Первое открытие [К океану] - Задорнов Николай Павлович - Страница 26

• Предыдущая
• 26/99
• Следующая

Сидя вечером в гостиной Белого дома, как называли особняк губернатора в Иркутске, седой и свежий гражданский губернатор рассказывал Николаю Николаевичу про свои впечатления от здешних людей и событий.

Тут же Миша Корсаков, племянник и любимец губернатора. Таким адъютантом и государь мог бы гордиться.

Корсаков завтра уезжает по особым поручениям. Он, как и все молодые, стремится чаще бывать у Зариных. В двадцать лет — штабс-капитан! И вот-вот будет капитаном. Перешел на службу к Николаю Николаевичу из гвардейского Семеновского полка...

— А каков, по-вашему, британец? — спросил Муравьев.

— Очень скользкий, кажется... — Зарин тут еще не приноровился.

...Муравьев знал, что в Иркутске недавно появился английский путешественник. Прикатил прежде Муравьева. И многое успел... Отыскались личности, падкие на дружбу с иностранцами. Ввели его в общество. Одним это льстит. Другим, видно, не только льстит. Однако не замечен ни в чем предосудительном, порядочный, как говорят. Дает уроки английского языка сыну Волконской[85], жены ссыльного князя, принят в их доме и в других домах, дружен с купцами и чаеторговцами.

Муравьев сам, случалось, засылал лазутчиков и шпионов и обучал их, как надо вести себя. Ему и не надо обнаруживать свои подозрения выпытыванием каких-то тайн... И так все видно. Охотники найдутся — сами скажут.

Что Хилль — шпион, сомнения не было. Но все оговорено, есть письмо графа Нессельроде с просьбой об оказании ему содействия. «Славная нашлепка мне на нос!»

Хилль успел войти во все поры общества, говорят, уж научился по-сибирски водку пить. У него роман с сентиментальной девицей, дочкой местного образованного купца. Она мечтает о Париже и себя не пощадила ради заезжего иностранца. Здесь, в Иркутске, купцы ходят бритые и во фраках, живут в модных домах, выписывают французские журналы, некоторые знают по-английски. Ворочают грандиозными делами.

Хилль сказал Муравьеву при встрече, что такие обороты, какие делают богатые иркутяне, поставили бы их в любом европейском государстве в разряд самых видных и уважаемых граждан. Муравьев был тронут... Хилль понравился ему. «Придется ответить любезностью на любезность!»

Ему доносили о каждом шаге Хилля. Сибиряки с их любознательностью и любопытством знали все, обо всем расспрашивали англичанина и сами отвечали на любой его вопрос охотно.

Муравьев не мог бы запретить Хиллю жить здесь и ехать дальше. Да и пусть видит, что здесь есть, полагал он, глупо запрещать. Умный шпион-иностранец сам ведет себя прилично и не вредит. Полезен бывает обществу. Пусть знают себе цену и значение. И при иностранце люди видней становятся начальству.

Хилль поедет в Охотск и на Камчатку. Исполать! Это не секреты! Хотя ему кажется, что он бог знает что выведает! Слава богу, Хилль не рвется в Забайкалье и дальше. Уж туда Муравьев не хотел бы отправлять иностранцев, даже с рекомендациями Карла Вильгельмовича.

«А в Камчатку — пожалуйста. Там китобои стоят все лето...» Хилль хочет сесть на китобоя и отплыть. Муравьеву уже донесли, что какой-то Хилль — есть купец, знаменитый в Британской Колумбии. И об этом знают компанейские шкипера и купцы, торгующие на Камчатке, в Калифорнии и на Командорах, а также агенты Компании.

Свой Новый Свет! Купцы похожи на американцев, а не на замоскворецкую бородатую братию...

— Вот ты любопытствуешь Амуром, — заговорил Зарин, — я уже кое-что узнал для тебя. Один из ссыльных, будучи в Нерчинском крае, подружился с шилкинскими казаками, ходил с ними на охоту и добирался до Амура. Он рассказывал, будто трава там такая высокая, что не видно головы находящегося в ней всадника. Все это со слов бывшего князя Трубецкого, который был нынче у меня с просьбой. Он отбывал каторжные работы в Нерчинском заводе. Трубецкой тоже весьма интересовался Амуром и утверждает, что пограничное население постоянно ходит туда. И говорит, что Мария Николаевна Волконская, живя в Благодатском, в двенадцати верстах от Китая, верхом ездила на прогулки и переезжала китайскую границу.

— Тут, если захочешь получить о чем-нибудь верные сведения, придется обращаться к ссыльным, а не к чиновникам, — мрачно ответил Муравьев.

— Но почему правительство не разрешает исследования на Амуре? — спросил Зарин.

— Причина неосновательная! — возразил губернатор. — Когда я возбудил этот вопрос, началось сильное противодействие. Стали возражать князь Чернышев и Нессельроде. В чем бы, вы думали, причина?

— Ума не приложу.

— Опасаются, что если открыть плавание по Амуру и Сибирь получит выход к океану, то тут могут обосноваться революционеры и отложатся от России. Нессельроде так сказал царю: «Сибирь — это мешок, куда мы складываем все грехи. Если же открыть Амур, то дно у этого мешка окажется распоротым». Нынче, когда такие события в Европе, им кажется, что следует всего опасаться. Министерство иностранных дел как черт ладана боится, как бы не задеть где-нибудь английские интересы.

Муравьев сказал, что маньчжуры несколько лет тому назад выдали пограничной страже беглого монаха Гурия, ездившего по Амуру с проповедью. В прошлом году привезли в клетке казака, ходившего на Амур охотиться. А казаки Бердышовы из Усть-Стрелки — станицы, лежащей на самой границе, при слиянии Шилки с пограничной Аргунью, — ходят на охоту в верховья Амура.

Муравьев добавил, что завтра посылает Корсакова в Усть-Стрелку.

На страстной повалил снег. Шилка снова побелела. Под праздник ударил мороз. Казаки, буряты и крестьяне съезжались в Усть-Стрелку верхами и на розвальнях.

В избе Алексея людно и весело. Стены обширной горницы увешаны оружием нескольких поколений казаков Бердышовых: сабли на монгольском войлочном ковре, старинная албазинская пищаль, забайкальская винтовка Маркешкиной работы... На столе баранина и ржаные пироги с голубицей и черемухой.

— Подумать если, — восклицает любивший порассуждать седой и горбоносый атаман Скобельцын, — ведь дальше уж Азия, праздники не справляют!

— Как это не справляют? — отзывается Алексей, широкогрудый, косая сажень в плечах, краснолицый и голубоглазый. На его жестком, узком лице играет усмешка. У него рыжеволосые руки с темными короткими пальцами. Он подымает стакан. — Даже по Амуру есть русские. Вот Маркешка тебе то же скажет.

— Ну какие это русские! — ответил атаман. — Беглецы!

— А беглецы — так не русские, что ли? Вот Широков там живет, Козлов, тот с семьей ушел по Бурее. Другие уже одичали.

— Забайкальское войско тоже заслугу имеет, — сидя под образами, бормочет рябой старик Коновалов. — Как на француза в поход ходили. А на Амур таскаться — это мало важности!

— Наши буряты тоже воевали, — подхватывает крупный, ширококостный бурят с большой головой, выпуклым лбом и зорким, веселым взором. Глаза у него раскосые, веки припухлые. — Верхом воевали! Наш бурят все верхом — праздник верхом гуляет, почту верхом таскает.

— Как же! И бурятских казаков полуэскадрон был в нашем войске. Сказывают, донцы вывели с собой калмыков, уральцы — башкира, кубанец — тот черкеса. А наши забайкальцы как выехали да пошел на рысях бурятский эскадрон — ну че же! Буряты обозлились, полушубки поскидали... Француз как увидел — бежать. — Коновалов затряс головой. — Бежать без оглядки...

— Складно, паря дедка! — похвалил его Алексей. — Только неправда.

— Как неправда? — нахмурил брови Коновалов.

— Забайкалье не выходило на француза. Нигде про то не обозначено.

— Пошто не выходило? — возмутился бурят Циренджинов. — А кто француза побил? Буряты!

— Паря, как тебе не совестно так хвастаться! — засмеялся Алексей, знавший слабость своего друга: тот во всем желал превосходить русских. И на самом деле — и в охоте и в рыбалке был искусен.

Вошел Маркешка, стряхнул рукавицами снег с валенок, снял шапку, перекрестился, поздоровался со всеми и сел на лавку возле статной, белой и румяной жены своей. Он старался казаться поважней, построже за большим столом, среди рослых казаков и казачек.

• Предыдущая
• 26/99
• Следующая