Опасная тихоня - Яковлева Елена Викторовна - Страница 65
- Предыдущая
- 65/70
- Следующая
Из своего угла подала голос мадам. — Что ты ей доказываешь? — возопила она. — Ты что, еще ничего не понял? Она тоже ненормальная, как и те две, Богаевская и ее напарница! Да ее в этом городе все знают, самая большая скандалистка, а тут еще и головой ударилась. Надо бы проверить, не стоит ли она на учете в местной психушке!
Я заметила, как вспыхнули глаза Пашкова: несомненно, нехитрая идея изобретательной женушки ему понравилась. Как говорится, простенько и со вкусом. И впрямь, если они объявят меня сумасшедшей… Я так реально себе это представила, что мне стало не по себе. А тут еще дверь в кабинет бесшумно распахнулась: в проеме застыл Викинг, молчаливо испрашивающий приказа. Не знаю, что именно прочел в глазах своего верного телохранителя Пашков, но я заметила, как он отрицательно покачал головой. Словно сказал «Вольно!».
Викинг заметно приуныл, но по уставу обсуждать распоряжения старшего по званию не полагается, а потому он тихо отступил в приемную и закрыл за собой дверь.
А Пашков перевел взгляд на меня, и в этом взгляде не было ничего, кроме досады:
— Надеюсь, вы уже все сказали? Боюсь, у меня больше нет времени, чтобы выслушивать ваши фантазии.
Мадам неожиданно выбралась из своего уютного уголка, пересекла кабинет и, подойдя к своему драгоценному супругу, склонившись, приобняла его за плечи и торжествующе посмотрела на меня. Это была картина, достойная кисти художника. Почти как фотография на рекламном плакате под лозунгом «Я обеспечу вам стабильность», не хватало только красавицы дочери и сыночка-аутиста. Они ничего не говорили, но в глазах у них стояло: «Что ты можешь против нас? Ничего!»
Никогда еще я не чувствовала такой бессильной ярости, поскольку и в самом деле ничего не могла. На что, спрашивается, я рассчитывала, сунувшись в этот клоповник? Моя наивная психическая атака не дала никаких результатов. И это неудивительно, «безумство храбрых» еще может возыметь действие на людей, пусть и самых черствых, но на биороботов — никогда. Сейчас я была в том же положении, что и Майя, мертвой хваткой зажавшая в тонких артистических пальчиках бутылку с кислотой, с той лишь разницей, что меня они не станут бить под ребра ногами, обутыми в тяжелые башмаки на толстой подошве.
Я медленно шла по проспекту, глотая беззвучные слезы. Надо добавить, что это были слезы ярости, другие из меня выжать практически невозможно. А со стен и заборов, обклеенных предвыборными агитками, на меня смотрел улыбающийся Пашков, на гладкой физиономии которого было написано: «Ну что, словила?»
В какой-то момент я поймала себя на остром желании что-нибудь сотворить с этими глянцевыми плакатами, судя по качеству исполнения, напечатанными где-то за далеким бугром. Руки у меня просто чесались посрывать их все, к черту, несмотря на полную абсурдность такого протеста. А кроме того, «группа поддержки», состоящая из безработных и нищих пенсионеров, которым мадам Пашкова щедро отваливала по пятьдесят копеек за каждую наклеенную агитку, так расстаралась, что мне и за неделю не управиться. А за это время сколько новых бумажек с лоснящейся физиономией Пашкова прибавится! Не проще ли приписать сразу же под лозунгом «Я гарантирую вам стабильность» несколько теплых слов в адрес кандидата в губернаторы? К примеру, «Сексуальный маньяк и убийца». Детский сад, стопроцентный детский сад!
Все-таки я не смогла отказать себе в удовольствии содрать с ближайшего забора один из предвыборных плакатов Пашкова, который, впрочем, был приклеен буквально насмерть, а потому в моих руках остался только слегка подмокший нижний кусок со снимком, на котором респектабельный кандидат был запечатлен с любимой мамочкой, Клавдией Васильевной Пашковой, пожилой женщиной, с лицом, изборожденным глубокими морщинами давних переживаний, и крупными узловатыми руками, вытянутыми вдоль сухощавого тела, руками трудяги. Пожалуй, эта самая Клавдия Васильевна могла бы рассчитывать на лучшего сына, нежели тот, который стоял с ней рядом, одетый в дорогой, наглаженный так, что муха поскользнется, костюм. Я скомкала сырую бумажку, швырнула ее в урну и, уныло втянув голову в плечи, поплелась к остановке. У меня не было вариантов, только отчаяние, отчаяние… А в отчаянии люди способны на многое, в том числе и на спонтанные, на первый взгляд совершенно не мотивированные поступки. Именно такой я и совершила, поддавшись совершенно безрассудному импульсу.
Выскочив на проспект, я стала отчаянно размахивать руками, пытаясь остановить одну из проезжающих мимо машин, которые, как назло, не желали подчиняться моему повелительному жесту, и даже наоборот, словно бросались от меня. В конце концов рядом притормозил допотопный «уазик» с брезентовым верхом. Заляпанная дверца приоткрылась, и на меня глянула плохо выбритая рожа в свалявшемся полушубке из искусственного меха. Рожа пожевала спичку, зажатую во рту, и деловито осведомилась:
— Куда?
— В Пригородный, — объявила я, убирая со лба взмокшие от волнения и беготни волосы.
— Ото! — присвистнул небритый. — Далековато. Езжай лучше автобусом, туда «сто второй» ходит, от рынка.
— Будто я не знаю, — со злостью бросила я, — мне срочно нужно. — И пошла вперед.
— Эй! — окликнул он. — Сколько дашь? Пришлось пообещать ему червонец. Собственно, больше у меня и не было, так что мое возвращение в город оказывалось под большим вопросом, но я уже не думала о таких мелочах. Вернусь как-нибудь. Сейчас не до этого.
— Ладно, садись, — сказал небритый. Дорогой он пару раз пытался со мной заговорить, но я молчала, уставившись в одну точку.
— Ну вот, приехали, — сказал небритый, когда на дороге возник указатель «Совхоз „Пригородный“. Куда дальше?
Куда дальше, я не знала. Я посмотрела на длинную улицу, из которой, собственно, и состоял поселок Пригородный, и распорядилась:
— Остановите здесь, дальше сама найду.
И, спохватившись, сунула ему смятую десятирублевую бумажку.
Первая же попавшаяся на дороге женщина сказала мне, где живет Клавдия Васильевна Пашкова, — в самом конце улицы, на отшибе, — и я поняла, что рано отпустила «уазик». Как назло, ночью прошел снегопад, а поселковую дорогу никто не чистил, а потому я совершенно обессилела, пока добралась до одноэтажного кирпичного дома, обнесенного свежевыкрашенным зеленым забором. Едва приблизившись к калитке, я услышала истошный лай, а прижавшись к забору, рассмотрела сквозь узкую щель громадную лохматую собаку, бегавшую по просторному, расчищенному от снега двору. Собака тоже меня рассмотрела и, приникнув к щели, громко зарычала. Глаза у нее были желтые, как у рыжего кота Радомысловой, а вот зубы намного страшней. Я даже на всякий случай отступила от забора на полшага.
А потом я услышала какой-то металлический звук, вроде стука железной щеколды, и спокойный голос:
— Пират, ты чего?
Я опять заглянула в щель и увидела на крыльце дома невысокую худощавую женщину в ситцевом халате с коротким рукавом, поверх которого она накинула дубленую безрукавку, отороченную цигейкой.
Бдительный Пират, почувствовав мое приближение, зарычал громче, и женщина на крыльце спросила:
— Кто там?
— Это я, — отозвалась я из-за забора, хотя такое мое представление вряд ли что-нибудь объяснило хозяйке добротного кирпичного особнячка.
Женщина поплотнее запахнулась в безрукавку, спустилась с крыльца и быстро пошла к калитке. Уже взялась было за ее ручку, но в последний момент остановилась и подозвала к себе пса. Тот, продолжая лаять, нехотя подошел к ней, она взяла его за ошейник, подвела к деревянной будке и ловко посадила на цепь. Не лишняя предосторожность, учитывая размеры и агрессивный характер лохматого Пирата, который мог запросто выскочить в открытую калитку, чтобы познакомиться со мной поближе.
Управившись, хозяйка распахнула калитку и вопросительно посмотрела на меня. Теперь я ее узнала: несомненно, это была Клавдия Васильевна Пашкова, скромная и трудолюбивая матушка будущего губернатора. Лицо ее затуманила задумчивость, видно, она предпринимала определенные усилия, силясь понять, знакомы мы или нет. В конце концов она все-таки остановилась на последнем варианте.
- Предыдущая
- 65/70
- Следующая
