Антиквар - Бушков Александр Александрович - Страница 17
- Предыдущая
- 17/65
- Следующая
В советские времена только немногочисленные, особо доверенные и умевшие держать язык за зубами историки знали о подлинных обстоятельствах безвременной гибели красного буревестника, славного балтийского матроса товарища Кутеванова, чье имя до сих пор носит одна из шантарских улиц. Правда, увы, решительно противоречила сусальному официозу…
Товарищ Кутеванов, участник штурма Зимнего, несгибаемый борец с корниловщиной, деникинщиной и колчаковщиной, командир Железного Пролетарского полка имени товарища Робеспьера, в двадцатом году, перебрав алкоголя, вздумал раскатывать на единственном в Шантарске красном броневике английской буржуазной марки «Остин», и все бы ничего, да дернула его нелегкая с громким распеванием революционных песен рассекать по-над берегом могучей Шантары – в каковую броневик и рухнул с обрыва, а глубины там было сразу у берега метров десять…
Броневик «Остин»
Сам товарищ Кутеванов так на дне и остался, вместе с одним из своих командиров, тоже, надо полагать, перебравшим ядреного шантарского первача. Живым вынырнул лишь третий член экипажа, комиссар из латышских стрелков товарищ Янис Вальде, безуспешно пытавшийся до того пресечь предосудительные забавы. Точных данных нет, но, вероятнее всего, сознательный чухонец был трезвехонек, как стеклышко, оттого и спасся…
Времена на дворе стояли сложные, Гражданская еще бушевала вовсю – и не было ни времени, ни сил, ни особенного желания вытаскивать с десятиметровой глубины потрепанный броневик. Шантарские партийные власти, по уши барахтавшиеся в нешуточных заботах, повелели считать происшедшее трагической случайностью (мол, герой-балтиец в целях борьбы с мировой контрой взялся осваивать еще и управление боевой машиной, но в результате вражьей диверсии распрощался с жизнью). Под это дело быстренько расстреляли десяток случайных «буржуев» и «контриков», на обрыве устроили пафосный митинг с оркестром, пылкими речами и клятвой в память о славном балтийце непременно уничтожить всю мировую контрреволюцию в текущем двадцатом году. Постреляли вверх из маузеров и винтовочек, спустили на воду венок из алых гвоздик – и разошлись крепить революцию.
Товарищу Вальде (дослужившемуся уже до четырех ромбов на петлицах по политической линии) эта история, надо сказать, аукнулась в тридцать седьмом году, когда Сталин чистил страну от «старых большевиков», словно гимнастерку от вшей. Имевшего неосторожность корешиться с Троцким товарища Вальде подмели в один день с Тухачевским – и следаки, не ломая особенно голову, вытащили на свет божий старую историю с броневиком, обвинив именно товарища Вальде в злодейской диверсии и убиении двух красных орлов – по заданию то ли Троцкого, то ли гидры мирового империализма. Поначалу отпиравшийся товарищ Вальде через недельку задушевных бесед разоружился перед партией, подписав признание и касаемо Троцкого, и касаемо гидры. Самое интересное, что его не шлепнули вместе с прочей старобольшевисткой сволочью, а загнали в дальние лагеря, где двужильный латыш ухитрился благополучно доскрипеть до пятьдесят третьего, когда был торжественно отпущен как безвинная жертва культа и перегибов. Осел он вроде бы в Шантарске – но его дальнейшая судьба Смолина никогда не интересовала, и никаких подробностей он не знал.
Это была единственная история, подходившая под понятие «броневик». Ничего другого не было. Но плохо верилось, чтобы именно о н е й говорил Никифор. С первого взгляда ясно, что никакой выгоды отсюда ждать не приходится. Предположим, удастся найти точное место гибели броневика (что нетрудно сделать, покопавшись максимум недельку в открытых архивах). Извлечь его на поверхность с помощью современной техники совсем нетрудно, да и обойдется дешево… но вот дальше-то что? Броневик, тут и гадать нечего, подпадает под категорию памятников истории и культуры, в каковом качестве принадлежит не нашедшему, а государству. Подобную операцию в тайне не удержишь – очень уж заметно будет. Даже если продать броневик какому-нибудь толстосуму для украшения усадебного двора, во-первых, быстро станет известно, а во-вторых… ну сколько можно за него выручить? Смех один, по большому счету. Не стоит овчинка выделки. О том же самом давным-давно должен был подумать и Кащей… тогда что? Некое иносказание? Но что за ним кроется? Ладно, нужно будет разобрать бумаги покойного – чем Смолин только-только начал заниматься…
Он задумчиво постучал пальцами по простенькой картонной папке, на которой красным карандашом, рукой Чепурнова было каллиграфически выведено «Важное», потом решительно встал, вышел из кабинета и заглянул в одну из подсобок, ту, что ближе.
Никаких ценностей там не имелось, подсобка порой служила чем-то вроде гостиничного номера для приезжих деловых партнеров (так оно было проще и надежнее), а потому представляла собой довольно прилично меблированную комнатку. Сейчас там на обширном, не особенно и старом диване в позе кейфующего турка возлежал Гонзиц и задумчиво дымил трубочкой, философски глядя на полупустую бутылку коньяка. Оказавшись в комфорте и уюте, Подземный Умный Крот решил отсрочить возвращение с поля еще на денек-другой, против чего Смолин ничего не имел – свой был человечек, полезный, спьяну помещение не подпалит и никаких других безобразий не допустит – немецкая кровь сказывается, знаете ли…
Гонзиц задумчиво дымил, Смолин задумчиво взирал. Врубив механизм нехитрой дедукции, он отметил второй стакан, россыпь конфетных фантиков (при том, что Крот, подобно Распутину, сладкого терпеть не мог), а главное – все еще витавший в воздухе аромат не самых гламурных духов.
– Блядей заказывал, Камрад? – с пониманием ситуации поинтересовался Смолин.
– Одну, – спокойно ответствовал Гонзиц. – Ты не бери в голову, все культурно, мне Валька дал телефончик… Есть у нас вполне пристойное заведеньице, со студенточками престижных вузов, которые тихонечко и грамотно себе к выпускному стартовый капиталец сколачивают.
– «Инесса», что ли? – пожал плечами Смолин. – Тоже мне, роковая тайна… Ты когда-нибудь, майн либер, со своей студенткой столкнешься…
– А было разок, – преспокойно сказал археолог. – Ну и что? Дело вполне житейское…
– Ну ладно, я-то – одинокий волк, мне судьбой положено, – сказал Смолин, ухмыляясь. – Но у тебя-то Инка – королева красоты, золотая баба…
Гонзиц наставительно поднял палец:
– Зато я триумфально вернусь с поля к любимой женщине, будучи малость пристыжен загулом со шлюхами – а значит, особенную нежность буду к супруге испытывать, подарками осыпать, ласками одаривать…
– Особенную нежность… – проворчал Смолин. – Слушай, ты ничего такого не слышал насчет кутевановского броневика?
– Это ты про последние новости?
– Ну, я не знаю… А какие?
– Я вчера говорил с Лизочкой Новицкой, из комитета по культуре… Понимаешь ли, Вася, нету там, на дне, никакого броневика. Власти собрались к трехсотвосьмидесятилетию города его вытащить, подновить и влепить куда-нибудь на пьедестальчик – ну, как-никак историческая ж машина… Заодно и Кутеванова с напарником похоронить можно будет честь по чести…
– Подожди, – сказал Смолин. – Кости ж давно растворились в воде.
– В морской растворились бы точно, а в речной – в общем, наоборот. Все зависит от кислотности, а она в Шантаре не особенно и изничтожающая. И потом, скелеты ж не на дне лежат, а в броневике. Значит, и «речной абразив» их не точил нисколечко – песок, течение и все такое… И рыбки, очень может быть, не добрались. Короче, по любому должны остаться крупные трубчатые кости и непременно – черепа… Только ничего у них не получилось. Нету там броневика. Ни хрена. Мэр у нас мужик хозяйственный, нагнали аквалангистов, пускали катера с магнитометрами – все без толку. Обшарили километровый участок – по обе стороны от исторического обрыва, но броневика, сто процентов, на дне не имеется… Хотя место то самое, сомнений нет: на обрыве ж до сих пор неподъемный валун громоздится, на котором коммуняки тогда, в двадцатом, звезду и лозунг выдолбили…
- Предыдущая
- 17/65
- Следующая
