Витязь - Витковский Алексей - Страница 3

• Предыдущая
• 3/80
• Следующая

– Мы обгоняем волну! Хороший ход.

Стурлауг промолчал, разглядывая прибрежные скалы. На одном из утесов выделялись неподвижные фигуры в белом. Их присутствие настораживало. Ингольвсон почувствовал в своем сердце пробуждение гнева. Он отметил про себя это ощущение и по-волчьи оскалился.

– Они знают, зачем мы идем, Хаген.

– Конечно, – воин хлопнул рукой по изогнутой балке, венчающей нос шнеккера. На ее конце, на фоне низких туч зловеще вырисовывалась искусно вырезанная из дерева голова ворона. – Жрецы знают наши обычаи, – Хаген смотрел на скалу, где все так же неподвижно маячили белые фигуры. На его губах появилась слабая тень улыбки.

– Тогда почему не видно воинов? Вряд ли они отдадут нам свое добро без драки. К тому же это было бы скучно. Побывать в Великом Бьярмаланде[10] и не подраться!

Хаген засмеялся. Морские брызги украсили его сияющим ореолом. Он был молод и красив, женщины боготворили его, а впереди ждал бой – что еще нужно мужчине? Стурлауг немного позавидовал его беспечности. Его собственная юность была позади. Вот и сын уже воин…

– Отец, ведь это храм Имира. Не отомстят ли боги?

Не так уж и беспечен Хаген. Стурлауг фыркнул, словно тюлень, – сын удивил его.

– Плевать мне на этого выродка! Мои боги – Один и Тор! Разве не Один в древние времена убил Имира?! Один – мой бог, а Имир – труп! Когда я боялся мертвых?

Хаген пожал плечами. Доспехи звякнули. Стурлауг некоторое время пристально разглядывал лицо сына, ища признаки слабости, и, не найдя их, отвернулся.

– Ну а если они попробуют колдовать, – он выразительно погладил лезвие секиры, – у меня найдется кое-что в ответ.

Хагену показалось, что отец все же хорошо сознает опасность предприятия, в которое он ввязался, и последняя фраза была им сказана скорее для себя. Сын Стурлауга был молод, но он уже – Хаген Молниеносный Меч, а прозвища, подобные этому, хирдманы давали редко. Обычно эти прозвища были скорее ироничными, чем уважительными. Как отцовское – Трудолюбивый.

Непревзойденному искусству владения оружием Хаген Стурлаугсон обучился в Ирландии. Но это было давно. Канул в туман прошлого тот день, когда встали из-за окоема прекрасные берега Зеленого Эрина и Хаген встретил свою первую любовь… Он тряхнул головой, прогоняя видения.

Остров был уже совсем рядом. Шпили и купола огромного храма скрылись за береговыми утесами. Только самый высокий из шпилей серебряной иглой пронзал низкие клубящиеся облака. Отец прорычал команду, и рей с парусом опустили на палубу. Воины налегли на весла, и корабли, лавируя между каменными глыбами, торчащими из вспененных волн, проскользнули к берегу. Едва киль заскрипел по песку, Хаген прыгнул за борт. За ним, лязгая оружием, посыпались воины. Вода была холодной, но он не обратил внимания. Волны толкнули его к берегу, и он двинулся вперед, держа в каждой руке по мечу. Справа и слева от него хирдманы привычно смыкали щиты. Отец каким-то невероятным образом оказался впереди, и его широченная спина, облитая сталью кольчуги, маячила перед глазами.

Под ногами заскрипела галька. Волны в последний раз лизнули ноги и отступили. Скалы приблизились. Пятеро людей в белом исчезли со своей скалы, чтобы появиться прямо посреди пляжа шагах в тридцати от викингов. Хаген видел жрецов через прорези в полумаске своего шлема. Что-то в их позах говорило – они не боятся. «Как это они так быстро?» Сердце как-то странно толкнулось в груди и замерло. Словно услышав этот толчок, стоявший впереди других седой жрец поднял руку. Ее ладонь была обращена вперед, и Хаген почувствовал непонятную слабость, – как будто воздух перед ним уплотнился, становясь непроницаемым. «Уходи! Возвращайся домой! Здесь смерть!» – тяжелые, чужие мысли тяжкими каплями падали в душу. Хирд остановился, словно упершись в стену. «Колдовство!» – пронеслось по рядам воинов.

– Чего вы ищете здесь, дети Отца Дружин?[11] Ежели жизни – возвращайтесь домой и живите! Если наживы и смерти – умрете сами!

Голос у жреца был зычный, словно у глашатая на тинге.[12]

– Не пугай, седатый! – голос отца звучал тихо, но вовсе не казался слабым. – Мы уже здесь и уйдем только с добычей. Если не будешь упираться – мы даже не станем сжигать твой храм. А будешь – пеняй на себя.

– Вы – как разбалованные дети! – казалось, что жрец обращается не к вооруженным до зубов викингам, а к нашкодившим ребятишкам, и от этого становилось не по себе. Старик явно не относился к ним всерьез. «Что же за сила стоит за его спиной?»[13] Хаген спиной чувствовал, как распространяется неуверенность среди хирдманов. Они еще не сталкивались с подобным противником.

– Чтобы баловни образумились, их нужно пороть, – старик кротко улыбнулся. – Это последнее предупреждение! – Он поднял левую руку ладонью вверх, словно собираясь метнуть невидимое копье.

Утонувший в облаках шпиль внезапно охватили пляшущие багровые отсветы, как если бы во дворе храма был разведен огромный костер. На скалах возникла и подняла луки шеренга стрелков. Затем раздался гулкий удар, сопровождаемый звуком, похожим на взвизг лопнувшей тетивы, и в небо взвился большой круглый сосуд, оставляющий за собой полосу белого дыма.

– У них метательные машины!

Воины упали на колено, прикрываясь щитами. Их тела отбрасывали на камни странные рыжие тени. Дымящийся снаряд со свистом пронесся над пляжем и с грохотом ударил в гордо изогнутую грудь «Ворона». Корабль исчез в раскаленном вихре. Пылая, полетели в стороны клочья обшивки. Тяжелая мачта, кувыркаясь как пушинка, взмыла к облакам, замерла на миг и со свистом обрушилась вниз, вонзившись в гальку у ног хевдинга. По ней змеились и таяли искры.

Греческий огонь?! Нет, – что-то пострашнее! Хаген никогда не слышал, чтобы тайное оружие ромеев могло совершить подобное. Сжечь – да, но не разметать в клочья корабль. В этот миг он почувствовал жаркую волну гнева, пришедшую из глубин его существа, и понял, что не боится чудовищной силы, которая служит старому колдуну. Словно со стороны, он увидел свои руки, вскидывающие клинки мечей над головой. Из груди исторгся свирепый рев, слившийся с воем хирдманов. Оружие загремело о щиты, и спала, как дурной сон, пелена, удерживавшая людей на месте.

Глаза седого жреца широко распахнулись. Этого – не может быть! Мысль повисла в пустоте. Он потянулся, чтобы снова подать сигнал, но опоздал. Вождь варваров уже метнул свою секиру.

Это был невероятный бросок. Оружие летело не по дуге, как это обычно бывает. Оно шло прямо, словно пущенная в упор стрела… И с хрустом врубилось в широкую грудь жреца, защищенную лишь тонкой тканью. Изо рта старца хлынула кровь. Он с недоумением посмотрел на рукоять секиры, торчащую из его тела, и упал навзничь.

Хаген помнил бег среди скал, огненные вспышки, мелькание теней, воина, разорванного в клочья грохотом и пламенем, – один из жрецов метнул в него небольшой горшок,[14] и отца, сплошь залитого чужой кровью. Он помнил, как рубил канаты метательных машин, как стрелы пели свою смертоносную песню, как вспышка пламени разметала воинов, разбивших большой глиняный сосуд… Потом снова был бой.

Перебив стрелков, хирдманы, рыча, ворвались во двор храма и наконец наткнулись на стражу Храма. И эти бойцы не были обычными. Их было всего два десятка, но они положили в храмовом дворе треть хирда. Каждый из них стоил троих, и эту цену пришлось заплатить сполна.

Они были великими воинами, эти двадцать. Круглые выпуклые щиты в их руках покрывал изумрудный узор. Их клинки кричали о смерти, когда они плечом к плечу загородили подход к воротам с резными створками. Хирдманы, в пылу атаки нарушив строй, дорого поплатились за это. В первый же миг сразу два десятка храбрецов расстались с жизнью – каждый из стражей сразил одного. Хирд откатился назад. Стурлауг, рыча, ободрял бойцов, и они плотнее сбивали ряды, готовясь к атаке…

• Предыдущая
• 3/80
• Следующая