Считайте это капризом… - Яковлева Елена Викторовна - Страница 27

• Предыдущая
• 27/44
• Следующая

— Гм-гм… А что вы можете вообще сказать про эту Машку? Как ее фамилия, кстати? Откуда она взялась?

— Машка-то? Фамилия, фамилия… — задумалась Клава. — Как ее там? А, Барсукова! А сама она не то с Оренбурга, не то с Барнаула, я где-то ее адрес записала на всякий случай, не помню только где… С этими закрутками совсем зарапортовалась. Выкинула, наверное… А сказать про нее… — Клава напустила на лицо глубокомысленное выражение. — Да что тут скажешь: шалава, она и есть шалава. Знаете, есть такие, приезжают специально, чтобы задницей вертеть. Каждый божий день под утро заявлялась, знала бы, сроду такую не пустила. Хочется заработать — сидим ведь без зарплаты! — а имеешь одни убытки… — скорбно заключила она и снова поинтересовалась:

— А что она натворила, Машка-то? Мохов пожал плечами:

— Пока не знаю. Знаю только, что со второй. Утонула.

— Валька? Утонула? — заохала Клавдия. — Как же это?

— Да как все остальные. Полезла в море по пьяной лавочке, и в результате — несчастный случай на воде, — пробубнил Мохов.

Клавдия сокрушенно зацокала языком, а Мохов спросил:

— Можно посмотреть, где они жили?

— Да смотрите, если надо, не жалко, — разрешила Клавдия, — только там не прибрано. Эта Машка, зараза, такая грязнуля. Да и Валька, хоть она теперь и покойница, не лучше была, кругом какие-то ватки вечно валялись, все чем-то намазывалась, хотела покрасивше казаться… Нет, в следующий раз я баб к себе не пущу: или мужиков, или семейную пару, — резюмировала она. — Опять же и блуда меньше будет, а то Машка в последнее время совсем оборзела… Да, — вспомнила она, — у Машки же фингал под глазом, а вчера еще не было.

— Очень интересно, — пробормотал Мохов и, заглянув в приоткрытую дверь сарайчика, повел глазами направо-налево. — Здесь, значит, они и жили? — И, получив утвердительный ответ, вошел внутрь, походил из угла в угол и вернулся.

Марина, Клава и дядька в трениках все это время терпеливо дожидались его снаружи.

Мохов вышел из сарайчика и посмотрел на свои наручные часы. Марина догадалась, что он решил закругляться, и прошептала, делая круглые многозначительные глаза:

— Платье… Платье…

— Ах да, — спохватился Василич. — Вы не в курсе, эта Машка никакое платье не продавала?

— Продавала, — невозмутимо ответила Клавдия. — Валькино платье и продавала, сказала, что та ее попросила. Видать, поиздержалась. — Она хмыкнула. — Вот Машка его и продала одной тут, недалеко живет, на Шоссейной, вроде Вальки, такая гонористая тоже. Платье-то на ней, как на корове седло! Валька ведь худая, как жердь, была, а эта, ну, кому Машка платье сплавила, ничего так, в теле, хоть и дура.

— Ну что ж, Клавдия…

— Матвеевна! — с готовностью подсказала дородная Клавдия.

— …Клавдия Матвеевна, извините за беспокойство. — Мохов опять посмотрел на часы. — И до свидания. — Он подхватил рыжий чемодан и взял курс на «уазик», стоящий у ворот. Возле него уже нервно разгуливал сержант.

Марина привычно засеменила за Моховым. Когда они были уже у калитки, их окликнула Клавдия:

— Адрес-то искать?

— Какой адрес? — рассеянно спросил Мохов.

— Да Машкин же!

— А-а… Ищите, ищите… — махнул он рукой.

Прежде чем забраться в «уазик», Марина поинтересовалась у Мохова:

— А на Шоссейную поедем?

— Это еще зачем? — не понял он.

— Поговорить с той женщиной, которой Машка продала платье Коромысловой.

Мохов застонал:

— Слушайте, Виноградова, я сам знаю, что делать. А вам советую успокоиться и продолжать отдых — вы ведь сюда отдыхать приехали, если я не ошибаюсь?

Марина кивнула.

— Ну вот, вы хотя бы с этим согласны, — обрадовался он. — Вот и отдыхайте себе дальше, а мы как-нибудь без вас разберемся: и с платьями, и с Машками, и с чемоданами…

— Еще сестра Коромысловой — Полина… — начала Марина.

— И с Полинами тоже, — едва сдерживая раздражение, добавил он. — И вообще хватит мне уже, что я тут с этими чемоданами таскаюсь, будто мне делать нечего. Разберемся мы, разберемся, — повторил он.

Марина ему не поверила, она прекрасно понимала, что все, о чем он мечтает, — это побыстрее от нее отделаться.

Однако из «уазика» Марина выбралась с твердым намерением последовать совету Мохова. Не потому, что так же, как и он, предпочитала считать случившееся с Валентиной Коромысловой несчастным случаем на воде, вовсе нет, просто другого выхода у нее не было. Все, Валентина утонула, чемодан она сама оставила у Машки, а та продала ее любимое платье по ее же, Валентининому, совету. Как говорится, решили и постановили. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

И — не исключено — она бы немедленно приступила к выполнению моховского завета — отдыхать, отдыхать и еще раз отдыхать, — если бы… Если бы не произошло нечто непредвиденное. Она увидела директора пансионата «Лазурная даль», понуро входящего в здание милиции. Под мышкой у него был портфель, такой раздутый, будто в него засунули пару арбузов.

— Да это же, это же!.. — удивленно воскликнула Марина.

— Ну что там еще? — немедленно запаниковал Мохов, едва успевший вывалиться из «уазика» с чемоданом наперевес.

Марина, не обращая на него внимания, рысью понеслась за Павлом Николаевичем. В результате чего уже через минуту стала свидетельницей трагикомической сцены, разыгравшейся в дежурной части.

Директор «Лазурной дали», все еще сжимая в дрожащих руках свой распухший портфель, стоял навытяжку перед дежурным по отделению, наскоро перекусывающим бутербродом, и дрожащим же голосом говорил:

— Я пришел сделать заявление…

— Какое еще заявление? — буркнул дежурный, не переставая жевать.

— О растлении несовершеннолетних, — еле слышно прошептал директор, откашлялся и повторил громче:

— Я пришел сделать заявление о растлении несовершеннолетних!

Дежурный застыл со своим недоеденным бутербродом в руке, а Мохов, только что вошедший в вестибюль, немедленно включился в этот идиотский разговор:

— И кто кого растлил?

Директор обернулся на его реплику, увидел Марину и выронил из рук свой раздутый портфель:

— Вы… вы уже тут?

— Так что там у вас стряслось? — нетерпеливо спросил директора Мохов, шаря по карманам, наверное, в поисках ключа от кабинета.

Директор сделал глубокий вдох, потом выдох, открыл рот, чтобы что-то сказать, и… стал медленно оседать на пол.

Пока дежурный с помощью нашатыря приводил в чувство директора пансионата «Лазурная даль», Марина, преданно глядя в глаза совершенно оторопевшего Мохова, повторяла, словно заклинание:

— Вы только ему не верьте… Не верьте… Он ее не растлевал, потому что она совершеннолетняя, ей уже девятнадцать лет!

Мохов затряс головой, как пес, вылезший из речки:

— Кому девятнадцать лет? Да о чем вообще речь? Вы меня тут с ума сведете!

— Машке девятнадцать лет, Машке! Директор тем временем пришел в себя, и дежурный, заботливо обнимая его, как барышню, за талию, усадил на стул и посоветовался с Моховым:

— Может, ему «Скорую» вызвать? Директор оклемался до такой степени, что стал активно возражать:

— Не надо, не надо «Скорую»… Все пройдет, я только сейчас…

Вытащил из внутреннего кармана пиджака какой-то флакончик, вытряхнул из него на ладонь таблетку и, запрокинув голову и закатив глаза, бросил ее себе в рот. Проглотил, усиленно работая кадыком, и примерно через минуту уже порозовел.

«Сердечник, — решила про себя Марина, — а смотри-ка, туда же, по девкам бегает!» Она присела на стул рядом с ним.

— Пал Николаич, Пал Николаич, вы напрасно переживаете, Машке девятнадцать лет, понимаете, девятнадцать!

— Что? Повторите! — Директор перевел на нее страдальческий взгляд.

Марина с удовольствием выполнила его просьбу:

— Машке девятнадцать лет, а значит, вы ее не растлевали!

Его губы задергались и сложились в отдаленное подобие улыбки:

• Предыдущая
• 27/44
• Следующая