О смысле жизни - Иванов-Разумник Р. в. - Страница 18

Л. Андреевъ не можетъ примириться съ нелѣпостью факта смерти; но это не мѣшаетъ ему и въ самой жизни видѣть много передоновщины, мѣщанства, безсмысленности и зла. Въ то время какъ для Ѳ. Сологуба вся жизнь, весь міръ въ своей сущности? сплошная передоновщина, для Л. Андреева прекрасная жизнь только запачкана этимъ мѣщанствомъ; для него это мѣщанство? только болѣзнь, только состояніе, а не свойство человѣка. И эту тусклую передоновщину жизни онъ безпощадно осуждаетъ, примыкая нѣкоторыми мотивами своего творчества къ Чехову, нѣкоторыми? къ Горькому. Но въ этой области Л. Андреевъ бываетъ только мимоходомъ, большею частью въ своихъ мелкихъ разсказахъ начала девятисотыхъ годовъ. Одинъ изъ лучшихъ его разсказовъ этого рода? «Нѣтъ прощенія»; въ немъ проходитъ передъ нами одинъ день жизни типичнаго представителя тусклаго мѣщанства. Жизнь этого учителя гимназіи, Митрофана Васильевича Крылова,? дешевая жизнь, какъ коночный билетъ съ надорваннымъ угломъ. Отъ дома до гимназіи и обратно: всѣ дни можно сосчитать по билетамъ, а сама жизнь похожа на клубокъ, изъ котораго грязные пальцы вытягиваютъ бумажную ленту и отрываютъ по билету? по дню… И эта учительская шкура была самому ему такъ скучна и противна, что онъ съ удовольствіемъ вошелъ въ роль шпіона, шутки ради пугая этимъ какую-то молоденькую курсистку. Но когда шутка эта зашла слишкомъ далеко, когда онъ испугался, что его дѣйствительно могутъ навсегда счесть за шпіона и когда онъ сталъ мучительно искать во всей своей жизни какой-нибудь яркій фактъ, какое-нибудь твердое убѣжденіе, неоспоримо доказывающее, что онъ не шпіонъ? то онъ не могъ найти такого факта, такого убѣжденія. «Пусть кто-нибудь, та же дѣвушка обвинитъ его въ шпіонствѣ? найдется въ его жизни что-нибудь опредѣленное, яркое, убѣдительное, чтб могъ бы онъ противопоставить этому гнусному обвиненію?»… «„Мои убѣжденія,? бормочетъ онъ,? мои убѣжденія. Всѣ знаютъ. Мои убѣжденія. Вотъ, напримѣръ…“? Онъ ищетъ. Онъ ловитъ въ памяти обрывки разговоровъ, ищетъ чего-нибудь яркаго, сильнаго, доказательнаго? и не находитъ ничего. Попадаются нелѣпыя фразы: „я убѣжденъ, Ивановъ, что вы списали задачу у Сироткина“. Но развѣ это убѣжденія? Пробѣгаютъ отрывки газетныхъ статей, чьи-то рѣчи, какъ будто и убѣдительныя,? но гдѣ то, что говорилъ онъ самъ, что думалъ онъ самъ? Нѣту. Говорилъ, какъ всѣ, думалъ, какъ всѣ; и найти его собственныя слова, его собственныя мысли такъ же невозможно, какъ въ кучѣ зеренъ найти такое же ничѣмъ неотмѣченное зерно»… «Митрофанъ Васильевичъ вскакиваетъ и идетъ.? „Вздоръ, вздоръ! Нервы просто развинтились. Да и что такое убѣжденія? Одно слово. Вычиталъ слово, вотъ тебѣ и убѣжденіе. Катодъ, логариѳмъ! Поступки, вотъ главное! Хорошъ шпіонъ, который…“? Но и поступковъ нѣту. Есть дѣйствія? служебныя, семейныя и безразличныя, а поступковъ нѣту. Кто-то неутомимо и настойчиво требуетъ: скажите, что вы сдѣлали? И онъ ищетъ съ отчаяніемъ, съ тоской. Какъ по клавишамъ пробѣгаетъ по всѣмъ прожитымъ годамъ, и каждый годъ издаетъ одинъ и тотъ же пустой и деревянный звукъ»… Опускаю многія прелестныя черточки этого выдержаннаго разсказа, не желая удлинять цитатами изложеніе; но и изъ этого немногаго ясно, какая и въ чемъ разница между двумя учителями гимназій? Передоновымъ и Крыловымъ, то-есть, иными словами? какая и въ чемъ разница воззрѣній на мѣщанство Ѳ. Сологуба и Л. Андреева. Для Л. Андреева Крыловъ? представитель громадной массы, большинства, этическаго мѣщанства, но далеко не всякій человѣкъ, далеко не представитель жизни вообще; рядомъ съ нимъ въ разсказѣ идетъ рѣчь о людяхъ другого типа, о другой жизни? полной, интересной и разнообразной, проникнутой стройной гармоніей борьбы и быстрой мужественной радостью (III, 251). Но и независимо отъ этого ясно, что кромѣ гг. Крыловыхъ есть люди, обладающіе не дѣйствіями, а поступками, убѣжденіями, а не чужими мнѣніями; есть люди? и такихъ не мало? которые имѣютъ въ своей жизни то опредѣленное, яркое и убѣдительное, чего нѣтъ и не можетъ быть у Крылова и у всѣхъ иже съ нимъ. Ѳ. Сологубъ не призналъ бы такой отводъ закономѣрнымъ, такъ какъ для него всякая жизнь, жизнь сама по себѣ? сплошная передоновщина; Передоновъ? это всѣ мы безъ изъятія, безъ исключенія, Передоновъ? это сама дебелая и румяная, но безобразная бабища жизнь. То, что для Л. Андреева является только состояніемъ большинства, для Ѳ. Сологуба оказывается неотъемлемымъ свойствомъ человѣчества; то, что для Ѳ. Сологуба является нормой, для Л. Андреева оказывается случаемъ. Это мѣщанство жизни Л. Андреевъ клеймитъ мимоходомъ въ «Бенъ-Товитѣ», добродушно (но и трагично) смѣется надъ нимъ въ «Оригинальномъ человѣкѣ», но иногда (и въ этихъ же разсказахъ) задыхается подъ его тяжестью и испытываетъ тогда настоящій страхъ жизни. Случается это съ нимъ тогда, когда онъ подходитъ къ вопросу о причинѣ и смыслѣ зла, царящаго въ мірѣ.

Отецъ Сашки (изъ разсказа «Ангелочекъ») больной, молчаливый, цѣлыми днями лежалъ въ своей каморкѣ и «думалъ о несправедливости и ужасѣ человѣческой жизни»; объ ужасѣ этой жизни говоритъ и Маруся («Къ звѣздамъ»): «…Какъ можно жить среди тѣхъ, кто избиваетъ своихъ пророковъ? Куда мнѣ уйти? я не могу больше. Я не могу смотрѣть на лицо человѣка? мнѣ страшно! Лицо человѣка? это такъ ужасно: лицо человѣка»… Но зачѣмъ брать такой случай? избіеніе пророковъ? Уж-асъ жизни, который долженъ быть побѣжденъ (ибо иначе и жить нельзя), коренится въ повседневныхъ мелочахъ, а не только въ рѣзкихъ и крупныхъ отдѣльныхъ явленіяхъ; даже болѣе того, ужасъ этотъ сильнѣе и невыносимѣе при взглядѣ именно на обыденную, повседневную жизнь. Вотъ почему, между прочимъ,? независимо отъ другихъ причинъ? такое сильное впечатлѣніе производитъ «Жизнь Василія Ѳивейскаго» и такое слабое? «Красный Смѣхъ». На первомъ изъ этихъ разсказовъ мы сейчасъ остановимся подробно; а о второмъ скажемъ только нѣсколько словъ, такъ какъ это одно изъ самыхъ слабыхъ произведеній Л. Андреева. Не говоря уже о томъ, что построеніе этого разсказа совершенно невозможное, противорѣчивое [6], но и самая идея его не производитъ того дѣйствія, на которое разсчитывалъ авторъ. Брать частныя явленія и на нихъ вскрывать весь ужасъ жизни? это сильно; вскрывать ужасъ жизни на явленіяхъ массовыхъ? это весьма и весьма слабый пріемъ художественнаго творчества. Война вещь ужасная; «тридцать тысячъ убитыхъ», о которыхъ говорится въ «Красномъ Смѣхѣ»? это страшно подумать; но не кажется ли вамъ, что смерть ребенка, затравленнаго псами или убитаго обвалившимся домовымъ карнизомъ? еще страшнѣе, еще безсмысленнѣе? Есть извѣстный предѣлъ нервной раздражимости не только въ физіологіи, но и въ психологіи; сотни тысячъ блѣдно-розовыхъ труповъ, которые выбрасываетъ земля въ заключительной сценѣ «Краснаго Смѣха»? ложный художественный пріемъ, ocтавляющій читателя совершенно равнодушнымъ. «Онъ пугаетъ, а мнѣ не страшно»? эти добродушно-ядовитыя слова Л. Толстого о Л. Андреевѣ какъ нельзя лучше характеризуютъ подобныя мѣста произведеній Л. Андреева. Во сколько разъ сильнѣе дѣйствуетъ на читателя та страница изъ «Братьевъ Карамазовыхъ», гдѣ Иванъ описываетъ страданія измученнаго ребенка, который билъ себя кулаченками въ грудь, молясь Богу и рыдая неотомщенными слезками… И во сколько разъ сильнѣе «Краснаго Смѣха» дѣйствуетъ на насъ «Жизнь Василія Ѳивейскаго», гдѣ ужасъ жизни и безсмысленность зла вскрываются на отдѣльной человѣческой личности, а не на сотняхъ тысячъ труповъ.

Зло? ирраціонально; а если такъ, то и жизнь? безсмысленна, она не имѣетъ «оправданія»: вотъ основная тема и «Краснаго Смѣха», и «Жизни Василія Ѳивейскаго», и «Жизни Человѣка», и еще многихъ произведеній Л. Андреева; «ничего понять невозможно»? вотъ мотивъ, который своеобразно развивается въ каждомъ изъ этихъ произведеній. Вотъ одна сцена изъ «Краснаго Смѣха»: докторъ показываетъ раненому на его ампутированныя ноги.

- А это вы понимаете?? таинственно спросилъ онъ.

Потомъ такъ же торжественно и многозначительно обвелъ рукою ряды кроватей, на которыхъ лежали раненые, и повторилъ: