Война за океан - Задорнов Николай Павлович - Страница 44

• Предыдущая
• 44/156
• Следующая

Муравьев заметил, как холодно и неприязненно блеснули чистые голубые глаза Миши, когда он здоровался с Чихачевым. Губернатору захотелось подразнить своего любимца.

– Каков молодец Николай Матвеевич, какая отвага. Вот тебе, Миша, живой герой! Имя его принадлежит истории! Невельской от него без ума, но наш Геннадий Иванович не понимает, что во многом ему обязан.

Муравьев хитро улыбнулся и помолчал, глядя на обиженное лицо своего двадцатисемилетнего полковника.

– Вот куча писем Невельского. Но откровенно скажу тебе, Миша, – сказал губернатор, когда, щелкнув каблуками, откланявшись и гордо вскинув свою темно-русую голову, Чихачев повернулся и ушел с дежурным офицером, – я не могу дочитать. Перепиши и оставь главное, суть. А то: «Христом-богом», «молю вас», «я в отчаянии». Что за слезливость и нервность! И почерк ужасный! Вот его письма и рапорты в министерство написаны сдержанно, ясно, совсем другим языком и писарем переписаны. Он прислал их распечатанными, чтобы я прочел и послал дальше. Я прочел и вижу, что смело можно посылать. А мне он считает себя вправе писать откровенно, так как любит меня и готов утопить в потоках своего откровения. Он воображает меня святым существом, которое ему все простит и все вытерпит. И мол, раз ты родной и покровитель, так, мол, нате дохлую ворону с грязью вместо соуса, как в сказке. Он все валит на меня, и упрекает, и божится, и выражает любовь. Что-то вроде письма ревнивого любовника. Убери, Миша, весь этот соус, оставь суть, что он хочет и чего требует, о чем рапортует. И представь мне завтра без этой грязи, которую он валит на меня от излишней любви. Не желаю выслушивать его излияния! И почерка не могу разобрать. Не деловые бумаги, а какие-то найденные в бутылках манускрипты. Он слишком рассчитывает на мое терпение. Письма его в Компанию я просто не отправлю, как те, что были с прошлой почтой.

Корсаков взял бумаги. Почерк у него отличный. Он прекрасно понимал желание Николая Николаевича. Ему очень понравилось, что даже Невельскому генерал спуску не дает. Вот что значит человек в силе и уверенно сидит на своем месте.

– Мешай дело с бездельем – с ума не сойдешь, Николай Матвеевич. Едемте к жене на дачу. У нее беспорядок ужасный, она упаковывается, вы простите нас, мы с ней люди простые, – говорил губернатор. Он повез Николая Матвеевича на весельном катере через реку.

– Плавание по Ангаре – прелесть! Смотрите, какая чистейшая вода, все время видно дно, до единого камешка. Даже неприятна такая прозрачность, как по воздуху движемся! Чувствуешь всю рискованность своего положения, – пошутил Муравьев. – На Байкале еще страшней, там целые скалы растут из глубины. Какое торжество природы! А какой чистейший воздух, какая ясность неба, какое солнце яркое! А ведь уж время быть холодам.

За живой изгородью с облетевшей листвой видны красная крыша дачи и застекленные крыши оранжерей.

Из дверей вышла стройная, темноволосая молодая женщина с высоким лбом, выдающимися скулами и римским профилем. Она в коротком пальто, у нее сильное выражение лица, открытый взгляд, узкая, длинная и энергичная ладонь.

Она держится царственно-просто и приветливо. Женственная улыбка, немного кокетства, но всего в меру. Чихачев млел втайне. «Парижанка сразу видна! Очень хороша, может быть не совсем красива, как на чей вкус. Но француженки всегда прекрасны, держаться умеют, как красавицы, хоть и собой не всегда хороши! Невольно поддаешься обаянию».

Екатерина Николаевна спросила про Екатерину Ивановну. Николай Матвеевич слегка покраснел. Губернаторша с интересом взглянула в его красивое лицо, словно стараясь прочесть на нем больше, чем он говорил.

Обеденный стол накрыт на террасе. За обедом Чихачев рассказывал.

Потом Муравьева показала ему свои оранжереи. Садовник, старик итальянец, и его помощница, толстая румяная русская девушка с большими черными глазами, несколько похожая на бурятку, очень довольная, как показалось Чихачеву, но застенчивая, приносили горшки с цветами.

Зимой Муравьевы собираются в Петербург, и если разрешат, то потом к родным в Париж. Поэтому Екатерина Николаевна все приводит в идеальный порядок. Цветы отправляются на зиму во дворец.

– Вот это, конечно, знакомо вам, – улыбнувшись, говорит молодая губернаторша, показывая Чихачеву в комнате с камином чучела птиц.

Николай Матвеевич не сразу понял.

– Ну как же! Ведь это амурский филин! – воскликнул губернатор. – А это орел! Хвосты орлов гиляки очень ценят.

«Да, хвосты орлов я видел, кажется, да не как следует, не до того было…»

Оказалось, что Екатерина Николаевна отправила несколько чучел амурских птиц и зверей в Париж к родным и там все поражались и в восторге от амурской фауны.

Это упоминание про амурских птиц и про Париж очень неприятно. Почувствовал, что, оказывается, как следует не знает Приамурья. Вот что значит люди высшего общества! Они знают все. А он там жил. «Мало все-таки я обращал внимания на все из-за голода и тягот». Ему стыдно стало, что он жил там совсем другой жизнью, все заботился больше о сухарях.

Много говорили о политике, об Англии и о событиях во Франции. Екатерина Николаевна поразила Николая Матвеевича, назвав современных французских политиков во главе с их императором[26] «бестиями».

В ее словах проявилась неподдельная неприязнь. Можно было предположить, что у ее семьи какие-то свои счеты с Наполеоном… «Видно, старинный род! Графиня!» – подумал Николай Матвеевич, оставшись один и чувствуя, как он сегодня высоко вознесся. Похоже, что Екатерина Николаевна сама не раз видела Наполеона и чуть ли не знала его прежде.

Николай Матвеевич ночевал в застекленной беседке на диване. Утром Муравьев увез его в город. В корму катера погрузили горбатые сундуки, обитые клетчатой материей, портпледы, кожаные чемоданы, все какое-то особенное, модное, английское и французское.

Миша переписал письмо начисто. Ночь сидел, а сделал, молодец полковник!

В это же утро Муравьев написал в морское министерство и канцлеру, что Невельской сообщает – иностранные суда были у входа в Де-Кастри. От себя добавил, что флаги у судов нельзя было рассмотреть. Они были, кажется, синие.

«Пусть схватятся за голову! Только ложь и действует на правительство, как на глупцов – лжеромантика. Реализм дуракам непонятен. Дикарям, тупицам и чиновникам тоже. Видят в реализме подвох, крамолу, правда на них не действует, на наше правительство. Ври, Николенька! Синий флаг! А вот это подействует, все флаги пересмотрят по картинкам, какой синей».

Редко, но случалось, что Муравьев писал в рапортах небылицы, и всегда удивлялся, как хорошо это действует и как все терпят эти ничтожества. «А больше всего боятся иностранцев, как будто Россия существует не как самостоятельное государство, а только напоказ, для них, чтобы знали, мол, что у нас все не хуже, чем у них! «Подлецы», как величает их мой Геннадий Иванович».

Откуда-то с Байкала легкий ветерок приносит струю чистейшего горного воздуха.

«Какая природа, как мог бы жить человек в таком раю! А вот я стою, дышу, а думаю о подлецах… Невельской в ужасных условиях. Но мне не легче, чем ему, я уверен. Он все твердит – нужны суда паровые. Если бы его высочество великий князь Константин не был дитятей, то понял бы, что означают мои обращения. Компания ненавидит Невельского. А он их до того, что и тысячу пятьсот рублей жалованья не пожалел, отказался! Каков! Действительно, не маковое зерно!

Невельской велик в глазах Чихачева! Он хочет идти в Кизи? Пусть! На свой риск. Он пойдет, конечно. Он о двух головах. Я не разрешал, но если обойдется – отлично. Он самостоятелен. Исполать! Он – там, я – против Петербурга. Без меня он ноль. И он это отлично понимает. Он хитрый костромич, как мужик».

Сильные люди, с замечательным терпением всегда пробуждали у губернатора какое-то чувство, похожее на жестокость. Как ни бей, ни мори их, прямо, косвенно, они все вывертываются.

• Предыдущая
• 44/156
• Следующая