Далёкий край - Задорнов Николай Павлович - Страница 37

• Предыдущая
• 37/68
• Следующая

— Отчаянная была старуха, — засмеялся младший Бердышов, темно-русый подросток Ванька.

— Она тогда еще не была старуха — была молодая, красивая. Маньчжур позарился на русскую красоту, да и не снес башки. Потом уж казаки эту бабу отбили обратно. Благодатная же там сторонка, на Амуре… Лучше, чем здесь, в Забайкалье. Тут вот тайгой до Улус-Модона не так… А на устье Зеи красота. Вот где хорошая земелька! Разве с Забайкальем сравнишь! Тут камень да мороз. Мы живем как не знай кто в своей каменной щели. Что у нас? Лиственницы есть да березы. Что еще? Гуран[35] ходит в тайге. Липы, дуба отродясь не видали. А там заветная наша земля, помните это, ребята.

— Дядя Карп, а какой дуб, ты сам-то видал?

— Видал, — с гордостью ответил старик. — Красота дерево, такое раскидистое, черное, узлами. Я охотился на Нюмане.[36] Там заветное местечко.

— А уж дядя Алексей нынче, верно, где-нибудь далеко на ярмарке. Он рассказывал, что на Амуре и виноград растет, и золото есть в земле. Соболей много. Сказывают, в Сибири народ с приисков собирается на Амур. Атамана хотят выбрать и уйти, — заговорил Ванька.

Это переселение было мечтой многих. В народе часто говорили, что надо избрать атамана и уходить от несправедливостей и притеснений на Амур.

Карп смолчал. Он собирался этой зимой пойти на охоту в далекие Амурские хребты со своим старшим сыном Михаилом и с казаками из Усть-Стрелки, показать молодым дорогу в землю дедов, чтобы при случае знали, куда идти.

Казаки с Усть-Стрелки были друзьями Карпа. Они жили на границе и каждый год ходили на Амур. Дорога была не близкая. Друг и однофамилец Карпа, казак Алексей Бердышов, который ушел еще в позапрошлом году на Тугур, прислал в прошлом году известие, что пошел домой Амуром — и вот уже год как идет… Не вернулся до сих пор… Значит, путь длинный, извилистый…

— Ну-ка, спать, ребята!.. — строго молвил Карп. — Эка, нас совсем снегом занесло, дверь не открывается. Завтра, однако, хорошая погода будет. Лед уж крепкий, пойдем вниз по реке. Да… Разве ту землю сравнишь со здешней! Там хлеб хорошо родиться может, только сеять некому. Конечно, и приискателям любо туда идти. Их совсем замытарили. Когда-нибудь народу туда хлынет…

Желание видеть заветную землю, принадлежавшую предкам, влекло сурового сибиряка на восток. Карп любил поохотиться в амурских лесах, где бывал не раз.

— А вот Маркешка Хабаров тоже, говорят, первого албазинского рода, укладываясь спать, вспомнил Михайла. — Какие-то деды у него дрались с богдоем.

— Съездить бы с тобой на Амур, — проговорил Ванька.

— Дубы-то поглядеть, — сказал Михайла. — Не знаю, врут ли, нет ли, будто бы там какой-то желудь вырастает на нем. Кабаны даже его едят и жирные становятся. Не слыхал, что это за желудь?

Михайла был грамотный. На досуге он учил ребятишек письму и счету и даже выучил грамоте одного бурятенка. Он любил называть себя учителем и желал знать про все, что есть на свете…

На Усть-Стрелке в доме у казака Андрея Коняева веселье.

— Эх, гармонь моя, гармонь, да разудала голова!

— Вот проводины!

— Эхма-а… Забайкальские казаки! Дергай шибче!

Завтра охотники уезжают на Амур. Опустеет Усть-Стрелка. Только границу останутся караулить двадцать человек.

— А чё Маркешка не идет?

— С бабой у них ссора, царапаются.

— Характерная у него!

Атаман Василий Петрович Скобельцын, усатый, темно-русый, с багрово-красным лицом, сидит под образами. Стол ломится от мясных блюд, изготовленных по-русски, по-монгольски; свинина — по-китайски, с рисом. Бабы в ярких азиатских шелках.

— Эх, подгорна улица, сорок сажен поперек! — орут парни на лавке.

Хозяин дома, молодой казак Андрей Коняев, скуластый, курносый, с блестящими от масла желтыми волосами, в ярко расшитой чесучовой рубахе, заискивающе тянется к атаману с полным стаканом:

— Желаем здоровьица!

Андрей был торговец, меняла и льстил атаману. Точно так же заискивал он и перед хорошими охотниками-односельчанами, напрашиваясь с ними на Амур. Коняев опасался ездить один в дальнюю дорогу. Его брали с собою неохотно и только потому, что атаман Скобельцын приказывал охотникам не уходить без Коняева, грозя в противном случае запретить поездки на Амур.

— Дергай шибче! — приказывает пьяный атаман.

— Завтра утром поедем. Долго гармони будет не слыхать, — говорит Михаила Бердышов.

Михайла хотя и мужик, но среди казаков как свой. Он, и отец его Карп хорошие охотники. Их знает вся Шилка. Они не виноваты в своей бедности: всю добычу их забирает начальство. Они приписаны к горным заводам, и горные чиновники обдирают заводских крестьян. Одних заставляют работать на заводах, других — охотиться и половину добычи берут себе.

— Первый коновод всем амурцам — Алешка! — говорил Михайла. — Ему дай только дорваться до тайги.

— Ну, запевай амурскую песню! — кричит атаман. — Мне, ребята, не велено людей пропускать в Азию… Я стою при границе…

— Кузьма, ты затягивай, у тебя голос! — сказал Михайла. — Дедушка Фома, ну-ка в бубен. Дай-ка мне скрипку. Жарь, ребята!

тонко заголосил тощий дядя Кузьма.

Коняев слушал, улыбаясь во все широкое, красное лицо и как бы любуясь атаманом. Он был счастлив, что Скобельцын велел охотникам принять его в свою компанию.

Сегодня Коняев всех угощает, а как заедет на Амур, уговорит завернуть на ярмарку, на торгачины. «Нечего им торопиться, — полагает он, — успеют поймать соболей. Я их угощу, ссужу кое-чем, будут у меня в пути помощниками».

хором пели казаки.

— Лихая песня! — воскликнул атаман.

дружно гремел хор.

— Паря, эта песня нравится мне, — рассуждал Скобельцын. — Не шибко складно, а правда: ведь Шилка и Аргунь — с них составился Амур…

Ух, у-ла-ла да у-ла-ла, они сделали Амур…

— Эта песня и орочонам нравится, они тоже ее знают. У-ла-ла — это и им понятно. И тунгусам. Ула — значит речка по-тунгусски.

— Гляди, и Маркешка идет.

— Ой, бабы! Хабариха в новое платье вырядилась!

— Гляди, гляди на нее. Ай-ай… А Маркешка-то какой нахал! Под ручку ее! Подхватывает, как городской. Уй и нахал! Дивоньки!

— Здорово, казаки! — ввалился в дверь маленький кривоногий Хабаров.

Это был знаменитый самоучка-оружейник, которого знала вся Шилка и чьи ружья славились в пограничных с Забайкальем областях Китая. Маркешка делал у себя в кузнице за лето несколько ружей, а потом менял их орочонам, тунгусам и бурятам, среди которых все охотники были у Маркешки добрыми приятелями. Он делал это не столько из корысти, как из самолюбия и гордости, желая, чтобы всюду известно было его мастерство. Охотники, зная, что Маркешка меняет ружья, наперебой напрашивались ему в приятели.

Следом за Маркешкой появилась его жена Любава, полная, дебелая молодица, румяная, в ярком платке и в зеленом платье с кринолином.

— Выдь на середку, — сказал ей муж, — утри им носы.

— Давай с тобой станцуем, — сказала мужу Любава.

— Ты куда, кривоногий? — зашумели бабы, хотя все знали, что Маркешка лихо танцует.

— Погодите… Вот ваш род столько проживет на Шилке — и вы станете кривоногими. Любава, дай им форсу, чё задаются. Кадриль ли, кого ли будем танцевать?

— Ну, чего тебе сыграть: кадриль ли, польку? — спросил Михайла. Венгерского?

— На что венгерского!.. Давай забайкальский голубец! Э-эх…

И Маркешка, притопнув и разводя руками, лихо прошелся под звуки скрипки и бубна.

• Предыдущая
• 37/68
• Следующая