Первое открытие [К океану] - Задорнов Николай Павлович - Страница 54

• Предыдущая
• 54/99
• Следующая

«Байкал» прошел мимо деревянных стен военной гавани и пошел в море. На стенах стояли пушки и ходили часовые с ружьями.

Когда бриг, подняв паруса, заскользил по глади моря и крепость в честь отходивших в кругосветное плаванье грянула из своих морских пушек, волнение охватило капитана. Он почувствовал, что теперь заветная мечта его исполнится, чего бы это ни стоило.

А зычные орудия Кронштадта грохотали из глубины гавани, из-за леса корабельных мачт, с крутого форта, похожего на скалы. Мимо проплывали каменные форты. Они появлялись из мглы моря поодаль друг от друга — мрачные, серые и красные гранитные громады, то длинные, походившие на многоэтажные казармы или на крепости, построенные прямо в воде, то круглые, как башни, то похожие на многопалубные корабли.

Волны с шумом подбегали к их каменным стенам. Тучи водяной пыли подымались к темным рядам бойниц, в которых виднелись жерла орудий.

«Ижора», давая гудки, отходила от транспорта. На ней махали шляпами и руками Ольга Николаевна и Константин Полозов, Александр Пантелеймонович, кузен Никанор Невельский-первый с супругой. И он не последняя спица в колеснице. И он во многом помог Геннадию.

В семь часов прошли Толбухин маяк. На траверзе левым галсом шел линейный корабль.

— «Аврора»! — воскликнул капитан.

Все кинулись к борту и подняли трубы.

— Да, она! Какая красота! Это наша «Аврора»! — говорили офицеры.

Белая масса парусов, тяжелых и легких, несла громадину с сотней орудий на бортах. Живое прошлое капитана, когда-то его любимый корабль, на котором он вырос и воспитался, на котором обошел порты Балтийского, Немецкого, Средиземного морей. И не только он. На «Авроре» служил Казакевич и многие офицеры и матросы.

«Хорошее предзнаменование!» — подумал капитан.

«Это к счастью!» — подумал Казакевич.

Но ничего не сказали друг другу.

К ночи — Кронштадт еще виднелся на поверхности моря — заштилело. Повисли паруса. Бриг замер...

И оттого, что в первый день выхода в плаванье, после торжественных проводов и салютов, корабль в бессилии заштилел в виду крепости, настроение капитана вдруг переменилось так же быстро, как погода. Он вспомнил замечание своего простоватого на вид штурмана и подумал, что в Петербурге есть все современные средства мореплаванья, но они не для тех, кто занимается научной деятельностью.

Только на третий день Кронштадт стал исчезать.

— Ну, серый, — говорил чернявый чубатый боцман Горшков молоденькому русому матросу Алехе Степанову! — теперь Кронштадт скроется, и пять лет земли не увидишь.

Матрос жалко заморгал.

— Как же так? Ведь капитан сказывал — через год на Камчатку придет.

— Они тебе скажут — год, а пройдет ровно пять лет! Уж ты меня слушай. Я тебе говорю: теперь пять лет земли не увидишь.

Матросик с тоской смотрел на исчезающую в море полоску земли.

— Правые кливер[139]-шкоты обтянуть! — раздалась команда вахтенного офицера.

— Пошел правые брасы! — закричал боцман и с размаху хлестнул Алеху по спине цепочкой от боцманской дудки...

Барометр падал, шел дождь. Утро занялось пасмурное.

Прошли остров Сескар. Небо прояснилось, оно явилось светлое, но холодное, словно вымытое дождем, и по нему, при резком холодном ветре, клочьями мчались синие облака. Ветер стал меняться.

— Делается вест, — говорил с досадой капитан своему старшему офицеру. Начинались первые хлопоты и неприятности, и хотя их надо было ожидать, но и настроение, как стрелка компаса, показывало дальнейшее ухудшение.

Вдали, роясь в волнах, как и «Байкал», с трудом шли против ветра купеческие суда. Десятки их виднелись, клонясь в разные стороны, когда волна подымала «Байкал». Казалось, ветер разметал корабли по всему морю. Вокруг потемнело, нашли облака.

«Спустилась пасмурность», — записывал в журнале молодой штурманский офицер Попов, сдавая вахту.

К ночи ветер стал крепчать. Капитан приказал рифить паруса. В полночь взяли еще один риф.

На рассвете вместо огромного и широкого полотнища на мачтах были видны уменьшенные, словно ссевшиеся от дождей, квадраты зарифленных и дотемна замокших вздувшихся парусов.

Гнутся косые кливера, и кажется временами, что все судно ложится бортом на волны, как маленькая яхта. А волны сегодня темней и выше.

Матросы собраны с разных судов. Сколько было хлопот с набором команды! Есть и старые знакомцы. Иван Подобин — служил с капитаном на «Авроре» и вызвался одним из первых идти с ним на службу в Восточный океан. Год службы там пойдет за два. Капитан являлся на суда в Кронштадте, вызывал добровольцев. Объявлял про льготы. Но неохотно отдавали капитаны хороших матросов. А Невельскому нужны были только лучшие. Взяли трех штрафованных. Эти шли в Охотск без всякой надежды на льготы. Еще назначены для отвоза в восточные порты мастеровые. И они бывали в плаваньях, начинали службу на кораблях матросами и в большинстве списаны с кораблей. Сейчас всем находится дело. Чувствуется, что вояж будет нелегкий.

Офицеры тоже с разных судов. Некоторые назначены по протекции, идут с интересом и охотой все. Всем полагается лишний чин за переход, а в случае успеха могут некоторые схватить и по два.

Петр Казакевич, Грот и Гейсмар — аврорцы... Старший штурман Халезов — ворчун, иногда подкусит кого-нибудь из мичманов.

Временами капитан подымает рупор, и от его резкого крика подымаются люди и разбегаются, шарахаются на мачты и по кораблю, как бумажные фигурки от сильного дуновения ветра.

Капитан приглядывается к матросам. Он опасался за них, им силы еще нужны впереди. При кругосветных переходах всегда болеют матросы. Редко-редко не вырвет из экипажа жизнь цинга или простуда с воспалением легких.

Судно с трудом шло против ветра.

— Не проигрываем ли мы, Петр Васильевич? — говорит капитан.

— Понапрасну маем команду! — отвечает Казакевич.

— Давайте спускаться к Сескару.

Невельской видел, что люди стараются, выбиваются из сил, все устали.

Судно переменило курс. До Сескара дошли быстро. За островом кинули якорь. Ветер теперь бил с берега. Вдали море волновалось, там, на горизонте, подымались целые горы воды, а тут тихо. Чуть рябит вода между «Байкалом» и близкой отмелью берега. Видны голые мачты многочисленных судов, также укрывшихся от ветра.

В кубрик спустился лейтенант доктор Берг и боцман.

— Ноги сухи? — спросил доктор у матроса Шестакова.

— Так точно, сухи! — вскочил матрос.

— А ну, попробуй, — велит доктор боцману.

— Садись! — приказывает боцман.

Широкогрудый, костлявый Конев еще переодевается в сухое белье. Матросы снимают после вахты сырую одежду, развешивают здесь же над печкой.

— Шестаков, зайди к капитану. Он велел, как сменишься...

— Ты грамотный? — спросил Невельской у матроса.

— Малограмотный, ваше высокоблагородие!

— Ведь ты пишешь письма товарищам...

— Пишу.

— Говорят, любишь задачки решать?

— Так точно...

— Хотим готовить тебя на механика. Будешь заниматься со мной и Петром Васильевичем.

На ночь команде выдали горячий глинтвейн. Кок разливал черпаком в чашки.

Весь день простояли на якоре. К Сескару подходила все новые суда и бросали якорь.

«Часто бывает у нас — начнем горячо, — думает капитан, вставая из-за своего стола с книгами, — а не умеем довести дело до конца! Столько у нас не сделано, не учено с детства как следует, народ темен, чиновники пьянчужки, за что ни возьмись — все валится... Дела слишком много. Кажется, век не управишься. Спохватишься, возьмешься, а вокруг сплошные дыры. Три дня потеряно... Утешимся, что первый блин всегда комом».

Он поднялся на палубу.

— Как, Подобин, отстаиваемся?

— Так точно. Дело обычное, Геннадий Иванович. В Балтийском море от порта до порта всегда неделями ходили в эту пору.

• Предыдущая
• 54/99
• Следующая