Сумеречные Врата - Вольски Пола - Страница 21

Ренилл шмыгнул в нишу и притаился за статуей. Голоса спустились, приблизились, снова затихли вдали. Он выглянул из тайника. Коридор был пуст, но Ренилл боялся рисковать, спиной ощущая звенящий холодок. Знакомое чувство уставившегося в спину взгляда, слишком сильное, чтобы оставить его без внимания. Чудится? Или взгляд Отца?

Углубление, выбранное им в качестве укрытия, оказалось глубже, чем он предполагал. Протянутая рука не коснулась дальней стены. Боковые стены терялись в тени, поросли нитями грибницы. Пусто - решил Ренилл, и тут его рука ухватила человеческий локоть. Маленький, теплый, живой. Владелец руки с визгом отпрянул в сторону. Ренилл подавил порыв сделать то же самое, но сердце заколотилось сильней, и пальцы невольно сжались. Невидимый пленник яростно отбивался. Острые зубы вонзились ему в предплечье, и у Ренилла вырвалось совершенно «несыновнее» проклятие. Борьба продолжалась, пока ему не удалось поймать оба запястья, такие тонкие, что он легко обхватил их одной рукой. Невидимый обмяк.

Ренилл подтащил пленника вперед, к свету. Красное сияние из коридора осветило маленькое острое личико, немытые черные волосы, тонкую фигурку. Девочка, авескийка, лет двенадцати-тринадцати. Тело под доходящей до колен туникой только начало оформляться. Она глядела на него снизу вверх испуганными, но удивительно задорными глазищами.

– Ты скажешь - я скажу, - заявила она с ребяческой угрозой в голосе. Выговор зулайсанского городского дна.

– Что ты скажешь? - Ренилл невольно понизил голос до шепота.

– Ты с Блаженными Сосудами. Я слышала, за дверью. Ты там с ними. Вопросы. Разговоры. Запрещено. Ты скажешь, что видел, я скажу, что слышала. Можешь поверить.

– Что я видел?

– Меня. Здесь. Поймают - сунут обратно.

– Куда «обратно»?

– Вниз. Где Избранные. Внизу. Ты знаешь.

– Внизу?

– Внизу, внизу… Сын Аона - птица попугай?

– Туда, откуда Блаженные Сосуды? О чем говорили эти две девушки?

– Эти! - Девочка наморщила нос. - Глупые. Всегда здесь, всю жизнь, ничего не знают. Не то что я! Я помню.

– Что помнишь?

– Что снаружи. Улицы. Люди. Фози. Продавцы юкки. Помню, что раньше было. Не то что эти глупые коровы-йахдш-ш. Ты меня отпусти. Больно.

– Извиняюсь, молодая особа. - Он немного разжал пальцы. - Не убежишь?

– Не убегу. Я тебя не боюсь. Слыхал? Ты скажешь про меня, я скажу про тебя!

– Слыхал. - Ренилл выпустил девочку.

– А-ах. Так лучшей. - Она уселась, растирая запястья. - Может, я немножко соврала. Может, когда ты меня схватил в темноте, я очень испугалась. Но теперь-то нет. Теперь, я думаю, пусть кто другой боится.

– Пусть. Как тебя зовут, малышка?

– Раньше звали Чара. Там, раньше. Теперь, здесь, зовут Избранная. Но я помню. Чара.

– Раньше - это когда было? Когда ты была там, где фози и продавцы юкки?

– Давно-давно.

– А долго ты была внизу, с Избранными?

– Долго-долго, с тупыми Избранными. Они ничего не знают. Только «Слава Истоку» и все. Потом - здесь. Дни и ночи - я здесь. Нет еды. Крошки, два, может, три раза. У тебя есть еда?

– С собой нет, но…

– Ты носишь еду Блаженным Сосудам. У них в головах сало! Может, они что-нибудь оставят?

– Как захотят боги.

– Ты дашь мне остатки?

– Если смогу. Ты говоришь, здесь где-то есть и другие девочки… Избранные?

– Иногда много, иногда мало. Сейчас много. Внизу, там. Ты знаешь.

– Нет. Я здесь чужой.

– Кухню знаешь?

–Да.

– Ходишь в кухню?

– Иногда.

– Возьмешь хлеба? Принесешь мне?

– Что же, они тебя не кормили? Там, внизу?

– Хлеб. Каша. Всякое. Дважды в день.

– Тогда почему тебе не вернуться?

– Нет! - Она замотала головой, рассыпав спутанные кудряшки.- Никогда не вернусь.

– Несомненно, жрецы развратили тебя. Состояние этих двух «блаженных сосудов» говорит само за себя.

– Что такое «развратили»? Когда приходит срок, Сам Отец нисходит к Избранной, и ее Восславляют, и она «Блаженный сосуд» для Его дитяти. А потом - Обновление!

– Сам Отец? Обновление?

– Точь-в-точь попугай. Какой Сын Аона в ДжиПайндру этого не знает?

– Новичок. Значит, ты сбежала, потому что не хочешь носить ребенка Отца?

– Мой срок уже скоро. Я становлюсь женщиной, и они все знают. Шепчутся, и показывают, и говорят: «Скоро». Тупые коровы. Но они правы. Они думают, я рада, но я не такая, как они. Я помню, как было раньше. Продавцы юкки. Я не хочу быть Блаженным Сосудом. Я сбежала.

– Что ж ты не сбежала из ДжиПайндру?

– У всех дверей Сыны Аона. День и ночь.

– А если выберешься, куда ты пойдешь? У тебя есть семья в ЗуЛайсе?

– Три брата, пять сестер. Еды мало, вот мать меня и продала храмовым жрецам.

Продали ребенка. Лишний рот в семье. С точки зрения вонарца - отвратительно, но в Авескии это обычное дело. И не худший выход, существуют и менее аппетитные способы избавиться от лишнего младенца. Если не находится покупателя, новорожденных девочек зачастую просто топят. «Избранным» в ДжиПайндру хоть еда и кров обеспечены. И все же… принуждение к соитию… практически рабство - в наше считающееся просвещенным время…

– А есть еще Избранные вроде тебя, которые хотели бы сбежать? - спросил Ренилл.

– Зачем птица-попугай такие глупости спрашивает? Чего он хочет?

– Знания.

– Тогда пусть молится или платит. Плати!

– У меня только несколько мелких монет…

– Ах, что я с ними буду делать, здесь-то? Еду. Принеси еды. Сюда. Тогда отвечу.

– Сын Аона желает накормить голодную, но это труднее, чем она полагает.

– Ничего, Попугай. Что-нибудь придумаешь! - Черные глаза блеснули. - А то я с ума схожу от голода. Сойду с ума, побегу к жрецам, стану выпрашивать у них хлеб. Скажу, о чем Сын Аона говорил с Блаженными Сосудами. Скажу, что он спрашивает. Лучше, если она не такая голодная.

– Намного лучше. Тогда жди меня здесь после заката. Я постараюсь что-нибудь придумать.

Наблюдения предыдущих дней навели его на мысль. К вечеру, когда хлопок ладоней жреца освободил неофитов, застывших в ритуальных позах, Ренилл остался на месте. Он скорчился перед одним из многоруких изображений Отца, примерно так же, как склонялся у подножия огромной статуи во дворе храма. И опять, как и тогда, каменная неподвижность, говорившая о самозабвенном поклонении, вызвала почтение Верных. Никто не решился потревожить замершего в позе самоотречения Сына Аона, и когда неофиты разошлись по работам, Ренилл снова остался, вжимаясь лбом в камень.

Проходили часы. Ренилл дремал, не меняя позы. Наконец процессия жрецов, потянувшаяся к трапезной, сообщила ему, что настал час заката. Чья-то рука осыпала его розовыми лепестками. Размеренные шаги затихли вдали. Ренилл не шевелился. Стихло доносившееся издалека пение, и ДжиПайндру погрузился в тишину. Загорелись красные огоньки, и только тогда он поднялся и заковылял прочь - припадок благочестия прошел.

Он прошел через храм без приключений. Если невидимые глаза и следили за его продвижением, то сам он не видел ни души. Вверх по лестнице на второй этаж он взлетел как во сне. По коридору к нише под лестницей, к этому вороненку - Избранной, которая еще помнит свое имя. Дождалась ли она его?

Чара - назвала она себя.

Девочка оказалась там, где Ренилл оставил ее. Скорей всего, она пряталась там весь день. Протиснувшись за стерегущую вход статую, Ренилл услышал частое, прерывистое дыхание, а потом голос:

– Попугай. Ты принес еду?

– Лепешку. И немного физалий… Я понимаю, мало, но больше я не мог утащить, не…

– Давай!

– Где твоя рука? У попугая глаза не совиные.

– Вот! - Она подползла поближе на четвереньках, и случайный луч упал на ее лицо, заставив глаза вспыхнуть красными огоньками. - Давай же!

Ренилл протянул украденные на кухне объедки в ту сторону, где только что мелькнули огоньки глаз, и почувствовал, как кусочки выхватили у него из руки. Девочка лихорадочно заглатывала пищу, испуская в промежутках звериное ворчание. Глаза привыкли к темноте, и Ренилл видел ее - открытый рот набит хлебом, челюсти работают… Бедолага.