Финикийский корабль - Ян Василий Григорьевич - Страница 3

• Предыдущая
• 3/27
• Следующая

Узнав о моем горе, старик сильно взволновался:

— Как же так: ты учился ремеслу, старательно работал — и вдруг хозяин без всякой причины тебя прогоняет? Здесь несправедливость и человеческая злоба.

Мать сказала:

— Может быть, еще все уладится. Я сама схожу к горшечнику, обниму его ноги, и тогда он пожалеет бедную женщину, потерявшую кормильца дома.

— Нет! — воскликнул старик. — Этот горшечник мне не нравится: у него вид откормленного индюка. Может быть, твой мальчик сумеет заняться другим делом, которое будет не хуже, чем ремесло горшечника.

— Но только чтобы он не сделался моряком, — сказала мать и ушла в угол; она молча плакала.

Старик позвал меня к себе:

— Подойди сюда, сядь передо мной; слушай и отвечай на мои вопросы.

Он опустился на скамеечку, а я, подобрав под себя ноги, сидел против него на камышовой циновке.

— Знаешь ли ты, где можно найти хорошую, чистую глину без примеси песка?

— Еще бы не знать! Ее много там, близ дороги к Ливанским горам.

— Отлично! Мог бы ты наделать глиняных плиток величиной с мою ладонь?

— Он показал сморщенную кисть, покрытую волосами, и растопырил пальцы. — Только плитки надо делать ровными, одинаковыми и чистыми.

— Чтобы они были одинаковы, я сперва сделаю деревянную дощечку такой величины, как тебе нужно, а потом уже буду по этой дощечке обрезать ровные глиняные плитки.

— Ты хорошо смекнул. Если ты мне будешь изготовлять такие плитки, я тебе буду за них платить столько же, сколько хотел платить горшечнику.

Завтра же ты возьмешься за дело.

Я подумал: «Зачем Софэру нужны эти плитки? Не хочет ли он их обратить в золото, как, говорят, умеют это делать хохомы?[2]»

Но плитки нужны ему были для другого.

— Ты хочешь научиться читать и писать? — спросил Софэр.

— Это только ученые люди могут заниматься таким трудным делом, — проговорила из угла мать. — А при нашей бедности разве мы можем учить этому наших детей!

Софэр взял прутик, насыпал золы на пол, разгладил ее и начертил мне такой знак:

— Что это тебе напоминает?

Я подумал, посмотрел справа, посмотрел слева и сказал:

— Если повернуть немного, то этот знак похож на голову быка с рогами и ушами, — и нарисовал пальцем на золе.

— Верно! Вот этот знак и есть «алеф», по-сидонски[3] значит «бык». Если мы этот знак напишем, то будем говорить «а». А вот этот знак похож на дом или шатер — «бет» — и произносится как «б». Ты можешь его повернуть вот так, и тогда он совсем похож на шатер, из которого идет дымок. Ведь наши деды не жили в земляных хижинах, как мы живем теперь, а кочевали с баранами по полям: то здесь расставят свои шатры, то в другом месте, где хорошая трава.

Мать подошла ближе и тоже внимательно смотрела, как старик рисовал на золе свои значки.

— Этот знак не напоминает ли тебе голову нашего большого друга и труженика верблюда — «гимель», голову на длинной тонкой шее? Этот значок читается как «г». А вот этот вьется, как волна, и означает «мем» — «вода»

— и читается как «м».

Так Софэр стал мне показывать разные буквы, и я в первый же день выучил, как пишутся некоторые из них. Их можно складывать вместе, и тогда получаются интересные слова. Писать надо справа налево. Первое слово, которое я написал, было «ам», что значит «мать».

На другое утро, когда совсем рассвело и повсюду заблеяли козы, уходившие с пастухами в горы, я побежал к моим друзьям. Они на гумне, около мельницы, заняты были игрою в «шарики».

Все почти были в сборе: Менахем с разбитой губой, тощий Мендола, обжора Гамалиель — две редьки торчали у него за пазухой, — косой Бахья и маленький Ханания. Бахья, прищурив один глаз, целился в рассыпанные глиняные шарики; ловко сбив сразу три, он вдруг увидел меня и закричал:

— Эли, разве сегодня праздник, что ты с нами?

Я раздувался от важности — ведь я мог им рассказать столько новостей, о которых они и не подозревали.

— Сознайся, что ты плохо смотрел за телятами Абибаала и он тебя прогнал, — заметил Гамалиель, принимаясь за редьку.

— Ну так что ж, что прогнал? Зато вчера я смотрел, как строят корабль, и научился писать слова! — И я рассказал им и про старика, и про купленный им мой глиняный кораблик.

Мальчики слушали раскрыв рты, а маленький Ханания даже сел на землю и заревел, говоря:

— Я боюсь, что старик придет ко мне ночью и будет охать и кашлять!

Но остальные на него зашикали. Гамалиель сунул ему в рот недоеденную редьку, и Ханания замолк.

Все мои друзья — отчаянные храбрецы; сколько раз мы вместе ходили на кузницу сердитого Бен-Барзила, и, хотя он бранился и грозил щипцами, мы все равно смотрели, как он плавил медь, светившуюся как солнце; вместе мы пускались на старой лодке в море, ныряли за крабами, каракатицами и морскими ежами, лазили в чужие огороды за горохом, но никогда друг друга не выдавали. Все мы однолетки, кроме маленького Ханании.

Друзья пошли за мной — они хотели посмотреть на волосатого старика и на его старую бедную ослицу. Тихонько вошли мы в хижину и остановились у дверей. Старик, увидев нас, приподнялся и облокотился на руку.

— Кто эти маленькие люди? Я плохо вижу, — простонал он.

— Это мои друзья, дети авалинских рыбаков. Они пришли пожелать тебе скорее выздороветь.

Гамалиель громко воскликнул:

— Проживи сто тридцать лет и повидай весь свет!

— После такого пожелания, конечно, я поправлюсь и еще объеду самые далекие страны.

— Ступайте, не мешайте Софэру-бобо[4], — сказала мать. — А ты, Эли, посиди около больного и, если он попросит пить, дай ему козьего молока.

Я сел около старика и слушал, как он бормотал непонятные слова на каком-то чужом языке.

Дней десять старик почти не вставал и постепенно поправлялся. Для меня это время даром не пропало: Софэр каждый день занимался со мной — чертил палочкой на песке буквы, которые он мне показал.

А — алеф, бык

В — бэт, дом

Г — гимель, верблюд

Е — э?

В — ван, гвоздь

Ц — цаин, оружие

Х — хэт?

Т — тэт, змея

И — йод, рука

К — каф, ладонь

Л — ламед, колючка

М — мим, вода

Н — нун, рыба

С — самех, опора

О — ойн, глаз

Ф — фэ, рот

С — садэ[5]?

К — коф, затылок.

Р — реш, голова

С — син, зуб

Т — тау, значок, тавро[5.1]

За это время я натаскал домой глины, размял ее, очистил от камешков и приготовил старику сто таких ровных плиток, какие ему были нужны.

Тогда Софэр-бобо вытащил из мешка кусок стекла[6] странной формы. Оно напоминало большую чечевицу; с обеих сторон стекло было выпукло. Потом он достал костяную палочку — один конец ее был острый, другой оканчивался лопаточкой.

Затем я подавал ему на доске глиняные плитки, еще сырые и мягкие, и старик очень искусно и быстро выдавливал лопаточкой и царапал иглой буквы, которые я уже немного знал. Кусок стекла он держал перед глазами и смотрел через него.

— Почему ты смотришь сквозь стекло?

— Это замечательное стекло, и за него я заплатил дорого литейщику.

Если смотреть сквозь это стекло, то самые маленькие мушки или жучки делаются такими большими, точно они выросли в сто раз. Если бы не было у меня этого стекла, я бы не мог написать ни одной строки. А теперь я пишу на этих плитках целую книгу о том, как я приехал из города Мараканды[7] в Вавилон и оттуда — сюда, к берегу моря.

• Предыдущая
• 3/27
• Следующая