Смутная пора - Задонский Николай Алексеевич - Страница 8
- Предыдущая
- 8/50
- Следующая
Нет ничего удивительного, что такие поступки Мазепы озлобили многих видных лиц из числа старши?ны. Они стали тайными врагами гетмана и постоянно искали случая погубить его.
Однако сделать это оказалось не так просто.
Иван Степанович всегда стремился расположить к себе людей, на стороне которых была наибольшая сила и могущество.
Такой силой сейчас был царь Петр. Мазепа хорошо понимал, что этот человек не позволит, как Дорошенко и Самойлович, провести себя, поэтому служил царю верно, стараясь при каждом удобном случае показать преданность и усердие.
В 1690 году враги гетмана, подделав его руку, написали от его имени письмо польскому королю с просьбой принять Украину в польское подданство. С письмом они отправили в Варшаву монаха Соломона.
Король поверил и поручил львовскому епископу Шумлянскому войти в тайное сношение с гетманом.
Однажды к ничего не подозревающему Мазепе явился шляхтич Доморацкий и передал ему письмо львовского епископа.
Мазепа удивился странному гостю, но письмо взял.
«Молю вашу милость, – писал епископ, – поскорее объявить, в какие отношения желаете вступить к королю… Когда уверимся в приязни твоей, сейчас же начнем работать насчет обеспечения, какое должен будет дать король…»
Мазепа велел немедленно схватить Доморацкого и вместе с письмом отправил его в Москву, где с удовлетворением отметили верную службу гетмана.
Но через несколько дней киевскому воеводе подбросили письмо на имя царей, в котором говорилось:
«Мы все, в благочестии живущие в сторонах польских, благочестивым монархам доносим и остерегаем, дабы наше прибежище и оборона не была разорена от злого и прелестного Мазепы, который прежде людей наших подольских, русских и волынских бусурманам продавал, а после, отдавши господина своего в вечное бесславие, имение его забрал; а сестре своей в наших краях имения покупал и покупает. Наконец, подговоривши Голицына, приехал в Москву, чтоб вас, благочестивого царя Петра Алексеевича, не только с престола, но со света изгнать, а брата твоего Ионна Алексеевича покинуть в забвении. Другие осуждены, а Мазепу, источник и начаток вашей царской пагубы, до сих пор вы держите на таком месте, на котором, если первого своего намерения не исполнит, то отдаст Малороссию в польскую сторону. Одни погублены, другие порассыланы, а ему дали понаровку и он ждет, как бы свой злой умысел тайно совершить…»
Так, еще задолго до того, как Мазепа стал предателем, украинский народ разгадал его замыслы.
Воевода переслал письмо в Москву, откуда немедленно направили в Батурин подьячего Михайлова, поручив ему обнадежить гетмана в неизменной царской милости и узнать, не подозревает ли он кого в этой «кляузе».
… Подьячий Борис Михайлов – тщедушный, низкорослый, плешивый человечишка – был хитрец великий. Приехав в столицу гетмана, он о себе разглашать не стал, а прежде окольными путями проведал о черных делишках гетмана.
Видавший виды подьячий быстро догадался, что хотя в подметном письме нет прямых улик, но, если взяться по-настоящему за расследование, можно докопаться до многих подозрительных и темных сторон прошлой и настоящей деятельности гетмана.
Однако подьячий привык больше радеть о себе, чем о делах государевых, для него не было никакой выгоды ссориться с таким человеком, как Мазепа.
Явившись к гетману, он показал ему письмо и спросил: «Как он, гетман Иван Степанович, рассуждает? В польской ли стороне письмо писано или кем-нибудь из врагов его?»
Гетман, пожав плечами, ответил:
– Не могу я малым умом моим понять, от кого бы именно произошел сей лукавый, плевельный и злоумышленный поклеп…
Подьячий незаметно улыбнулся, кашлянул в кулак и смиренно, сделав вид, что не расслышал, переспросил:
– Как ты, Иван Степанович, сказал? А? Поклеп, что ли?
Мазепа подьячему не ответил, взглянул на образ богородицы, возвел к нему руки, прослезился:
– Ты, пресвятая богородица, надежда моя, зришь убогую и грешную душу, как денно и нощно имею я попечение, чтобы государям до кончины живота своего служить. А враги мои не спят – ищут, чем бы меня погубить…
Подьячий опять тихо кашлянул, сочувственно закивал плешивой головой:
– Истину глаголешь, Иван Степанович. Не спят враги твои, ох, не спят. Вот и ныне от многих слышал, будто впрямь ты с турками и с Васькой Голицыным большую дружбу имел…
– Все напраслина и ложь мерзкая, – гневно сверкнув глазами, возразил гетман. – Я никакой утайки от государя не делал… Бог мою душу видит!
– Видит, милостивец, бог-то все видит, да людишки пакостные инако мнят. Придумали, вишь, будто ты в Польше имения для сестры покупаешь и, дивное дело, даже некую монашку Липлицкую указали мне, кою твоя милость якобы в Польшу не раз посылал… Ох, враги наши, враги наши, – вздохнул подьячий, пощипывая реденькую бородку и глядя прищуренными глазками на Мазепу.
Тот понял, что дьяк знает много и разговор затеял неспроста. Достал из ларца золотой, с большим алмазом перстень и приветливо улыбнулся:
– Ох, и не ведаю, как мне тебя, гостя дорогого, одарить. Милость монаршую привез ты мне, радость великую. Прими хоть эту малость…
Подьячий принял, быстро определил стоимость подарка, поклонился:
– Много благодарствую, Иван Степанович. Не по заслугам меня чествуешь.
И подумал: «Дешево меня ценишь, – я тебе в копеечку влезу».
А вслух продолжал:
– Как же, милостивец, ответ твой писать? Кого в подозрении имеешь?
Гетман задумался. Письмо явно с польской стороны, да уж больно случай удобный для расправы с ближними своими неприятелями.
– Пиши, – ответил он, – что подозреваю я в этом письме полковника Гадяцкого Михаилу, который недавно еще ко мне неприязнь обнаружил, сам гетманом домогался быть и пасквиль на меня уже писал. Еще подозреваю я сына митрополичьего Юрия Четвертинского – он постоянно в народе злые слова рассеивает, что быть Самойловичу опять гетманом.
Подьячий записал, стал прощаться.
– Ты не спеши, откушать со мной оставайся, – ласково пригласил гетман.
– С великою охотой, да в иной, видно, раз… Государевы дела не терпят. Ответ приказано выслать без замедления. Ты бы, Иван Степанович, теперь мне письмо-то вернул…
– Какое письмо? – нахмурился Мазепа.
– А что я тебе передал, милостивец. Мне строго-настрого заказано обратно его доставить для хранения в посольском приказе…
Гетман даже в лице переменился.
– Сперва я милостью царской был обрадован, а теперь во сто раз опечален, коли вижу – никакой веры мне не дают…
– Что ты, Иван Степанович, господь с тобой. Письмо для розыска злодея-доносчика нужно…
– Нет, уж ты, как хочешь, а письмо я не отдам…
– Да никак нельзя… С меня взыщут. Как отвечу-то?
– Ответишь, что затерялось…
– Ох, да что ты, Иван Степанович! Разве можно?
– Можно, дьяк, можно, – уверенно произнес гетман. – И ответ государям, когда напишешь, мне наперед объявишь. А услуги твои мною забвенны не будут…
Прижимист был Иван Степанович, но тут не поскупился – пятьсот дукатов подьячему отсчитал.
«За эту безделицу дорого, да авось в другой раз пригодится. В Москве нужных людей давно заводить пора», – подумал гетман.
- Предыдущая
- 8/50
- Следующая
