Юрьевская прорубь - Вронский Юрий Петрович - Страница 2
- Предыдущая
- 2/23
- Следующая
Мартину казалось, что он когда-то где-то слышал разговор о том, что дедушка не разрешал своему сыну жениться на матери Мартина, потому что она «ненемка» — так называли ливонские немцы местных жительниц, — а ещё потому, что ничего хорошего не получается, если служанка из какого-нибудь дома становится в этом доме хозяйкой.
Дедушка был весьма уважаемый в городе человек — один из городских старейшин, представитель старинного купеческого рода Фекингузенов. Однако за глаза его обычно называли Георгом Трясоголовом или просто Трясоголовом, Русские звали его на свой лад — Юрий Трясоголов. Прозвище это он получил лет десять тому назад. С того дня, как выгнал из дому непокорного сына, на которого раньше возлагал все надежды, у него стала почти постоянно трястись голова, и никакой лекарь уже не смог его от этого избавить.
Сперва у Мартина здесь, в Дерпте, не было, друзей. Немецкие мальчишки, жившие в той же части города, что и он, не желали иметь с ним дела, потому что его мать была эстонка.
Первое время они ограничивались тем, что, завидев его вдалеке, кидали в него гнилой брюквой и выкрикивали оскорбления. Раз Мартин слышал, как один из мальчишек сказал:
— Перестань! Если он пожалуется Трясоголову, с нас шкуру спустят.
Действительно, пожалуйся Мартин дедушке — мальчишек взгрели бы. Но дедушки своего он боялся ещё больше, чем мальчишек. И они, словно чувствуя это, становились раз от разу наглее. Они тоже были сыновья и внуки бюргеров — купцов или богатых ремесленников, у них было в обычае хвастаться друг перед другом богатством своей семьи и благородством происхождения. А несколько мальчишек презирали всех остальных, потому что перед фамилиями их родителей стояло словечко «фон». Это словечко означало, что они дворянского происхождения.
Как-то раз один из этих «фонов», желая повеселить приятелей, оседлал Мартина, обхватив его руками за шею, и стал кричать и погонять его, как будто сидит на лошади:
— Но-о! Поехали, кляча несчастная! Один мальчишка крикнул:
— Отпусти его! Он задохнётся! Другой возразил:
— Ничего ему не сделается! А если и сдохнет — невелик убыток!
Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы один из глумившихся над Мартином не подставил ему ножку. Мартин упал, но вместе с ним упал и сидевший на нём мучитель. При этом мучитель расквасил нос. Брызгая кровью и задыхаясь от ярости, он бросился на того, кто подставил Мартину ножку.
Мартин не стал дожидаться, кто из них окажется победителем в этой схватке. Он вскочил и пустился наутёк.
А был ещё такой случай. Один из мальчишек, остановив его на улице, стал забавляться, давая ему пощёчины то правой рукой, то левой. Бил он не очень сильно, но Мартин не стерпел унижения и дал ему в ухо. Тогда остальные кинулись бить Мартина. На этот раз он так рассвирипел, что, несмотря на робкий нрав и непривычку к драке, успел съездить по роже двоим или троим, прежде чем его сбили с ног.
Мартин возненавидел ту часть города, в которой жил, и уходил бродить туда, где его никто не знал. Но однажды и вдали от дома он всё-таки повстречался со своими мучителями. Он увидел мальчишек издалека и быстро зашагал прочь, полагая, что они его не заметили. Но вот мимо него пролетел камень, следом ещё один, и ещё. Тогда Мартин побежал. За ним с гиканьем и свистом помчались мальчишки. Скоро Мартин оказался в незнакомом месте, непохожем на остальной город. Он увидел обширное бревенчатое строение без окон и дверей — Русский торговый двор, как он узнал впоследствии, — и побежал вокруг него, надеясь обмануть преследователей. Но они угадали его намерение. Когда он выскочил с другой стороны, собираясь припустить обратно, он наткнулся на троих мальчишек. Они захохотали отвратительным глумливым хохотом. Мартин оглянулся кругом, как загнанный зверёныш. Бежать было некуда. Впереди эти трое, сзади приближается топот остальных преследователей. Возле единственного проулка, в который можно было бы юркнуть, стоит мальчишка с луком в руках и стрелой, наложенной на тетиву. И в душе Мартина вдруг вспыхнула такая злоба, какой он ещё никогда не испытывал. Он бросился вперед к троим хохочущим мальчишкам и с разбегу ударил самого большого. Тот упал. Вместо того, чтобы дать тягу, воспользовавшись замешательством врагов, Мартин неожиданно для самого себя ударил другого, потом третьего. Тем временем подоспели остальные и ринулись на него.
Мартин очутился у стены. Ему разбили губу, и он чувствовал во рту неприятный солоноватый вкус крови. Но это было уже неважно. Мартин сделал открытие. Оказывается, если стоять спиной к стене, которая мешает врагам зайти сзади, можно держаться одному против нескольких. И, как только возле него появлялась одна из этих ненавистных рож, он немедленно бил по ней кулаком.
Накануне того дня Николка изготовил себе лук из вересины, которая давно уже сушилась у него на голубятне. Всё было сделано как следует. На тетиву Николка украл у отца воловью жилу.
Берестяной колчан, красиво прошитый берестяным же лыком, был наполнен длинными оперёнными стрелами. Никаких особых наконечников Николка на свои стрелы не надевал — просто обжёг на огне для крепости заострённые концы.
На другой день он пошёл к Торговому двору охотиться на ворон. И тут он увидел, как несколько немецких мальчишек напали на одного и как этот один, вместо того, чтобы удрать, когда представился удобный миг, вступил в бой со всей оравой. Николку всегда подмывало вмешаться, если он видел, как несколько человек нападают на одного, а тут он был к тому же взволнован отчаянной храбростью незнакомого мальчишки.
Николка натянул лук до отказа, и стрела, предназначенная для вороны, копавшейся в куче отбросов, полетела в толпу дерущихся. Раздался пронзительный вопль. Стрела отскочила от ягодицы одного из мальчишек и упала в пыль. Следующему пришлось хуже. Когда он побежал, вопя чуть не на весь Юрьев, стрела болталась у него в спине. Николка в третий раз наложил стрелу на тетиву и выстрелил. Снова послышался крик, и вся орава бросилась наутёк. Вдогонку бегущим полетела ещё одна стрела…
— Ты чей? — спросил Николка незнакомца.
Тот ответил, что не понимает: Мартин тогда не знал ещё ни слова по-русски. Николка заговорил с ним по-немецки — он вырос в Юрьеве и знал немецкий не хуже русского.
Так они познакомились.
А пострадавшие бюргерские сынки пожаловались родителям. Те, в свою очередь, потребовали от Николкиного отца, серебряника Варфоломея Платонова, чтобы стрелок был наказан. Отец сломал Николкин лук, хорошенько отмочил в ушате пучок розог и выпорол Николку так, что он не мог после того сидеть целую неделю. При этом отец внушал, что никогда не следует встревать не в своё дело.
Для Мартина этот случай имел более счастливый исход: преследователи оставили наконец его в покое.
Приходя к Николке, Мартин приносил сахар — большую в семье Платоновых роскошь. Мартину хотелось чем-нибудь скрасить жизнь своего друга, с которым так жестоко обошлись, Впрочем, он скоро убедился, сколь мало огорчают Николку такие вещи, как порка. И на отца он ничуть не обижался. Чего ж, мол, обижаться, коли встрял не в своё дело! Ведь сказано: не встревай! Николка объяснил, что Мартин боится розог только потому, что его ни разу не пороли. Сам он, не имея возможности сидеть после порки, преспокойно лежал на животе, грыз кусок сахара и рассказывал сказки и разные смешные или страшные случаи.
Мартин отвернулся от окна и попытался читать дальше:
— Не так нечестивые; но они — как прах, возметаемый ветром…
Тут ему вспомнилось, как перед грозой ветер вдруг подхватывает дорожную пыль, завивает её белым крутящимся столбом и быстро-быстро гонит по дороге, а потом — раз! — и пыльный столб исчез, как будто его и не было.
Мартину до смерти захотелось свободы. Дедушка любит говорить, что свобода — это мешок, набитый золотом. Однако у Мартина о ней своё представление. Свобода — это ветер, облака, птицы… и дорожная пыль… И побежать в Русский конец к Николке — тоже свобода. Конечно, чем дольше он не возвращается оттуда домой, тем сильнее его мучает страх порки, но свобода от этого кажется только слаще!
- Предыдущая
- 2/23
- Следующая
