Тяжесть венца - Вилар Симона - Страница 11

• Предыдущая
• 11/121
• Следующая

Оказалось, что Анна помнила. Томас Мэлори, рыжий пузатый весельчак, отъявленный дебошир и пьяница. Он всегда громогласно чертыхался и раскатисто хохотал, а однажды при всех задрал подол одной из наставниц маленькой Анны и накинул его на ее рогатый чепец, чем привел девочку в неописуемый восторг. Воистину невероятно, что этот человек оказался писателем.

Удивительной была и сама книга. Анна никогда прежде не видела столь изумительно красивого и ровного письма, но Ричард пояснил, что эта книга – одна из первых, выполненных в Вестминстерском аббатстве на печатном стане сэром Уильямом Кэкстоном. Листы «Смерти Артура» были снежно-белыми, иллюстрации поражали красочностью, а каждую страницу окантовывал богатый орнамент.

По вечерам, когда за окном выл ветер, пламя в очаге трепетало и дым клубился под сводами старого монастырского рефектория[11]. Анна читала вслух изумительные истории о том, как юный Артур легко вынул меч из камня и все признали его королем, о том, как маг Мерлин помогал юному королю и сам оказался в любовных сетях прекрасной Девы Озера. Странствия рыцаря Балина, прекрасная дама, убитая возлюбленным за измену, коварство феи Морганы и волшебный плащ, который испепеляет того, на кого он накинут, бесчисленные поединки благородных рыцарей, прекрасные изгнанницы, находящие приют в сумраке лесов, – все это очаровывало слушателей, и старые монахини, проведшие жизнь в тиши и благочестии, замирали с шитьем в руках, как околдованные, слушая чтение Анны. Матери-настоятельнице, возможно, и следовало бы запретить пустую и недостаточно благочестивую книгу, но она первой испытала на себе ее очарование. Она была из знатного рода, неглупа и образованна, и если бы не досадное уродство, как знать, может, и ради нее совершали бы рыцари свои подвиги.

За окном завывал ветер, и этому вою вторил вой посаженного на цепь Пендрагона.

Теперь монахини знали, в чью честь назван огромный дог. В особо ненастные дни сестры пускали его в сени, но пес стремился пробраться поближе к огню. Короткая шерсть не грела, и все массивное тело Пендрагона сотрясала крупная дрожь. Пес растягивался у очага и задремывал, лишь временами недоуменно поглядывая на Анну, когда та, читая Мэлори, вдруг произносила имя короля Пендрагона.

Кэтрин сидела напротив матери и слушала как завороженная. Она очень выросла за этот год, и Анне пришлось перешивать для нее старые монастырские рясы. Кэтрин, как и ее мать в свое время, стала угловатой, худенькой, с длинными руками и ногами, но с лицом ангела. Анна никогда не была так хороша, как ее дочь. У девочки были лилейно-белая кожа, длинные шелковистые ресницы, пышные, рассыпающиеся каскадами волны пепельно-русых волос. Это были волосы Филипа… Его черты проступали и в лице Кэтрин – тонкий нос, прямые, как стрелы, брови над мечтательными темно-карими глазами южанки – матери Филипа. И ничего от Невилей. Маленький, алый, как вишня, рот Кэтрин был очарователен и по-женски слабо очерчен. Все говорило скорее о нежности натуры, чем о силе и цельности матери или твердости отца. Кэтрин казалась хрупким, эфемерным существом, беспомощным эльфом из Ридсдейла, и у Анны сжималось сердце от осознания незащищенности дочери. И лишь присущая девочке живость характера и открытость делали ее не феей, а обычным ребенком, а доброта и врожденное благородство указывали на щедрость натуры.

Этой зимой Анна много времени уделяла Кэтрин, словно стремясь искупить свою вину. Она учила ее всему, что должна уметь благородная дама: вышивать золотом и шелками, прясть, ткать, читать молитвы, грациозно держаться, изящно есть. И хотя Кэтрин по-прежнему не стремилась к матери и предпочитала ночевать в общей монастырской опочивальне, они с Анной наладили вполне сносные отношения. Девочка с жадностью впитывала все, чему учила ее мать. В ее возрасте Анна, с ее своенравным характером, куда больше сопротивлялась обучению. Монахиням в Киркхейме не раз приходилось браться за розги, прежде чем Анна смирялась, но со временем даже стала получать удовольствие от изысканной речи и изящных манер. К ней это пришло вместе с расцветающей женственностью, когда она пожелала стать красивой. Кэтрин же с детства знала, что она хороша, и всегда мечтала стать той прекрасной девой, ради которой ее рыцарь совершит множество подвигов. Поэтому она с таким вниманием слушала истории Томаса Мэлори и с такой охотой обучалась чтению сама. Она была поразительно способной, легко все схватывала и вскоре сама стала читать матери.

Однажды ночью Анна заметила в рефектории свет и, накинув плащ, спустилась вниз. Деревянные ступени лестницы громко скрипели у нее под ногами, однако Кэтрин даже не повернулась на звук ее шагов. Укутавшись в овчинную накидку, поджав под себя ноги, девочка сидела перед раскрытой книгой. Одинокая лампа коптила, бросая на страницы книги тени. Кэтрин беззвучно шевелила губами и, когда мать погладила ее по голове, вздохнула разочарованно.

– Ты погубишь свои красивые глазки, если будешь читать в такой темноте.

Девочка смотрела на мать серьезно и отрешенно. Она вся была во власти истории любви Тристана и Изольды. Анна догадалась об этом, взглянув на миниатюру на пергаменте. Изящные, несколько удлиненные фигуры влюбленных на борту корабля, обращенные лицами к читателю. Длинные белые волосы Изольды спадают до земли из-под зубчатого венца… Золотые кудри Тристана касаются плеч. Он изображен в модном ныне пурпуане[12] с широкими рукавами, в черных штанах-чулках и узких башмаках с длинными носами.

Рука Кэтрин с неровно обкусанными ногтями ласково погладила Тристана.

– Какой красивый, правда? Мама, а племянник короля тоже принц? Я буду просить Пречистую Деву, чтобы она помогла мне стать женой такого же принца.

Анна улыбнулась. Девочка всегда мечтала в один прекрасный день проснуться принцессой. Что ж, если то, что задумал Ричард, сбудется, ее мечта может стать действительностью.

«Смерть Артура» оказывала свое воздействие и на Анну. В отличие от монахинь и маленькой Кэтрин, она ясно видела смешную нереальность и наивность многих коллизий романа. Однако вместе с тем они были полны и чарующего простодушия, и бесхитростного изящества. Замысловатая комбинация древних легенд и модных куртуазных манер. При этом вся книга дышала рассудительностью и житейским практицизмом. Особенно забавно было это отмечать, вспоминая самого автора – пьяницу, блудника и смутьяна. Однако постепенно и Анна увлеклась сюжетом, и ее стали волновать любовные злоключения героев Мэлори.

Они любили, мучились ревностью, страдали, как и они с Филипом. Но их чувствам не понадобились ни чары, ни любовные зелья, ни ворожба. Они полюбили друг друга в скитаниях, как и легендарные девы и рыцари сказаний, но им не повстречались заколдованные замки, на них не нападали таинственные воины и злые волшебники… Хотя… хотя именно так все и было.

Теперь уже Анну не захлестывали волны отчаяния, как раньше. Наоборот, воспоминания приносили ей радость, лицо светлело, а глядящие в прошлое глаза начинали лучиться… За окном завывал ветер, раскачивая монастырский колокол, в рефектории слышалось бормотание молящихся. Анна сидела за прялкой в одиночестве. С кухни доносился запах вареных овощей, Кэтрин возилась в углу с куклой. Ветер… Зима… Тишина действует благотворно, а молитва успокаивает. Не хочется ни о чем думать.

На Рождество, когда в очаге запылало святочное полено[13], Анна вдруг принялась рассказывать, как в Нейуорте укладывали в камин самое большое дерево, какое находили в округе, и никто не покидал зал, пока оно не сгорало, так что челядь, дети, собаки устраивались спать здесь же, на лавках, или прямо на полу. Многие были навеселе, хрип, пение, смех и шутки сливались в сплошной гул. Просто удивительно, как умудрялись засыпать среди подобного шума дети, однако увести их из большого зала в эту ночь не представлялось возможным.

• Предыдущая
• 11/121
• Следующая