Антиквар - Бушков Александр Александрович - Страница 31
- Предыдущая
- 31/65
- Следующая
Стукнула дверь – за спиной сидящего обозначился Шварц во всей своей нехилой комплекции, сообщил с гнусной ухмылочкой:
– Ашотик в полной боевой готовности…
– Василий Яковлевич! – воззвал Максим в тщетных попытках обрести прежнюю уверенность и безукоризненный вид честнейшего на свете человека. – Что за шутки идиотские!
Смолин мигнул Шварцу – и тот наградил сидящего смачным подзатыльником, отчего тот моментально заткнулся, скукожился, уже понимая, что все пошло наперекосяк и дело принимает самый нехороший оборот…
Постукивая по столу портсигаром, Смолин сказал наставительно, с расстановочкой:
– Ты знаешь, козлик, нас давно уже не злят всерьез субъекты вроде тебя – они нас давненько уж смешат, и не более того. Ма-ас-ковский пустой ба-амбук… – протянул он, гнусавя. – Именно что смешат. Мозгов у вас, ребятишки – ни хрена. До сих пор полагаете, что за Уралом живут туземцы, которые слезают с деревьев, едва их поманить блестящими бусиками, и отдают за бусики золотые самородки и неограненные алмазы… Молчать, паскуда! – прикрикнул он, увидев игру мимики на лице парня. – Говорить будешь, когда я разрешу. А если хрюкнешь без позволения, этот симпатичный парнишка у тебя за спиной опять по башке вмажет, так, что немногочисленные твои извилины распрямятся… – он усмехнулся без издевки, весело, широко. – Ребятки, ну пора ж умнеть… Лично я вообще не знаю на российских просторах такого места, где б меняли золото на бусики… А уж я всякое повидал… Ну, вякни пару слов, разрешаю…
– Да что вы в самом деле… Так же нечестно…
– Сука драная, – сказал Смолин, нехорошо усмехаясь. – Пидер гаденький… А подсовывать мне фуфло за бешеные бабки – честно?
– Какое фуфло?
– Сам знаешь, – сказал Смолин. Времени у него было много, и он мог себе позволить долгое развлечение. – Вот насчет шашечки, – он мимолетно коснулся эфеса, – ничего плохого сказать не могу. Шашка, как вы изволили выразиться, царских времен, тут уж не поспоришь и не опошлишь. Две штуки евро она, конечно, не стоит, обтерханная… но штук за пятьдесят рублями я бы ее продал хоть завтра – а за сороковник и вовсе через пару часов. Но что касается всего остального – перед нами полное и законченное фуфло. Оба «японца» – новоделы, копии, японцы их начали продавать еще двадцать лет назад, именно как копии, не выдавая за оригиналы, боже упаси… Ты, придурок, даже не пробовал прибор состарить – позолоченная латунь, классические копии, блестит, как у кота яйца… Я в своей жизни повидал столько настоящих, что ошибки быть не может. Вон там, на полке, – он небрежно ткнул большим пальцем через плечо, – как раз и стоит японский каталог, цветной, роскошный, цены прошлого года четко обозначены… Мне его лень доставать, ты уж поверь на слово, выблядок драный… – Смолин хохотнул. – Что понурился? Грустно тебе, корявенький? Погоди, загрустишь посильнее…
Теперь – о Фабере, сиречь господине Фаберже, поставщике двора и все такое прочее… Этот портсигарчик, сляпанный в двадцатых годах двадцатого века, в прошлой жизни как раз и носил соответствующее клеймо. И купил ты его, декадент, за девять тысяч рублей в магазине «Раритет», у господина Тарабрина по кличке «Врубель» – свои люди эту кличку произносят раздельно: не фамилия художника, а – «В рубель». Что, скажу тебе по секрету, обозначает не самый тяжелый вес означенного господина в шантарской антикварке. А Врубелю его толкнул за шесть тысяч Миша из Барнаула… Держал я этот портсигарчик в руках, когда клеймо на нем было старое, как нельзя более соответствующее истинному возрасту… Ну вот. А потом Врубель тебя сводил к Виктору Пантелеевичу по прозвищу Маэстро, каковой с присущим ему искусством изобразил на месте старых чекух новые, фаберовские… Я что-то неправильно излагаю? Ты скажи, ежели я в чем ошибся… Молчишь? Молчишь, падло, что ж тебе сказать-то в этой хреновой ситуации…
– Нет, если так, возьмите…
Попытка парнишечки вынуть из внутреннего кармана легкой куртки неправедно полученные денежки была мгновенно пресечена Шварцем, врезавшим ребром ладони меж шеей и плечом. Кот Ученый, заскучавший, должно быть, из-за совершеннейшего своего неучастия в событиях, предложил мягким интеллигентным тоном:
– Ну что, кончаем с гуманизмом и начинаем пинать всерьез?
– Друг мой, я вами удручен, – сказал Смолин. – Зачем же пинать живого человека, что за садизм… Итак. Откуда ты взял свое фуфло, мы уже выяснили. Теперь побежим вприпрыжку по твоим странствиям в поисках халявной денежки… Портсигарчик этот ты пытался сдать в Новониколаевске – Витальичу в «Золотую пещеру» и Коле Кабанову, вольному стрелку, но они, будучи людьми с некоторым житейским опытом, тебя отшили. Тогда ты дернул в Томск, обошел все три тамошних точки, но опять-таки не встретил желания отдать настоящие деньги за фуфло. Вот и подался к нам, гастролер долбаный… Ладно, – сказал он с видом величайшей скуки. – Это уже становится скучным и неинтересным… Запускайте Ашотика, что ли…
Скалясь и цинично похохатывая, Шварц распахнул дверь на всю ширину и рявкнул:
– Ашот Гамлетович, вас просят!
В дверях возник… Точнее, громоздился… Короче говоря, подходящее слово подобрать было трудновато. Ашотик занимал своей громадною фигурой весь дверной проем, отнюдь не узкий и не низкий, касаясь макушкой притолоки, а косяка – плечами. Телосложением он более всего напоминал поставленный на попа микроавтобус и одет был без особых претензий на элегантность: в потертые тренировочные штаны и распахнутый белый халат, открывавший необъятное пузо, а также могучую грудь, заросшую черным волосом. Из особых примет у него имелись золотая цепь на бычьей шее, весом этак около килограмма, и пара золотых перстней, тоже сработанных без излишней мелочности. Картина была впечатляющая.
– Баре дзевс! – прогудел великан.
– Баре дзевс, Ашотик! – сказал Смолин приветливо. – Заходи, не смущайся…
– Ково виибат?
– А вот тебе милая девочка, – сказал Смолин, кивая на обомлевшего москвича. – Вот это нехорошее создание пыталось нас, убогих, кинуть на приличные деньги, но было разоблачено… Что ж еще с ним сделать-то?
– Ибат, канэчно! – пробасил Ашотик, надвигаясь. – Ах, какой красывый девичка, я тарчу! Сама штанышки снымеш, милая, или тэбэ памоч?
Судя по реакции, заезжий жулик никакой любви к подобным развлечениям не испытывал: он отпрыгнул к стене, вжался в нее так, словно надеялся проломить, и заорал:
– Вы что, охренели?
– Ничего-ничего, – сказал Смолин, ухмыляясь. – Мы ж не звери и в правовом государстве живем… Потом покажем тебе дорожку до РОВД, и ты там сможешь невозбранно подать заявление о том, что с тобой совершили акт мужеложства самым насильственным образом. У Ашотика все равно железная справка из «дурки», недельку там покантуется, а потом мы его выкупим, в который раз. А вот тебе придется следакам по десять раз повторять, как именно тебя ставили и что именно проделывали… Ну ладно. Соловья баснями не кормят. Давай, Ашотик, побалуй с девочкой, а мы посмотрим…
– Ва! – с большим воодушевлением воскликнул Ашотик, звучно похлопывая себя по пузу. – Хады суда, моя сладэнькая, Ашот Гамлэтович тэбя савсем не болно апрыходует…
Он ловко сцапал москвича с неожиданным для столь великанской фигуры проворством и вмиг легонько придушил, едва тот нацелился орать. Припечатал физиономией к столу, похлопал пониже спины, ласково приговаривая:
– Тэбэ понравытся, солнышко…
Его жертва, все еще тщетно пытаясь вырываться, издавала звуки, больше всего напоминавшие щенячий скулеж. Когда ситуация для некоторых ее участников – точнее, одного-единственного – исполнилась законченного драматизма, Смолин легонько хлопнул в ладоши:
– Стоп, снято, всем спасибо…
Отпустив незадачливого афериста, Ашотик напоследок еще раз ласково похлопал его по попке, хохотнул и удалился в сопровождении Шварца. Милейший был человек (без малейшей тяги к педерастии), работал шеф-поваром в армянском кафе напротив и добрым соседям охотно оказывал подобные услуги за смешные деньги – поскольку к тому же, как давно выяснилось, всю жизнь мечтал играть на сцене, да как-то не сложилось…
- Предыдущая
- 31/65
- Следующая
