Тень каннибала - Воронин Андрей Николаевич - Страница 1

• 1/72
• Следующая

Микрорайон возвышался на самом краю города, издали сильно напоминая ряд высоких и обрывистых береговых утесов. Он тупым клином вдавался в изрезанные шрамами дорог, вытоптанные, распаханные, сотни лет назад освоенные и обезображенные, давно переставшие быть бескрайними просторы подмосковных полей и перелесков. С большого расстояния огромные параллелепипеды многоэтажных зданий казались монолитными, как белые меловые скалы и такими же несокрушимыми и древними. На самом же деле микрорайон был молод по любым меркам — не только геологическим и историческим, но даже и по меркам быстротечной человеческой жизни. Последние строители ушли отсюда каких-нибудь восемь-десять лет назад, прихватив с собой, свои чадящие и грохочущие механизмы, будки, щитовые заборы и вагончики, но их дух — дух масляной краски, известковой пыли, горячего битума и солярки, — казалось, до сих пор незримо витал здесь, среди еще не успевших покрыться грязными потеками светлых стен, над широкими улицами и шумными голыми дворами.

Сразу за кольцом троллейбуса начиналась роща — все, что осталось от шумевших здесь сотни лет назад бескрайних лесов. Когда-то в этих местах с гиком и леденящими кровь воплями гуляли татары, бородатые мужики с рогатинами и топорами охотились на медведей и неосторожных путников; по узким лесным дорогам, бряцая железом, скакали княжеские дружины и отряды опричников. Старухи из окрестных, ныне прекративших свое существование деревень поговаривали, будто еще лет двести назад в этих местах жили члены какой-то странной секты, поклонявшиеся неведомо кому — не то древним идолам, не то сатане — и отправлявшие жутковатые обряды, во время которых чуть ли не угощались человечинкой. Впрочем, старух никто не слушал, да и сами они, похоже, не очень-то верили в свои сказки — все это были разговоры по принципу «не любо — не слушай, а врать не мешай». Говорили также, что в свое время здесь сотнями расстреливали врагов народа и что где-то тут, в этой самой замусоренной пустыми бутылками и пакетами из-под чипсов роще, расположены массовые захоронения жертв сталинского режима… А может быть, вовсе и не сталинского режима, а, наоборот, немецко-фашистской оккупации. На эти разговоры тоже никто не обращал внимания. Да и кто, в самом деле, может с уверенностью заявить, что прямо под ним, на глубине двух-трех метров, нет ни единой человеческой косточки?

Зато вид из окон стоявших на окраине домов открывался самый что ни на есть приятный: зелень деревьев, небольшие тенистые пруды и даже безымянный ручей, который еще не успели спрямить, одеть в бетон и обозвать «водно-зеленым комплексом». Разумеется, при ближайшем рассмотрении оказывалось, что земля под деревьями вытоптана, замусорена и покрыта пятнами старых и новых кострищ, дно в прудах илистое, а в мутной грязно-зеленой воде плавает все тот же вездесущий мусор. Тем не менее близость к природе, пусть даже такой обезображенной и полумертвой, с лихвой искупала те неудобства, с которыми была сопряжена каждая поездка в центр города. Роща и пруды сразу стали любимым местом отдыха новоселов. Зимой здесь катались на лыжах, а летом устраивали пикники, загорали и купались. Отдельные сумасшедшие пытались ловить в прудах рыбу и, по слухам, иногда ухитрялись что-то поймать; впрочем, рассказам удачливых рыбаков не верил никто, в том числе и они сами. Единственный раз, когда в местных водоемах действительно что-то ловилось, был полтора года назад.

Тогда какой-то движимый административным энтузиазмом «озеленитель» из муниципалитета отдал распоряжение завезти и выпустить в пруды две цистерны мальков карася и плотвы. Рыбаки явились, когда цистерны еще не успели уехать, и к вечеру того же дня рыбу всю выудили.

С конца октября и до самого начала мая в микрорайоне было довольно неуютно — как, впрочем, и во всех без исключения микрорайонах. Придерживая у горла концы воротников, продуваемые до костей, озябшие прохожие последними словами кляли талантливых архитекторов, ухитрившихся разработать проект, превративший место, где живут люди, в идеальную действующую модель аэродинамической трубы. Действительно, на главной улице микрорайона дуло даже тогда, когда вокруг не было ни ветерка. По запутанным лабиринтам дворов гуляли страшные сквозняки, гудя и завывая в узких бетонных арках и проходах. Развешанное в лоджиях белье реяло по ветру, как вымпелы боевых кораблей, и часто рвалось с веревок, норовя унестись в облака; в такт налетающим порывам ветра вибрировали и дребезжали оконные стекла.

В начале марта на микрорайон сырым ватным одеялом опустилась оттепель. Казалось, серые тучи, устав странствовать по небу, прилегли отдохнуть на заснеженную землю да так и остались здесь, намертво застряв в бетонных рифах шестнадцатиэтажных корпусов. Утром и вечером микрорайон тонул в сыром липком тумане. Сугробы сделались рыхлыми, потемнели и стали понемногу уменьшаться в размерах, пропитывая замерзшую землю ледяной талой водой. На тонких голых ветвях блестела вода, которая непрерывно капала с деревьев и кустов, наполняя рощу бесконечным таинственным шорохом. Лед на прудах пожелтел и больше не вызывал доверия, дороги превратились в реки отвратительной серо-коричневой жижи, которая веером разлеталась из-под колес и неопрятными наростами налипала на днища автомобилей. В эти серые дни микрорайон казался отрезанным от города и от всего остального мира. Он словно застыл в ожидании какого-то события — скорее страшного, чем приятного, — и однажды утром событие свершилось.

От универмага, который стеклянным кубиком торчал на краю микрорайона, к автобусной станции через лес вела хорошо утоптанная, скользкая по случаю оттепели тропа, проложенная гражданами, которых по тем или иным причинам не устраивал троллейбус, хотя до конечной остановки от универмага было буквально рукой подать. Тропа эта пользовалась дурной славой — не столько потому, что здесь действительно происходило что-то нехорошее, сколько потому, что оно, это нехорошее, могло произойти здесь в любой момент. В каждом городе и в каждом микрорайоне есть такие места, надежно укрытые от любопытных глаз, глухие и небезопасные. В таких местах, как правило, нет фонарей, и сюда очень редко заглядывают милицейские патрули. Осторожные обходят такие места стороной, и только беспечные рискуют появляться здесь под покровом темноты.

Летом тропу, о которой идет речь, можно было назвать живописной естественно, если научиться не замечать вездесущего мусора, бесстыдно белевшего среди вытоптанной травы, и не обращать внимания на блеск валявшегося тут и там бутылочного стекла. В ясные зимние дни здесь бывало по-настоящему красиво, а в оттепель… Что ж, оттепель — дело особое, и, чтобы увидеть красоту в многообразии оттенков грязно-серого цвета, нужно быть настоящим художником или счастливым влюбленным, настолько опьяненным гормональной бурей, чтобы существование вещей безобразных или хотя бы просто некрасивых было незамеченным.

Трое приятелей, шагавших в то туманное мартовское утро по тропе в сторону автостанции, не были ни художниками, ни влюбленными. Впрочем, ни туман, ни шорох падающих в ноздреватые сугробы капель не оказывали на них угнетающего воздействия по той простой причине, что все трое были очень молоды и еще не вступили в тот возраст, когда люди обращают внимание на подобные мелочи. Если вам шестнадцать лет от роду и вы с друзьями решили прогулять занятия в ПТУ, то промозглая туманная сырость и слякоть под ногами вряд ли способны испортить вам настроение; а если у вас к тому же есть пачка сигарет и мелочь на пиво, то жизнь становится прекрасной независимо от погоды.

— «Продиджи» твои — фуфло, — авторитетно заявил Леха Пятнов по прозвищу Пятый, на ходу закуривая сигарету от одноразовой зажигалки. Серый ты, Тюха, как ментовские штаны. Куда стадо — туда и ты. Скоро ты мне скажешь, что Киркоров — это круто.

Жека Малахов, шагавший по узкой тропинке чуть позади Пятого и Тюхи, засмеялся и с уверенностью произнес, поправляя под мышкой тощую дерматиновую папку на «молнии»:

• 1/72
• Следующая