Юрьевская прорубь - Вронский Юрий Петрович - Страница 11

• Предыдущая
• 11/23
• Следующая

Трясоголов спросил, не могло ли старшему приказчику померещиться и в ту, и в эту ночь? Приказчик ответил, что могло и что именно поэтому, дабы проверить самого себя, сразу после ухода Мартина он пошёл посмотреть засов. Засов был отодвинут. Старшему приказчику не хотелось будить хозяина и устраивать переполох, к тому же дверь могла остаться незапертой из-за простой оплошности. Он не тронул засова, а завязал дверь крепкой ниткой — такой, чтобы она не могла оборваться случайно. После возвращения Мартина нитка оказалась порванной. Старший приказчик показал хозяину обрывки.

Да, сомнений не было. По крайней мере в последнюю ночь старшему приказчику не померещилось. Трясоголов только выразил удивление, что сам он, старый человек, тоже знакомый с бессонницей, ни в одну из этих ночей не слыхал скрипа лестницы, от которого, по его мнению, просыпаются и праведники в раю, когда кто-нибудь идёт по её ступеням.

Вот то-то и оно, что не по ступеням! Старший приказчик показал хозяину, как его внук ходит по лестнице, если ему надо пройти неслышно. Приказчик был на редкость обстоятельный человек: когда Мартин вернулся, он тихонько вышел в прихожую и не столько подглядел, потому что было очень темно, сколько догадался, не услышав скрипа, каким образом Мартин поднимался по лестнице.

Утром он сам попробовал пройти по ней тем же способом — лестница и не скрипнула!

Голова хозяина затряслась сильнее, чем обычно. Он спросил старшего приказчика, что он обо всём этом думает, и тот ответил:

— Я подозреваю, что младший приказчик вовлек ребёнка в какие-то тёмные дела, может быть, держит его под страхом какой-нибудь угрозы, и несчастное дитя помогает ему во всех его плутнях.

Дедушка вспомнил лицо Мартина. Трудно представить себе, чтобы мальчик с таким простодушным лицом — слишком простодушным! — занимался плутнями. Ну, а если старший приказчик прав? Сколь же лукав, значит, его внук, раз он столь искусно носит личину простодушия! Старый купец не испытал при этой мысли особенного огорчения, скорее напротив. «Может быть, наша порода всё же побеждает?» — подумал он с надеждой.

Сперва Трясоголов решил учинить внуку суровый допрос, но потом передумал. «Если он испугается и запрётся, я своим допросом только помогу младшему приказчику замести следы, — рассудил старик. — Лучше покуда делать вид, будто я ни о чём не подозреваю, и понаблюдать за ним и за Мартином».

— Значит, пиши, — говорил Николка Мартину, стоявшему на коленях перед сундучком, на котором лежал листок бумаги. — Пиши так: «Магистр собирает сто тысяч войска и зимой, как только станет лёд…»

— Погоди, не поспеваю, — прервал его Мартин.

Он высунул кончик языка и сопел от усердия, выводя гусиным пером замысловатые готические закорючки. Время от времени он макал перо в глиняную чернильницу и, прежде чем писать, стряхивал лишние чернила, чтобы не посадить кляксу. Написав сказанное Николкой, он выжидательно поднял на него глаза. Николка посмотрел на строчки, косо бежавшие поперёк листка, и сказал, что писать дальше. Грамотка получилась недлинная — на листке ещё оставалось место. Николка попросил прочесть всё целиком, и Мартин прочёл:

— Магистр собирает сто тысяч войска и зимой, как только станет лёд, двинет всю силу на Псков.

Посмотрев на оставшееся место и подумав, Николка сказал:

— Добавь ещё вот что: «Изведу, говорит, Псков раз и навсегда!»

Когда послание было закончено, Мартин подул на строчки, чтобы высохли чернила. Николка старательно скатал листок в тугую трубочку и вложил в стебло, потом размягчил в пальцах комочек воска и залепил отверстие, чтобы обезопасить грамотку от сырости. Он поймал сидевшего в малом отсадке голубя, и мальчики крепко привязали своё письмо суровой нитью к хвостовым перьям. Голубь всё время вырывался из рук — одному с ним нипочём было бы не справиться.

— Пустим его со двора, — сказал Николка, — поглядим, как полетит.

Они спустились во двор. Николка сперва попытался держать голубя, как обычно держат голубей: концы крыльев и нижняя часть ту лова в руке, а лапы пропущены и зажаты между пальцами. Но голубь не оставлял попыток высвободить крылья и был настолько силён, что Николке пришлось держать его обеими руками.

Во дворе Николка сказал:

— Ну, с Богом!

И бросил голубя в небо.

Раздалось громкое хлопанье крыльев, и сизый гонец, не сделав даже круга, умчался в сторону Пскова. Николка в восхищении покачал головой:

— Да, хороша птица, ничего не скажешь!

В этот день мальчикам особенно трудно было расстаться. Они возбуждённо разговаривали: Мартин со смехом рассказывал о дедушкиных подозрениях насчёт младшего приказчика, о ночном походе за мешком, об избавлении от сидения в лавке; а Николка, перебивая его, говорил о своём — о том, как он утаил одного голубя от отца, как несколько раз ходил на угол Ивановской и Лавочной в надежде увидеть Мартина, и о многом другом. Время от времени он поднимал в небо всю голубиную охоту и свистел так оглушительно, что и неробкого взяла бы оторопь, доведись ему услыхать этот свист ночью в лесу.

Когда они расставались, Николка сказал:

— А нашу грамотку небось уже прочли!

Миновали золотые сентябрь и октябрь, наступила самая унылая пора в году. Из Гнилого Угла, задевая церковные шпили, беспрерывно ползли низкие мохнатые тучи. День и ночь они сеяли дождь. Всё было мокрое и блестящее: и черепичные крыши, и одежда бредущих по улице людей, и конские спины, от которых валил пар. Грязь на улицах с каждым днём становилась всё непролазнее. В Юрьеве преобладали немощёные улицы, к тому же большая часть города была расположена на низком месте.

Мартину приходилось проводить очень много времени за ученьем. Дедушка решил, что внуку необходимо как можно раньше поступить в духовный коллегиум, дабы избежать «широкого пути, ведущего к погибели». И Мартин чуть не целыми днями упражнялся в письме и счёте, складывал или вычитал великое множество поставов сукна, кругов воска и бочек пива и умножал всё это на гульдены и пфенниги. Но больше всего он трудился над изучением Священного Писания, ибо дедушка считал, что это самый надёжный путь к спасению. Справедливости ради следует сказать, что Мартин день ото дня всё легче понимал эту чужую латынь, нередко удостаиваясь дедушкиной похвалы, и это была единственная радость в его унылой однообразной жизни.

К Николке Мартин не мог приходить из-за чудовищной грязи, затопившей город. Однажды, не выдержав домашней тоски, он рискнул отправиться в путь. Дело кончилось тем, что он потерял башмаки: сперва левый, а потом, в поисках левого, и правый. Попытки найти их ни к чему не привели, и он вернулся домой босой, заплаканный и грязный.

Когда дедушка узнал о потере башмаков, у него так грозно затряслась голова, что Мартин подумал: хорошо быть мёртвым и ничего уже не ждать!

Глядя на дрожащего внука, дедушка решил, что теперь самый подходящий случай оглушить его неожиданным вопросом и вырвать признание. Он произнёс зловещим голосом:

— Так куда тебя посылал младший приказчик в этакую грязь? Не вздумай отпираться — мне уже всё известно, и твою вину может смягчить только чистосердечное признание!

Испуг на лице Мартина сменился таким неподдельным удивлением, что старый бюргер смутился. Он ясно видел: так притворяться невозможно. К его щекам горячей волной хлынул стыд: старик представил себе, в сколь нелепом положении оказался со своим коварным вопросом. И принялся неуклюже бранить Мартина за потерю башмаков, чтобы заглушить невыносимое, непривычное чувство стыда. Постепенно он увлёкся, и голос его обрёл обычную внушительность, а речь — гладкость.

Член Дерптского совета старейшин, один из самых богатых купцов Ливонии бесконечно долго укорял внука за потерю грошовых башмаков. Стыда он больше не испытывал. Почтенный бюргер говорил, что из того, кто так поступает, не выйдет порядочного человека; что ничего другого и не следовало ожидать от потомства блудного сына и служанки ненемецкого происхождения; что, очевидно, Мартин решил разорить своего деда, а это неразумно, ибо благополучие самого Мартина зависит от процветания торгового дома Фекингузенов; что только бережливость может сделать человека богатым и только богатство может сделать его свободным, но тот, кто выходит из дому в башмаках, а возвращается босиком, вряд ли приумножит славу торгового дома Фекингузенов, нет, гораздо вероятнее, что он пустит по ветру то, что накоплено неустанными трудами его предков…

• Предыдущая
• 11/23
• Следующая