Тень каннибала - Воронин Андрей Николаевич - Страница 12

• Предыдущая
• 12/72
• Следующая

На несколько секунд на поляне воцарилась мертвая тишина. По прошествии этого краткого отрезка времени полностью осознавший конфузность своего положения лейтенант Сиваков спрятал в карман пистолет, откашлялся в кулак и громко, раздельно произнес:

— Мать твою за ногу и об колено, деда медного по чайнику! Чтоб вас, уродов, вошь лобковая заела! Ф-фу ты, черт!

— Да, — раздался позади него негромкий интеллигентный голос, заставивший лейтенанта непроизвольно подпрыгнуть и схватиться за карман, где лежал пистолет, — неловко получилось. Но, с другой стороны, вы не виноваты. Нынешняя молодежь — это что-то особенное. Я имею в виду, конечно же, их половую распущенность.

Сиваков резко обернулся. На поляне было темно, но он успел разглядеть длинные волосы и тусклый блеск массивных, на пол-лица, очков. В следующее мгновение раздался короткий треск, и лейтенант ощутил болезненный удар, сотрясший буквально каждую клетку его тела. Парализованные электрическим разрядом нервы онемели, лишив разом одеревеневшее тело подвижности и отрезав мозг от органов восприятия. Потеряв сознание, участковый инспектор Сиваков без единого звука упал на землю.

Ущербная луна выглянула из-за деревьев в тот самый момент, когда обутые в поношенные кроссовки ноги участкового, бороздя пятками утоптанную землю, скрылись в малиннике. На какое-то время на поляне воцарилась тишина, а потом кусты раздвинулись, и из них показалась темноволосая девица в сопровождении бритоголового увальня лет восемнадцати. Оглядевшись, девица заметила белевшие на темном фоне травы трусики, вороватым движением подхватила их и вместе со своим приятелем скрылась в лесу. Когда шум их шагов затих в отдалении, в кустах раздался едва слышный шорох, и над похожими на рыбьи скелеты стеблями малинника, тускло блестя в лунном свете, взметнулось узкое стальное лезвие.

— Перестань скулить! — жестко сказала Анна Александровна. — Слушать противно, честное слово! Не хочешь думать о себе — подумай о ребенке. Прекрати вести себя, как последняя корова, иначе я просто уйду.

Смотрела она при этом почему-то не на дочь, а в окно, но молодая женщина, сидевшая на диване, уткнувшись лицом в ладони, естественно, не могла этого видеть.

Слова Анны Александровны подействовали на нее, как внезапный удар хлыста. Она подняла к матери распухшее от слез лицо, которое при иных обстоятельствах могло показаться довольно милым и даже красивым, и с недоумением уставилась на нее расширившимися от незаслуженной обиды глазами. Руки ее при этом неосознанным движением бережно обхватили сильно выпирающий вперед живот, словно она стремилась защитить своего еще не родившегося ребенка от всех невзгод, которые сулил ему холодный и жестокий мир, в котором даже матери способны говорить такие слова своим беременным и к тому же только что овдовевшим дочерям.

— Ты… Как ты сказала? — не веря собственным ушам, переспросила Марина Сивакова, на миг позабыв о своей невосполнимой утрате.

— Я сказала: перестань скулить, — раздельно и четко повторила Анна Александровна. Глаза у нее были красными и припухшими, точь-в-точь как у дочери, но в голосе звенел металл, и держалась она на удивление прямо и уверенно. — Все, чего ты можешь добиться, рыдая и наматывая сопли на кулак, — это выкидыш.

— Что?.. — пролепетала окончательно растерявшаяся Марина.

— Выкидыш, — все так же жестко и холодно повторила Анна Александровна. — Если это именно то, к чему ты стремишься, можешь продолжать в свое удовольствие, но, извини, без меня.

Марина еще раз непроизвольно всхлипнула, но тут же поджала губы, сделавшись неуловимо похожей на мать. Да, что и говорить, порой Анна Александровна могла удивить кого угодно, внезапно продемонстрировав свой знаменитый директорский характер. Вот только Марине казалось, что момент для этого был выбран неудачно. И вообще, на ближайшие сто лет сюрпризов с нее было довольно.

— Я тебя не держу, — ломким от подступающих слез голосом сказала она, глядя в угол. — Ты и так сделала все, что могла, отправив Пашу… туда.

Она хотела сказать «на смерть», но эти страшные слова почему-то не шли с языка, осев тяжким грузом на душе. Если бы не мать, она постаралась бы удержать мужа, не пустить его на улицу в тот роковой вечер, как пыталась удержать его уже много, много раз до того самого последнего дня. И плевать, что он ушел бы все равно. Сейчас Марине требовался хоть какой-нибудь виновник, а мать вела себя так, словно сама напрашивалась на эту роль.

— Не притворяйся большей дурой, чем ты есть на самом деле, — холодно парировала Анна Александровна. Удивительно, но из ее речи напрочь исчез напевный провинциальный акцент, который Марина помнила с раннего детства и считала неотделимым от образа матери. Теперь Анна Александровна Сивакова говорила чистым литературным языком, как телевизионная дикторша, зачитывающая сводку новостей с места стихийного бедствия. Марине ни к селу ни к городу вспомнилось, что в роду у нее по материнской линии, кажется, были какие-то дворяне — не то белые офицеры, не то польские шляхтичи. Но тут она почувствовала весьма ощутимый толчок в живот — не снаружи, а изнутри, — и все генеалогические тонкости разом вылетели у нее из головы. Она опять вспомнила о том, что ее ребенок родится сиротой, и тихо заплакала от бессильной жалости к нему, к себе, а больше всего — к мужу, которого несколько часов назад похоронили в закрытом гробу.

— Ты отлично понимаешь, — продолжала Анна Александровна, — что слезами горю не поможешь. Говорят, в таких случаях надо выплакаться. Ну, так я тебе скажу, что ты уже выполнила три годовых нормы. Может быть, хватит? Тебе не кажется, что пора что-то делать?

— Делать? — дочь снова подняла на Анну Александровну заплаканные глаза. — Делать?! Что я могу сделать? Паша попытался что-то сделать. Ты видишь, что из этого получилось?

— Для начала ты можешь перестать гробить ребенка своими истериками, — уже немного мягче сказала Анна Александровна. — А что касается Павла, то он как раз и был одним из тех, кто обязан был что-то делать. Ты должна гордиться им, а не жалеть себя. Теперь у тебя совершенно не останется времени на жалость к себе, и чем раньше до тебя это дойдет, тем лучше. Я помогу, чем смогу, но могу я не так уж много, да и жить я буду не вечно. Тебе придется научиться быть сильной.

— Хватит, — проведя по заплаканному лицу рукой, зло сказала Марина. — Ты могла бы выбрать другое время для нотаций. Иногда мне кажется, что ты… что ты вообще ничего не чувствуешь.

— Хватит так хватит, — устало сказала теща лейтенанта Сивакова. — Ложись, тебе надо поспать. Ребенку это просто необходимо. Еда в холодильнике и на плите. Разогреешь сама. И не вздумай морить себя голодом! Не имеешь права, ясно?

Она почти силой уложила дочь на диван и набросила на нее клетчатый плед. Подойдя к окну, она задернула желтые шторы, отчего в комнате сразу стало сумрачно, как в забытом мавзолее. Это впечатление усиливалось все еще витавшим в воздухе слабым запахом ладана и восковых свечек. Стоя спиной к дивану, на котором лежала дочь, Анна Александровна едва заметно поморщилась — этот запах был ей ненавистен с тех самых пор, как она похоронила мужа. Ей до смерти хотелось закурить, чтобы перебить эту тошнотворную приторную вонь, но она сдерживалась, помня о ребенке.

Когда она окончательно овладела собой и повернулась к дочери, та уже спала. Ее опухшее от слез лицо выглядело несчастным и беззащитным. Анна Александровна едва слышно вздохнула. Любовь и жалость боролись в ее душе с сильнейшим раздражением. За что ей это на старости лет? Тридцать лет в школе — тяжкий крест, даже если не считать того, что довелось увидеть и пережить за стенами школьного здания. И вот теперь, когда, казалось бы, все более или менее наладилось и настало время отдохнуть, надо же было случиться такому!

Анна Александровна не стыдилась этих мыслей, потому что знала: между тем, о чем ты думаешь в минуту слабости, и тем, что ты делаешь и как живешь на самом деле, — пропасть. Она напоминала самой себе солдата, который после долгого и полного опасностей перехода едва успел устроиться на привал, как услышал команду на построение. Естественно, солдат станет в строй и пойдет дальше, но кто сказал, что он должен этому радоваться?!

• Предыдущая
• 12/72
• Следующая