Гонконг - Задорнов Николай Павлович - Страница 96
- Предыдущая
- 96/127
- Следующая
Китайский командующий принял Сайлеса и Сибирцева без церемоний, у стола с картами, где собирались его генералы.
Тучный, еще не старый, громадного роста, с очень сумрачным выражением лица, он тускло щурился, глаз не видно. Одет в голубоватую, отделанную мехом выдры курму[70] с желтыми петлями на ажурных серебряных шариках. На груди нашивки. На шапке шарик. Разговаривал без поклонов и без улыбки. Почувствовался человек военного долга в час испытания.
Говорили недолго и любезно. Гости получили приглашение на вечер в загородный дом.
Выслушав, что толковал через переводчика Сайлес, командующий с интересом посмотрел на Алексея, но заниматься с ним не стал.
– Вы хотите рисовать? – спросил он. – Сейчас я скажу, и вас отведут на executing place[71] . Пожалуйста! Обычно ни одному иностранцу мы этого не разрешаем.
У Алексея душа обмерла. Что еще? Куда его сосватали? Но надо держаться. Сайлес, видно, решил показать, что для него невозможного не существует.
Тихо вошел высокий китаец. Глаза его как бы выражают готовность к непрерывному отражению опасностей. Движения гибки и быстры.
– Наш главный исполнитель! – представил его один из генералов. – Доверьтесь ему, он покажет вам все. Для какого европейского журнала рисунки?
– Пока для собственного альбома.
– Пожалуйста!
Китаец с «отражающими» глазами попросил немного подождать. Алексей стал невольным свидетелем разговора Сайлеса с генералами.
Алеше показалось, что если начнется война, то китайцы будут сопротивляться долго и упорно. Генералы, находившиеся перед ним, – слуги самого деспотичного режима в мире, враги тайпинов и христианства. Но как энергичны и строги лица. Значит, и у загнивающей династии и у классов, идущих к упадку, бывают сильные и талантливые сторонники. Люди долга и чести!
– В Кантоне – гнездо самых верных слуг императорского Китая, – пояснил Сайлес.
Алексей понял, какую опасность приходится непрерывно отражать глазам его спутника, офицера, исполняющего приговоры.
Шли вдвоем улицей, во всю ширину которой сидели еще молодые и сильные на вид китайцы, в колодках на шеях, связанные друг с другом косами, некоторые со связанными руками, многие с гноящимися ранами на головах и на теле. Очередь, как видно, шла медленно.
Головы рубили на небольшой площадке, каменистая почва которой была красной, как для игры в мяч с ракеткой. Пять домиков, слепыми стенами выходивших друг из-за друга, обступили пустырь. С другой стороны какой-то склад, его задняя стена. Небольшая площадка среди тесно строенных зданий, у которых нет выходящих сюда окон.
Алексей вспомнил рассказы, что тела казненных съедают собаки и свиньи. Но нельзя найти столько животных, чтобы съесть всех тут казненных. Существует якобы особая башня, куда складываются покойники, а потом вывозят всех сразу.
Пятерых мужчин и одну женщину поставили на колени. Мужчины опустили головы, чтобы срубали скорей, женщина держала свою высоко – видимо, молилась или вдохновенно думала о ком-то, может быть о семье. «Исполняющий» офицер, задерживая казнь, приказал подать художнику стул.
Вокруг лениво стояли маньчжурские солдаты охраны с допотопными секирами. Вдруг один из них как бы раздвоился. Из-за его спины вышел и неслышно стал подходить рослый, плечистый человек с приопущенной головой и, как показалось Сибирцеву, с немного смущенной улыбкой, словно чувствовал, что его застают при кривом тяжелом мече палача. Шел так же легко и тихо. Внезапно он поднял голову и молниеносно взмахнул мечом...
– Вы слышите эту песню? – спросил Сайлес, когда возвращались поздно ночью после приема в загородном дворце губернатора, который дан был, по всей видимости, в честь него.
Теперь «фабрики» начинают называть «концешен» – кажется, в переводе означает: уступка.
Сибирцев и Берроуз вылезли и шли пешком за носильщиками с пустыми паланкинами.
В темноте раздавались пьяные крики.
– Вы понимаете слова?
– Немного.
– Я вам тысячу раз говорил, что англичане – пьяницы и они пропьют империю! Согласны на что угодно, спят с китаянками и негритянками и женятся на них, лишь бы вино! Больше им ничего не надо. На алкоголе мы создали из колонии мировую державу. Я говорю «мы», но к ним не имею никакого отношения! Все герои их – пьяницы. Вся их народная поэзия – поэзия пьянчужек и нищих бродяг. Создали флот, и на службе их хотя бы одевают, а то ходят оборванцами. Сколько их мрет в метрополии от голода! Пьют и не хотят работать!
Сайлес подвыпил и в мрачном ударе!
– И еще одна способность у этого народа: исполнять строгие законы. Дисциплина отрезвляет даже пропившихся, чего не могут сделать жена и правительство. Народ горьких пьяниц, обреченный на вымирание! Вы думаете, их парламент не такой? И в парламенте все пьяницы... Как бы ни задирали нос! Пьянице легче быть завоевателем, он не думает о семье.
Алексей не впервой слышал эту страшную дринкинг баллад – пьяную песню. Заходил к Янке и Мотыгину на ферму, где всегда предлагали парного молока, и там девица, не позабывшая на чужбине оттенков родного языка, растолковала, что под словом «hood» – капюшон – может быть, подразумевается духовное лицо, монах, видимо. Но, может быть, не монах, а приговоренный к смерти? В старину, кажется, вели на виселицу и надевали на осужденного какой-то черный колпак, капюшон. Алексей сам готов был заорать благим матом что-то вроде:
«Еды и у меня душа не принимает, кусок в рот не идет. С души рвет! А они все орут и орут на пустыре».
«Не знаю, верно ли слышу и понимаю, но песня очень бередит, лучше бы я не учил язык так старательно. Слушал бы не разбирая».
- Предыдущая
- 96/127
- Следующая
