Сумеречные Врата - Вольски Пола - Страница 23

– Нельзя говорить.

– А писать?

– О чем ты?

– Чара говорила о Мудрости, которая хранится внизу. О свитках в ящиках. В таких свитках иногда скрыто знание.

Она пожала плечами.

– Я хотел бы на них посмотреть, - продолжал Ренилл, - но я боюсь, что мудрость недосягаема.

– Не… что?

– Что туда не пробраться. Ничтожный не знает дороги. Бесспорно, это место охраняется.

– Иногда там жрецы. Иногда нет. Я знаю, когда. Я знаю, где. Я хожу, куда хочу. Как тень, как призрак.

– Может Чара показать мне дорогу?

– Я проведу тебя прямо в Мудрость. Проведу мимо жрецов, я смеюсь над ними. Но только ты принеси еще хлеба. И риса со спикки. Ладно?

– Договорились.

– Тогда слушай. Когда те, что в плащах, уйдут наверх, тогда и пойдем. Это скоро. Пока мы ждем.

Ренилл поразмыслил. Уже поздно. К этому времени неофиты собираются в спальне. Если его отсутствие и заметили, то могли решить, что он так и остался перед статуей. Такая возможность исследовать ДжиПайндру может не повториться.

– Ждем. - Согласился он.

Некоторое время они сидели, притаившись, пока по коридору проходили жрецы. Даже шепот мог их выдать. Ренилл рассматривал свою новую приятельницу. Она достала из кармашка одну физалию и слопала ее с кожурой и косточками. Как видно, поверила, что он принесет еще. В некотором роде достижение.

Воздух был тяжелым и душным. Молчание давило. В великой тишине камень стен пульсировал присутствием чуждой жизни.

Чуждой жизни? Красиво звучит. У него от всех этих Великих Гимнов и Самоотречений начинается размягчение мозгов!

Минуты тянулись в тишине. Потом послышалась размеренная поступь, и к нише приблизилась безмолвная процессия. Из тайника Рениллу видны были широкие полы плащей. Шесть или восемь закутанных фигур. Шаги простучали по каменной лестнице, и снова все затихло.

– Пора, - еле слышно шепнула Чара. - Как тень, как призрак.

– Куда?

– За мной. Я поведу.

Она бесшумно скользнула мимо статуи и свернула в коридор. Ренилл последовал за ней. Девочка уже обогнала его на несколько шагов: тонкая неуловимая фигурка, скользящая в красноватом полумраке. Она провела его по проходу к узкой, скользкой от плесени лестнице, которую освещали своим призрачным светом хидри в тонких плетеных клеточках. Отсыревшие стены поросли грибами. Вниз по лестнице в низкую сумрачную галерею, совершенно незнакомую Рениллу. Здесь Чара вдруг застыла перед темным лестничным пролетом, прижалась к стене, жестом приказав ему сделать то же самое. Мгновенье спустя из бокового прохода выступили темные фигуры, пересекли галерею и исчезли под аркой на другой стороне.

В бок Рениллу воткнулся острый локоток. Он обернулся и встретил торжествующий взгляд Чары.

– Я знаю храм, - одними губами прошептала она.

При всем желании Ренилл не сумел скрыть улыбку - и опять выдал себя. Да все равно - она и так чувствовала фальшь.

Девочка, как видно, определила, что путь свободен, и пулей выскочила из-под лестницы. Ренилл вслед за ней пробежал по галерее за угол и свернул в короткий тупик, оканчивающийся огромной маской Аона-отца. Стилизованный каменный лик занимал всю стену. Глаза - пустые черные дыры. Огромный разинутый рот, вероятно, служил дверью. Длинный каменный язык изображал дорожку к отверстию рта.

Исключительно негостеприимный вход. Однако Чара, не задумываясь, взбежала по языку, и Рениллу оставалось либо довериться ей, либо поворачивать обратно. Девочка уже исчезла в темноте, заживо поглощенная Отцом.

Ренилл поднялся следом по каменной дорожке языка и, пригнувшись, нырнул в пасть Аона.

Он почти ожидал услышать чавканье сомкнувшихся губ.

Однако в тишине прозвучал только тончайший шепот:

– Сюда!

В пасти Аона оказалось не так уж темно. Пульсирующий тусклый хидриши. Ренилл стоял на маленькой площадке. Тонкий силуэт Чары темнел напротив следующего лестничного пролета. Поняв, что Ренилл увидел ее, девочка начала спускаться.

Вниз, в глубину, где воздух подземелья пропах грибницей и отягощен веками.

Ни звука. Ни вздоха. Неподвижный мертвый воздух. То, что Чара назвала «внизу».

Они оказались уже глубоко под землей, и проходы, по которым они шли, были высечены в толще скалы: какими орудиями, Ренилл не мог угадать. Стены переливались блестящими волнами, настолько натуральными, что проходя, он невольно коснулся гладкой поверхности, убеждая себя, что это камень, а не жидкость. Казалось, здесь мгновенно застыла жидкая лава, и он бы не сомневался, что тоннель создан природой, если бы природа могла создавать прямые, словно по линейке проложенные линии. Чудо строительного искусства, явно превосходящее возможности древних, да и современных авескийцев.

Разумного объяснения отыскать не удавалось.

Свет хидри был слабым и зыбким. Хрупкая тень Чары то и дело растворялась, теряясь в более глубоких тенях. Она дошла до поворота, проложенного под безупречно прямым углом, потом свернула еще раз. Слева в стене виднелась запертая на засов дверь. Чара с презрением ткнула в нее пальцем.

– Избранные, - объявила она.

Ренилл задержался, прислушиваясь, но не уловил ни шепота, ни звука. Должно быть, блаженные обитательницы спали.

– Некогда возиться с коровами-йахдини! Сюда! - Чара дернула его за рукав.

Он позволил девочке оттащить себя от двери. Жидкие стены текли дальше. Еще одна дверь и пояснение Чары:

– Собрание.

Вдоль по коридору, поворот точно на девяносто градусов, арка.

– Восславление.

Странный вход. Неровные плавные очертания; волнистая поверхность с намеком на свечение по краям. Если присматриваться, кружится голова. И чувствуется легкая тошнота.

– Некогда, - Чара теребила его за рукав. - Идем.

Новая лестница вниз, на этот раз всего несколько ступеней. Мутный застоявшийся воздух. Слабые мерцающие огоньки. И прямо перед ним глубоко врезанная в полированный камень низкая, тяжелая деревянная дверь, древняя и изъеденная червями.

– Мудрость, - сказала Чара. - Надписи. Картинки. Есть нечего.

Она застыла в странной позе. Вполоборота к нему, спиной к черным теням, окутывающим конец короткой галереи. Прямые плечи напряжены, руки туго сплетены.

За ее спиной, почти теряясь в темноте, таилась черное пятно - еще один проход?

– Что там? - указал Ренилл.

– Святыня.- Чара не обернулась.

– Для чего она? Что там внутри?

– Некогда. Забудь Святыню.- Ее пальчики впились ему в локоть. - Ты хотел свитки? Иди в Мудрость. Быстрей! У тебя пол времени молитвы, потом придут жрецы и посадят Попугая в клетку.

«Полвремени молитвы»… Минут сорок. Она права, надо поторапливаться. Ренилл, ожидая сопротивления, нажал на тяжелую дверь. Она подалась при первом прикосновении, распахнувшись с тихим скрипом. За порогом - ровный свет, ярче, чем хидриши.

– Я стукну в дверь - ты сразу выходи, - предупредила Чара. - Слыхал? Сразу!

Ренилл коротко кивнул и вошел в Мудрость, беззвучно закрыв за собой дверь.

Попытался окинуть помещение взглядом. Маленькая камера без окон, дышащая древностью. На гладких стенах теснятся яркие, почти сияющие изображения. Не мозаика, не глазурь и не эмаль. Он не мог понять, чем достигнуто это свечение, но картины действительно светились. Их приглушенный свет и освещал камеру. Подсвеченные сзади витражи? Ренилл присмотрелся. Нет, не стекло. Светящиеся краски, каких он ни разу не видел. А сами изображения? Чара назвала их гадкими, но в них была красота, только совершенно чуждая человеку. Может быть, это и вызвало испуг девочки. Картины широкой полосой охватывали все четыре стены. Искаженные, но несомненно человеческие фигуры перемежались сияющими неопределенными пятнами. Видимо, здесь изображалась какая-то легенда, но ее содержание для Ренилла осталось тайной.

Он принялся изучать стены. Некоторые из человеческих фигур явно были женщинами, причем беременными, с тяжелыми грудями и большими животами. Богини плодородия? Одна из таких богинь или женщин, отличающаяся пышными волосами, повторялась снова и снова. Сначала легкая, хотя и сладострастная фигурка. Дальше она же в желтом одеянии купается в неземном свете. Снова она, безмятежная, с изуродованной, отягощенной плодом фигурой. И в конце: она, окруженная прислужниками, огромное чрево разверзнуто, внутри видна крошечная фигурка, сияние, то ли озаряющее ее, то ли исходящее изнутри. Дальше мать исчезла, осталось только изображение младенца, купающегося в пламени. И наконец все теряется в великом сиянии. Несомненно, картины передают содержание некого мифа, но смысл его остается темен.