Кол Будды - Белов Руслан Альбертович - Страница 21

• Предыдущая
• 21/48
• Следующая

В абстрактном смысле.

А у нее ум конкретный…

Concrete mind = бетонный ум.

– А с кем ты сейчас живешь? – решил он не будоражить себя рефлексиями. – С кем ты здесь?

Вложил ей руку меж ног. У коленок. Медленно повел вверх, пока мизинец не вошел во влагалище.

– С Мишиным заместителем, Александром Константиновичем. – На похоронах он сказал, что занял его место в Управлении. И хотел бы…

– Занять его место в твоей постели…

Мизинец наслаждался безнаказанностью. Ребро ладони голубило клитор. Он был огромным. Пальцы ласкали шелковое бедро

– Да, примерно так. Он хороший, но немножко жмот. Миша тратил на меня деньги направо и налево, и ему это нравилось.

Потрогала его. Как булочку. "Черствая, не черствая?"

Булочка была свежей. Мягкая, дальше некуда.

– А как ты его прикончила? – убрал руку.

– Дурак, – равнодушно констатировала. – Я же сказала – он застрелился.

– А за что прикончила?

– Еще до замужества, я еще к тебе ходила, он дал мне тысячу баксов и оставил в своей квартире с N.

Изумленно оглянул с ног до головы.

– Ты спала с ним?! – N был известен каждому россиянину, имевшему глаза и уши.

– Да. Если бы я отказалась… Да ты знаешь.

Она безучастно смотрела в потолок.

– Как здорово! – голос Смирнова стал подчеркнуто ровным. – Оказывается, я с самим N сметану месил.

– Если бы он узнал про это… Я так боялась, что ты станешь ходить за мной и умолять вернуться. За тебя боялась.

Она лгала.

– Так ты Мишу из-за этой тысячи баксов до самоубийства довела? За то, что продал?

– Не за тысячу баксов, а за семь. N спал со мной семь раз. И семь раз Миша меня бил.

– Любил, что ли?

– Да. По-своему.

Продолжала лежать безучастно. Он развел последний мостик. Отклеил бедро от ее бедра.

– Так как он все-таки умер?

– После второй тысячи и второй пощечины, я собрала вещи и уехала к себе, в Балашиху. Тебе звонила, ты сказал, что подумаешь. Не успела трубку положить, как он явился. Миша… Сказал, что застрелится, если с ним не поеду, если не вернусь. А я злая была, из-за твоего Руслика-Суслика. И, положив ногу на ногу, сказала: "Зачем стреляться? Сыграй лучше в рулетку" – у него револьвер был. Он, не говоря ни слова, выщелкнул из барабана все пули, кроме одной, крутанул и в висок стрельнул сходу. Ну, я, конечно, поехала с ним. Поспали, конечно, перед отъездом, по-особенному поспали, как в первый раз. Через месяц N пришел опять. Миша увел меня на кухню, и сказал три слова, только три. Он сказал полувопросительно: "На тех же условиях?" Ты просто не представляешь, какая тугая жизнь вокруг встала! И для меня, и для него. У меня сердце забилось, я вся прозрачная сделалась, матку даже свело, сладко так. И он тоже весь дрожал. Глаза сумасшедшие, улыбка дьявольская. Пожал мне руку неживыми пальцами – вся жизнь, видимо, в голову ему ушла – и выскочил на улицу, двери не закрыв. Ты знаешь, если бы не этот уговор, N больше бы не пришел, я ему холодно отдавалась, и спал он со мной только лишь затем, чтобы Миша свое место знал. А в тот раз, в третий, я такая была, что он сначала даже испугался. "Что это с тобой? – спросил. – Влюбилась, что ли?" Я не ответила, набросилась, целовать стала и все прочее, а видела только Мишины глаза, и как он поднимает револьвер, прижимает к виску, и стреляет. И знаешь, когда я видела, как двигается курок, я всем сердцем хотела, чтобы выстрела не было, чтобы был щелчок, как в прошлый раз. Я хотела, чтобы был простой щелчок, хотела только из-за того, чтобы это повторялось снова и снова…

– И это повторялось еще пять раз?

Он был тронут рассказом, и его рука легла на бедро женщины.

– Да. Видимо, я очень сильно хотела, чтобы это продолжалось.

– А N? Он отстал потом?

– Да. Испугался. Он знал, что Миша – третий мой покойник.

Его рука соскользнула в самое приятное в мире ущелье. Направилась к верховьям. К источнику наслаждения. Мизинец, оказавшись в нем, опьянел.

– А где он сейчас?

– Миша? В чистилище, наверное. Он был далеко не ангел, скорее наоборот.

– Нет, Александр Константинович.

Потрогала. Булка черствела на глазах.

– Его срочно вызвали в Москву, приедет только вечером. Ты сможешь остаться у меня до обеда. Но если кто-нибудь увидит тебя здесь или даже рядом с коттеджем, он тебя закажет.

Булку как распарили.

– В самом деле?

– Не сомневайся. Люди, у которых десятки миллионов, с такими, как ты, особо не церемонятся.

– Черт… Мне это нравится. Сладостно спать с такой женщиной и вдвое сладостнее делать это под высоким напряжением. Так, наверное, Миша с тобой спал после очередного выстрела в висок.

– Почему ты меня не любишь? – она не слушала.

– Я тебя люблю, очень люблю… – смешался он. – Но мне не хочется становиться твоим идеалом, не хочется, потому что не смогу. И еще я – нищий. А ты дорого стоишь.

– Ты просто боишься.

– Стать четвертым?

– Да.

– Вряд ли. Просто я другой человек. Я не стану испытывать оргазм из-за того, что кто-то там будет из-за меня стреляться, ну может, раз другой. Понимаешь, – ты только не смейся, – я чувствую себя мессией. Чуть-чуть Христом, чуть-чуть Буддой, чуть-чуть скрытым имамом шиитов. Короче, я чувствую обязанность что-то сделать. Я совершенно не знаю, что, но чувствую – придет время, когда я один, только я один поимею возможность сделать что-то очень хорошее, что-то спасительное. Что-то такое, что спасет и меня, и кучу других людей. Из-за этого, наверно, у меня нет семьи, нет рядом детей, из-за этого я хожу, неприкаянный.

Сказав, подумал: "Господи, что только человек не скажет, когда у него не стоит!"

– Обними меня, скрытый имам…

– У меня полный штиль.

– Быть этого не может, – глаза у нее засверкали. – Спорим, через две минуты ты, опрокидывая мебель, будешь бегать за мной по всему коттеджу?

– С веслом между ног?

– Да. С твердым веслом.

"Да" Ксения сказала, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов. Через десять минут обнаженный Смирнов, хохоча и опрокидывая мебель, гонялся за ней по коттеджу. Настиг он женщину в ванной комнате.

И тут зазвонил телефон.

Ксения слушала минуту.

Положив трубку, прошептала Смирнову, целовавшему ее груди:

– Звонил охранник. Александр Константинович будет здесь через четверть часа. Уйти без осложнений для меня, да и для себя, ты не сможешь – в это время дворники убирают территорию, а садовники считают наросшие за ночь травинки. И еще кругом телекамеры. У тебя есть десять минут на меня и пять, чтобы спрятаться.

Ровно в восемь утра за Смирновым закрылись тяжелые створки дубового плательного шкафа, стоявшего в спальной. Ключ повернулся на два оборота и исчез в кармане Ксении.

Слава богу, отделение было просторным и вдобавок женским. Он, вытянув ноги, сел на ворох белья – на трусики, чулки, бюстгальтеры, пояса. Сверху свисали комбинации, пеньюары, халаты и халатики.

Все это пахло райски.

Пеньюар, струившийся по лицу, пах ландышами.

Смирнов вспомнил Трошина. "Ландыши, ландыши, ландыши – светлого мая привет".

Вынутый из-под ягодицы бюстгальтер пах поздними фиалками.

"Нет, я все-таки фетишист". Надо почитать, что это означает. Или просто в прошлой жизни был женщиной. Нет, чепуха. Просто мама одевалась так, что все смотрели на нее раскрыв рот. И я в том числе".

Когда он вдыхал новомодный французский синтетический запах, пропитавший соскользнувшую на колени ночную рубашку, в дом вошел Александр Константинович.

Евгений Евгеньевич расположился удобнее и стал слушать приглушенные голоса и звуки.

– Здравствуй, милый! – чмок, чмок. – Что случилось?

– Все в порядке. Просто убежал от дня рождения Павла Степановича. Ты же знаешь, я не люблю дней рождения, не люблю думать о подарке, думать, подойдет ли он по цене и тому подобное… Это так тягостно.

• Предыдущая
• 21/48
• Следующая