Ситуация на Балканах - Юзефович Леонид Абрамович - Страница 6

• Предыдущая
• 6/34
• Следующая

– Нет, – твердо ответил Иван Дмитриевич. – Не можете.

– Ах так? – внезапным кошачьим движением поручик ухватил его за нос. – Шпынок полицейский!

Нос будто в тисках зажало, и не хватало сил освободиться, оторвать безжалостную руку. От боли и унижения слезы выступили на глазах. Иван Дмитриевич был грузнее телом, в борьбе задавил бы поручика, но с железными его клешнями совладать не мог. Он замахал кулаками, пытаясь достать обидчика, стукнуть по нахальному конопатому носу, но поручик держался на расстоянии вытянутой руки, а его рука была длиннее.

– Попомнишь меня! Ой, попомнишь! – приговаривал он, жестоко терзая пальцами носовой хрящ.

В носу уже хлюпало.

Тогда Иван Дмитриевич воспользовался извечным оружием слабейшего – зубами. Изловчившись, он цапнул поручика за ладонь, в то место, где основание большого пальца образует удобную для укуса выпуклость – бугор Венеры. Мясистость его свидетельствовала о больших талантах поручика в этой области. Вскрикнув, он отпустил Ивана Дмитриевича.

В коридоре загремели шаги.

Поручик зажал кровоточащую рану пальцами левой руки и скользнул к выходу, едва не столкнувшись в дверях с Певцовым. Ротмистр проводил его удивленным взглядом, после с неменьшим удивлением осмотрел покрасневший нос и грустные, набухшие слезами глаза Ивана Дмитриевича. Затем с видом гения, обязанного по долгу службы метать бисер перед свиньями, он милостиво соизволил поделиться с Иваном Дмитриевичем добытыми сведениями.

Месяц назад «Славянский комитет» провел сбор пожертвований в пользу болгар, бежавших от турецких насилий в Австрию и Валахию. Фон Аренсберг вызвался переправить эти деньги. Он хотел завоевать симпатии некоторых влиятельных лиц в Петербурге, сочувствующих славянскому движению, а заодно укрепить престиж Вены среди болгар-эмигрантов. Втайне от Хотека, не одобрявшего подобные затеи, фон Аренсберг принял деньги и выдал расписку. Однако Боеву удалось добиться, чтобы часть пожертвований передали нуждающимся болгарским студентам в России. Третьего дня он приходил к фон Аренсбергу, но тот согласился выдать деньги не раньше, чем «Славянский комитет» оформит новую расписку, и назначил Боеву свидание.

– Почему он не пришел? – спросил Иван Дмитриевич.

Певцов пожал плечами:

– Говорит, прибежал с опозданием. В дом уже никого не впускали. А ночью готовился к экзамену, уснул только на рассвете.

– Что нашли при обыске?

– Ничего существенного. След укуса тоже не обнаружен, я осмотрел ему руки до локтя.

– И отпустили с богом?

– Напротив, посадил на гауптвахту.

– Помилуйте, – удивился Иван Дмитриевич. – На каком основании?

– Я, господин Путилин, излагаю вам голые факты. Выводы оставляю при себе. Иначе результаты собственных разысканий вы невольно начнете подгонять под мои подозрения.

– Вы так думаете? – обиделся Иван Дмитриевич.

– Подчеркиваю: невольно! Я вас не упрекаю. Просто не хочу подавлять авторитетом нашего корпуса. Согласитесь, между полицией и жандармами есть известная разница в положении…

Иван Дмитриевич сдержался, промолчал. Бог с ним! Это обычное жандармское дело – жарить яичницу из выеденных яиц.

– Поймите, человеческая мысль не существует сама по себе, отдельно от общества, – проникновенно вещал Певцов. – Одна и та же догадка в моей голове имеет большую ценность, чем в вашей. А в моих устах – неизмеримо большую! И не потому, что я умнее. Нет! Так уж устроено государство, ничего не поделаешь.

Придавая значительность этой мысли, часы на стене пробили семь.

– Почему князь пригласил Боева в такую рань? – спросил Иван Дмитриевич, возвращая разговор на почву голых фактов.

– Не хотел, чтобы знали о его связях с болгарскими радикалами, – поколебавшись, ответил Певцов. – Как правило, в девять часов он еще спал, и наблюдение за домом устанавливалось позднее.

– За ним следили? Кто?

– Это тайна, затрагивающая государственные интересы России, – надменно заявил Певцов. – Вам она ни к чему.

Сказано было с такой оскорбительной уверенностью, что Иван Дмитриевич аж задохнулся от обиды. Будто по носу щелкнули.

– В таком случае, – сказал он, – советую обратить внимание на того Преображенского поручика. Вы с ним в дверях столкнулись. Не знаю, к сожалению, фамилии. Он изобрел какую-то чудесную винтовку, отвергнутую военным ведомством, – Иван Дмитриевич рассказал о кознях барона Гогенбрюка, в свою очередь не сделав никаких выводов, только факты.

– А сами вы что же? – спросил Певцов.

– Ну-у, тут требуется широкий взгляд на вещи. Политический. Мы в полиции к этому не приучены.

– Однако вы, кажется, решили утаить от меня одно важное обстоятельство, – сказал Певцов.

– Какое? – испугался Иван Дмитриевич.

– Отрезанная голова… Мои.люди разговаривали с приставом Соротченко. Я приехал подробнее узнать о его визите. Что он вам сказал?

– А-а, нес какую-то чушь. Будто австрийскому консулу голову отрубили.

– Наивный вы человек, – снисходительно улыбнулся Певцов. – Все это звенья одной цепи. Да-да! Кто-то стремится посеять в городе панику.

– А чья голова? – спросил Иван Дмитриевич. – Вам известно?

– Не в том дело. Голова-то ничья.

– Как ничья?

– Из анатомического театра. Вчера студент Никольский поспорил с приятелями на бутылку шампанского, что вынесет эту голову. И вынес. Пугал ею девиц, а потом бросил прямо на улице.

– Вот мерзавец! – возмутился Иван Дмитриевич. – Вы арестовали его?

– Установил наблюдение. Боюсь, что этот мерзавец действовал по чьей-то подсказке. Город наводнен слухами. Никто ничего толком не знает, но шепчутся во всех углах.

– А вы велите в газетах напечатать, – посоветовал Иван Дмитриевич. – Так, мол, и так: убит австрийский атташе.

– Вы с ума сошли! Тут же узнают в Европе!

– Зато здесь болтать перестанут… Кстати, вы ведь при лошадях? Не подвезете меня в Кирочную?

– 

Едва отъехали, из-за угла вышел доверенный агент Константинов. Не застав Ивана Дмитриевича, он проклял свою собачью жизнь: ноги гудели как чугунные, а еще предстояло обойти трактиры на Знаменской – «Избушка», «Старый друг», «Калач», «Три великана», «Лакомый кусочек». В кармане у него лежала золотая монета с козлиным профилем Наполеона III, императора французов. Иван Дмитриевич нашел ее под княжеской кроватью, в луже керосина, и вручил Константинову в качестве образца – показывать трактирщикам. При успехе монета была обещана ему в вечное и неотъемлемое владение.

Карета катила по Невскому. Вокруг раздавались крики извозчиков и кучеров, слышался неумолчный шелест литых резиновых шин, похожий на шипение пивной пены, веселая нарядная толпа с гулом текла по обеим сторонам проспекта, как всегда бывает в первые теплые весенние вечера.

– Чувствуете? – мрачно проговорил Певцов. – Повсюду неестественное лихорадочное возбуждение.

Иван Дмитриевич хмыкнул:

– Весна…

Карета была на рессорах, плавное ее покачивание располагало к откровенности.

– Весна? Может быть. Но мне знаете кто на ум приходит? Не Лель с дудочкой! Михаил Бакунин, как ни странно. Слыхали о таком? Да, социалист. Эмигрант. Революционеры всей Европы на него молятся. Он у них вроде папы. Говорит, что с этой братией, – Певцов указал на группу студентов у афишной тумбы, – каши не сваришь. Все маменькины сынки, крови боятся. В тайные же общества нужно вербовать всякое отребье. Уголовных, понимаете ли. Он эту сволочь по-научному называет: разбойный элемент. То они просто так убивали и грабили, а теперь будут с теорией – чтобы вызвать брожение в обществе. При всеобщем возбуждении социалистам легче захватить власть. Как в Париже…

Иван Дмитриевич подумал, что подобная идея может возникнуть у человека, никогда не бывавшего в воровском притоне. И всерьез поверить в ее осуществимость способен лишь такой же человек.

• Предыдущая
• 6/34
• Следующая