Welcome to Трансильвания - Юденич Марина - Страница 2

• Предыдущая
• 2/89
• Следующая

Спорт, спорт, спорт — возведенный в ранг религии. «Победа при Ватерлоо ковалась на спортивных площадках Eton», — это, кажется, Веллингтон.

Впрочем, сэру Энтони более по душе пришлась другая цитата.

Лорд Бивербрук — Джонатан Эткин, один из его однокашников, отставной военный министр и экс-депутат британского парламента, уличенный в финансовых махинациях отправляясь за решетку, философски заметил: «После Eton тюрьма не испугает».

Лорд Джулиан готов был подписаться под каждым словом. Причем, если потребуется, собственной кровью. Никак не иначе.

Надо ли говорить, что дружба, родившаяся в таких условиях, неизменно становится настоящей. Верной. И долгой. Как правило — на всю жизнь.

Впрочем, сюда ведь и шли главным образом, чтобы потом дружить.

Ради этого стоило потерпеть. В Eton учились едва ли не все бывшие короли Великобритании и ее премьеры, за исключением, разумеется, дочери бакалейщика — железной леди Туманного Альбиона.

А кто знает — сколько будущих? И не только Великобритании.

Об этом помнили постоянно.

Герцог Владислав Текский, однако, был исключением. Он просто дружил.

Энтони мог размышлять на эту тему и дальше. Но мелодичные переливы знакомой мелодии наконец смолкли.

А вернее — оборвались.

Раздался щелчок, и мягкий, слегка глуховатый голос зазвучал близко, у самого уха.

И в то же время — издалека.

Откуда-то из далекого, почти забытого прошлого.

— Я не слишком отвлекаю тебя, Энтони?

— Ты все так же деликатен, Владислав.

— Увы.

— Увы?

— Разве ты не думаешь так же, Тони?

— К черту мои мысли! Где ты сейчас, старина?

— Этажом ниже.

— Я так и понял. Планы на вечер?

— Не прочь поужинать. Правда, у французов с этим большая путница.

— С чем именно?

— С обедом, ужином… И вообще. Одна моя приятельница утверждает: если француз приглашает на обед — речь идет об ужине, если на ужин — подразумевается, что ночь будет проведена вместе.

— А что она думает по поводу завтрака?

— О! Это говорит о многом — у него самые серьезные намерения.

— Браво! Однако, надеюсь, на меня правило не распространяется?

— Энтони! Разве я был замечен?..

— Прежде — никогда. Но с годами люди меняются…

— Можешь быть спокоен. Говоря об ужине, я имею в виду ужин. И ничего более.

— В таком случае — «La Grande Cascade»?[3].

— Было бы великолепно. Но без резервации?..

— Забудь об этом. В девять в холле?

— До встречи, Энтони.

— До скорой…

Герцог Текский…

Они не раз встречались и после Eton, но в памяти Энтони Джулиана все равно запечатлелся образ маленького мальчика, болезненно бледного и такого хрупкого на вид, что даже жестокосердные воспитатели не слишком усердствовали, определяя для него спортивные нагрузки.

Похоже, они просто побаивались.

Черт знает, что станется с несчастным заморышем во время тренировки?!

Нести ответственность за титулованного доходягу? Нет уж, увольте!

Любой другой мальчик в подобной ситуации немедленно стал бы изгоем в кругу крепких, избалованных и не слишком доброжелательных детей. Предметом всеобщих насмешек и издевательств.

Любой.

Но не Владислав Текский.

Каким-то чудом — теперь, впрочем, Тони хорошо понимал, что вопреки расхожему мнению в слабом теле Влада жил удивительно сильный дух — маленький герцог не только умудрился избежать обструкции сверстников, но и добился вполне приличного к себе отношения.

Он, разумеется, не стал ни заводилой, ни вожаком — да, похоже, не слишком к тому стремился, но замкнутое и весьма придирчивое сообщество элитарной поросли без колебаний и оговорок приняло мальчика в свои ряды. И даже признало за ним право на определенные особенности поведения, которые обычно раздражают окружающих.

Особенно подростков.

Влад был задумчив, молчалив и довольно замкнут.

Впрочем, с Энтони Джулианом он был совсем другим — мальчики довольно быстро подружились.

В ту пору это удивляло многих и, пожалуй, самого Тони.

Он-то уж точно был заводилой и вожаком. Словом, признанным лидером.

Но подсознательно все же испытывал некоторый дискомфорт в окружении аристократических отпрысков Старого Света.

Сказывались двенадцать лет, проведенных под сенью отцовского поместья в далеком и — чего уж греха таить! — совсем не рафинированном Техасе.

Очень богатого, очень родовитого, сильного, ловкого, умного, дерзкого и уверенного в себе мальчика сверстники признали безоговорочно, но в глубине души еще не считали его своим.

А душа Влада Текского, похоже, не отвлекалась на формальные обстоятельства.

И душа Тони Джулиана это чувствовала.

Такая была коллизия.

С тех пор прошло много лет, сэр Энтони Джулиан давно и безоговорочно был признан на высших ступенях общества по обе стороны Атлантики.

Сознательно и бессознательно.

Однако ж его симпатия к Владиславу Текскому с годами ничуть не ослабла.

Ночь опустилась на Мальту.

Темная, влажная ночь, обычная в этих краях.

Теплая мгла окутала древнюю Валлетту.

Опустели узкие улочки.

Стихло торговое многолюдье.

Крохотные магазинчики присмирели.

Днем они широко распахивают двери, наперебой манят, зарывают туристов, теснятся, пытаясь отодвинуть соседа подальше от фланирующей толпы, — совсем как уличные торговцы на соборной площади. Только что не ругаются между собой, как те, беззлобно, впрочем, и скорее весело, чем сердито.

Теперь, напротив, лавчонки испуганно жмутся друг к другу, наглухо отгородившись от мира прочными железными шторами.

Беспросветна ночь.

Безлюдна ночная Валлетта.

Только два полицейских, едва различимые во мраке в своих черных мундирах, замерли под аркой дворца великих магистров.

Им надлежит хранить покой ночной Валлетты. Им, да еще старым чугунным пушкам, что стерегут священные чертоги собора.

Тишина и покой царят и в его пределах. Впрочем, природа их сильно отличается от спокойствия ночи, окутавшей древнюю Валлетту.

Вечность сама распласталась под этими сводами, и тишина, окутавшая пространство, — ее таинственное безмолвие.

А покой?

Черные мраморные плиты, украшенные искусной мозаикой, свято хранят вечный покой трехсот рыцарей славного Мальтийского ордена, именуемого также орденом святого Иоанна Иерусалимского[4].

Здесь же покоятся их предводители — великие магистры и гроссмейстеры ордена.

Тих собор Святого Иоанна, но не безлюден.

Слабый, едва различимый во мраке свет пробивался из-под двери часовни. Той, что расположена справа от алтаря и наречена именем мадонны Филермо.

— И последнее, ваше преимущество[5]. Меня все более тревожит Дракон.

— Какого, собственно, Дракона вы имеете в виду, командор?

— Орден. Орден, называющий себя «Зеленым Драконом»…

— Нам все известно о деяниях этого ордена. Уместнее, впрочем, именовать его «так называемым орденом». Сообщество, объединившее опасных безумцев, бессовестно присвоило имя древнего и на самом деле могущественного некогда ордена. Он действовал в Японии, Китае, но мировоззрение адептов определяла философия Лхасы — мистической столицы Тибета. В ней, надо полагать, кроются истоки могущества азиатского Дракона.

— Но нынешний Дракон…

— Стал Драконом после того, как Адольф Гитлер с «легкой» руки доктора Хаусхофера увлекся мистериями древнего Тибета и пытался постичь тайное учение монахов.

— Всего лишь пытался?

— Разумеется. Не думаю, что Карл Хаусхофер был подлинно посвященным, и уж тем более он не стал Лха[6] — передающим учение. Доктор был допущен к ордену в ту пору, когда лава и могущество того уже катились к закату. Шел 1914 год, Хаусхофер был военным атташе Германии в Японии. Полагаю, вступление в орден было скорее символическим — японцы хотели польстить пруссаку. Только и всего. Но тень «Дракона» так или иначе осенила профессора Мюнхенского университета. Недоучка Гитлер поверил. А следом еще один скверно образованный психопат — французский традиционалист Робен…

• Предыдущая
• 2/89
• Следующая