Война за океан - Задорнов Николай Павлович - Страница 49

• Предыдущая
• 49/156
• Следующая

Знаменитый писатель Гончаров, который в качестве секретаря посольства идет на «Палладе», что-то не появился. Говорят, у него нога болит.

Рассказы Федора Николаевича живо захватили всех. Бодиско быстро овладел за столом всеобщим вниманием.

«Америка и Америка, – подумал Чихачев. – Все про нее!»

Федор Николаевич серьезно и обстоятельно рассказывает подробности об эскадре Перри, о нем самом, о его офицерах, об энтузиазме, с которым американцы отправляли эскадру. Говорит веско, спокойно, без тени угодничества или восторга от присутствия адмирала.

«Но, господа! – хотелось крикнуть Николаю Матвеевичу. – Не будьте слепы. Что Америка, когда у нас есть своя Америка! Поглядите на Сибирь! Каков климат там, каков народ! Что за прелесть будут порты, да надо бухты исследовать, побережье занять. Займитесь этим, Христа ради! Разве это непонятно? Что же восхищаться Америкой, а пренебрегать тем, что есть у нас. Ведь все с малого начинается. Неужели вы не в силах увидеть в нашем зародыше – в экспедиции – великое дело? Ведь сам Бодиско, кажется, просветлел, как я ему сказал…»

Федор Николаевич ни словом не упоминал о Приамурье, не сказал: «Господа, обратите внимание на все, что скажет вам лейтенант Чихачев, присланный из Сибири. В руках экспедиции, в которой он служил, ключи к нашему будущему. Американцы уже теперь более, чем вы, заинтересованы будущим развитием на нашем побережье…»

Но Бодиско не сказал ничего подобного, может быть, имел в виду в будущем сказать.

У Николая Матвеевича вспыхнуло какое-то чувство, похожее на ревность. «Мы там старались в тяжелых условиях… Впрочем, кому тут до этого дело, и поминать нельзя, это непонятно».

«Ах, он сын посланника?» Николай Матвеевич в стороне скромно держится, но ведь он сын богатейших родителей, наследник одного из крупнейших в России состояний. Он вспомнил это сейчас с гордостью.

«Мое богатство я могу поставить себе на службу не хуже любого американца».

Он почувствовал себя членом этого общества, откуда его желали вытеснить, а он совсем не желал уходить. Он понял – нельзя позволить наступать себе на ногу, надо постоять за себя. И что он отстал, конечно, почувствовалось сейчас, но при желании мог бы ни в чем не уступать этому блестящему молодому человеку.

Опять слушая рассказы Бодиско, он подумал вдруг: «Да разве я не могу составить акционерного общества для разработки богатств Сахалина? Да, я могу своими личными начинаниями пробудить край. Надо бы с Геннадием Ивановичем посоветоваться. Что бы он сказал об этом?» Но на другой день, когда срочно пригласили к адмиралу, он почувствовал, что уж идет туда не в прежнем боевом виде, а ослабленным. Боевого духа, с которым он намеревался доказывать все адмиралу, не было, и это поразило Чихачева. Он подумал: «Неужели я безволен?»

Он подумал, что сегодня, видимо, адмирал заинтересовался письмом Муравьева, желает поговорить с курьером. Решили посвятить ему время и позаниматься как следует, после того как сначала перечли главное – петербургские бумаги. Решительная минута настала. Николай Матвеевич взял себя в руки.

Прибыв на фрегат, он услыхал в салоне адмирала пение священника, потом хор.

– Это у нас каждый день! – шепнул Николаю Матвеевичу молоденький мичман, заметив его расстроенный вид.

Чихачев вошел осторожно, как в детстве в церковь. Все офицеры и сам адмирал – с постными лицами, совсем не похожие на вчерашних. Служил иеромонах. Пел хор из матросов. Офицер управлял им.

Когда обедня закончилась и все разошлись, адмирал ушел отдыхать.

Чихачев отправился к себе. Под вечер, солнце еще не заходило, его снова вызвали на фрегат.

За длинным полукруглым столом целый военный совет.

– Отправляя эти бумаги, в Петербурге, конечно, не могли знать о происшедшем позже почти полном разрыве с Турцией и об угрожающей близости войны. Его высочество предписывает нам воспользоваться сведениями, которые доставлены ему из Восточной Сибири, о доступности устьев Амура с юга, из Японского моря. В случае возникновения опасности наша эскадра, по этим сведениям, может быть введена в реку. Нам предлагается установить там связь с нашими постами.

Так говорит адмирал Путятин, обращаясь то к командирам своих кораблей, то к своему секретарю, писателю Ивану Александровичу Гончарову.

Чихачев посажен прямо напротив Путятина и может разглядеть всех как следует.

Путятин сидит прямо в широком кресле, во главе большого стола. За его спиной угол с иконами.

По правую руку сидит капитан Константин Николаевич Посьет[30], такой же сухощавый, как адмирал. Чихачеву вчера сказали, что Посьет – знаток голландского языка, а японцы знают по-голландски, так как в Нагасаки у них голландская фактория, единственное поселение европейцев по всей стране.

Рядом с Посьетом знаменитость – писатель Гончаров, широколицый, с густыми черными бровями и светлым взором.

Лысый краснолицый капитан «Паллады» Уньковский[31] сидит на другом конце стола. Рядом с ним командир паровой шхуны Воин Андреевич Римский-Корсаков, высокий, с открытым лицом, видно лихой моряк. Это старый приятель и сослуживец Геннадия Ивановича. Он так и ест Чихачева глазами. Еще вчера подумалось, что так смотрят, когда желают поближе познакомиться.

За этим же столом командир «Оливуцы», на которой прибыл Чихачев, – лейтенант Назимов, и командир «Меншикова» лейтенант Фуругельм.

Адмирал стал расспрашивать Чихачева. Николай Матвеевич сразу заговорил с жаром.

Путятин иногда сухо покашливал, выражение лица его менялось, он слушал с таким видом, словно хотел посторониться, как будто неслись и пылали скачущие кони и надо было переждать, перетерпеть пыль.

– А-а, так вы сами служили в Амурской экспедиции у Муравьева? – спросил адмирал.

Вопрос и небрежный тон, которым он был задан, обдали Чихачева как холодной водой. Казалось странным, что адмирал так спрашивает, ведь в бумагах, только что им прочитанных, губернатор просит адмирала посетить и по возможности описать устье Амура. Посылается офицер для проводки судна, знакомый с лиманом. Когда, явившись на судно, Чихачев с Назимовым представились на юте адмиралу и потом на обеде, Путятин был довольно внимателен к тому, что говорили.

Чихачев отбросил чувство неловкости, помня, что от того, как он поведет себя, зависит судьба его товарищей.

Путятин заерзал в кресле. Скуластое лицо его выразило беспокойство, и взор, до того мягкий, вялый и довольный, стал колюч и зол.

Путятин и прежде не раз слыхал, что порты наши должны быть соединены надежным путем по рекам с развитыми внутренними областями России.

Теперь он получил приказание великого князя установить связь с Амурской экспедицией, что необходимо особенно на случай войны, – и принимал его как должное. Конечно, очень удобно укрыть эскадру в лимане. Но это только временное укрытие. А все планы Муравьева и радужные надежды его сподвижников, прозябавших, видимо, на неудобных устьях, адмиралу казались недостаточно основательными.

Японскую экспедицию, значение которой всемирно велико, Муравьев желал впутать в свои губернские дела.

Путятин прибыл с важнейшим поручением. Он должен открыть Японию для русских. Во время переговоров с японцами он намекнет, что в случае беды и опасности от американцев Россия подаст помощь. Японцы в свое время закрыли двери под носом у посла Рязанова[32].

Нужна гавань на побережье вблизи Японии и Китая. Эту сторону деятельности Амурской экспедиции адмирал из очень многих, одному ему известных обстоятельств мгновенно понял и принял, а, как можно понять из рассказов Чихачева, Муравьев ее еще не принимал. А Путятину она как раз представлялась единственно полезной.

– Уголь нашли? – вдруг тонким голосом спросил адмирал, вытягивая руки.

• Предыдущая
• 49/156
• Следующая