское, такой же острый взгляд.
– У ее мамы нет молочка, но теперь нам привезли коров, и мы кушаем! – сказала Екатерина Ивановна, поправляя соску.
Покачивая ребенка, она взяла свечу и поднесла ее к огромной карте, висевшей на стене.
– То, что вы рассказали, глубоко тронуло меня, – сказала она, – но… посмотрите на эту карту, каждый пункт ее нанесен на основании исследований, произведенных офицерами экспедиции и нашими добрыми людьми. Вы говорите, что адмирал желает открыть Японию, торговать с ней, занять порт, чтобы получить удобную стоянку.
– Да. Теперь, обладая устьем Амура, мы смеем мечтать, – заговорил Римский-Корсаков, полагая, что надо как-то попытаться оправдать адмирала.
– Устье Амура… – повторила она.
– Это давно желанный выход в океан!
– Нет, Геннадий Иванович говорит, что одно устье Амура, как бы ни была велика и прекрасна эта река, не составит для России необходимого ей выхода в океан. И не к такому выходу в океан, как это принято думать, он стремится. Его пока не понимает никто, даже генерал-губернатор. Муравьеву нужно плаванье по Амуру для снабжения Камчатки, которая, по его мнению, будет главным портом на океане. Этого же взгляда придерживаются в Петербурге. Но наша экспедиция представляет себе, что России нужен иной настоящий выход. Это, конечно, устье, лиман, весь остров Сахалин, без которого у нас нет выхода, так как устье заперто этим островом. Выход в океан – это, конечно, и река, но нужны гавани южнее устья. На свой риск и страх муж этим летом занял две лучшие из тех, что нам известны. Вот они! Это гавань Нангмар, которая была названа Лаперузом в честь своего морского министра Де-Кастри, и южнее ее – гавань Хади, роскошный залив с приглубым берегом.
– Так они уже заняты?
– Да, туда отправлены отряды, там наши посты, подняты флаги и строятся здания. В Хади, вероятно, будут зимовать наши суда, которые сейчас высаживают десанты. Больше того, муж говорит, что южнее Хади есть еще лучшие гавани, их надо в следующую навигацию занимать, гавани, имеющие сообщение с рекой Уссури. По мнению Геннадия Ивановича, главная стоянка нашего флота со временем будет там, это не умаляет значения территорий, уже занятых и описанных нами, и самой реки Амур. Это все вместе и есть выход в океан. Вместе с Камчаткой, с Курильскими островами, со всем тем, что принадлежало России всегда.
Она поправила соску во рту своей дочки, покачивая ее, и снова обратилась к карте. Римский-Корсаков слушал с восторгом.
– Кстати, в свое время, когда муж говорил о реке Амур, ему бросили упрек в коммюнизме… – как бы между прочим вспомнила она. – Петрашевцев подозревали, что они хотят воспользоваться Амуром для своих целей. Из-за этой нелепой выдумки мужу не доверяют и теперь. Если бы мой муж знал о письме адмирала и о целях экспедиции, о которых вы сообщили, то, я глубоко убеждена, он сказал бы, что цели, поставленные адмиралом, очень мелки по сравнению с тем, что необходимо исполнить для истинного величия России. Мне странно слышать от вас о стоянке флота в порту Нагасаки, когда огромная и прекрасная страна у наших ног. Геннадий Иванович просит об исследовании южных гаваней. Это составило бы честь и славу экспедиции адмирала Путятина. В письме к вам он просит ознакомиться с незапечатанным письмом к адмиралу.
Ребенок стих и уснул, и Екатерина Ивановна унесла его в спальню.
Елизавета Осиповна разговорилась с Рbмским-Корсаковым про здешнюю жизнь. Доктор временами дремал. За ставнями выл ветер.
Римскому-Корсакову хотелось оправдаться. Он с нетерпением ждал выхода Невельской, решив сказать ей все откровенно.
Когда Невельская вышла, лицо ее было радостно, она приветливо смотрела на Римского-Корсакова.
Воин Андреевич сказал, что сам вполне разделяет многое из того, что услышал. «Впрочем, зачем все это? – думал он. – Слышать им пустые мои похвалы». Он сказал, что единственно полезным делом со времени выхода из Кронштадта считает опись лимана и фарватера.
Она снисходительно улыбнулась. Она потому и говорила откровенно, что много хорошего слышала об этом офицере от мужа и теперь увидела сама, что ему вполне можно доверять, что он неглуп, видно, что сочувствует и разделяет ее взгляды. Но зачем это подчеркивать? Еще многое хотелось бы сказать ему.
Было уже поздно. Она пригласила офицеров завтра на обед.
– В полдень я отправлюсь обратно на шхуну, – поднимаясь, ответил Римский-Корсаков.
– Только после обеда, – сказала Невельская. – Я прошу вас!
«Как она его разнесла! Вот это называется «ассаже!» нашему адмиралу! – подумал Римский-Корсаков, выходя с доктором. – Действительно, он мямлит и тянет. Кое-что подобное толковал Чихачев на Бонин-Сима».
Ветер и темь…
«Да, ветер воет, холод, но настроение в тысячу раз лучшее, чем в самых роскошных тропиках. Что я услышал, какие новости?! Хади и Де-Кастри заняты! Залив Анива!»
Римский-Корсаков спросил доктора, кто же начальник главного поста на Сахалине.
– Майор Буссэ. Он произвел тут впечатление шпиона, подосланного следить за Невельским, – вдруг откровенно сказал доктор. – Вместо того чтобы отпустить его в Иркутск, Геннадий Иванович заставил майора Буссэ идти на Сахалин и приказал там быть начальником зимовки.
«Э-э, этот доктор не так прост, – подумал Римский-Корсаков. – Они, кажется, все крепко держатся за Невельского… Но неужели у Геннадия такая разница во взглядах с Муравьевым? И в коммюнизме его обвиняли! Боже! И шпионов подсылали! А говорят всюду, что Геннадий Иванович – правая рука Муравьева, чуть ли не его наперсник! Исполнитель его воли».
Вошли во флигель, Римский-Корсаков разделся и сразу уснул как мертвый.
Утром он вышел из офицерской избы. Дул холодный ветер, небо было чистое. Пески чисты, вокруг бревенчатые крепкие здания из лиственницы, лодки, старое судно, вытащенное на берег. А на близких сопках вокруг залива березы желты.
«О-о! Здесь уж осень! Настоящая Россия! – подумал он. – Право, повеяло Русью от этих бревен и от берез. Единственное место на всем океане…»
Доктор утром ходил к Невельским смотреть больного ребенка. Он вернулся, попили чаю и вместе пошли на осмотр Петровского. Римскому-Корсакову надо было проведать своих людей, отдать приказание боцману, снести подарки Невельским и готовиться к отплытию.
- Предыдущая
- 58/156
- Следующая
