Робур-завоеватель - Верн Жюль Габриэль - Страница 6

• Предыдущая
• 6/46
• Следующая

У него не было ни усов, ни бакенбардов – лишь широкая бородка, как у моряков, подстриженная на американский лад и не скрывавшая очертаний его челюстей, мышцы которых свидетельствовали об огромной силе. Кто-то подсчитал – чего только не подсчитывают! – что давление челюстей обыкновенного крокодила достигает четырехсот атмосфер, в то время как давление челюстей крупной охотничьей собаки не превышает и сотни. Выведена даже такая курьезная формула: каждому килограмму живого веса собаки соответствует восемь килограммов «челюстной силы», а каждому килограмму живого веса крокодила – двенадцать килограммов этой силы. Так вот, килограмму живого веса вышеназванного Робура должно было соответствовать не меньше десяти килограммов «челюстной силы». Следовательно, он занимал среднее положение между собакой и крокодилом.

Из какой страны появился этот примечательный человек – определить было нелегко. Во всяком случае, он бегло изъяснялся по-английски, и речь его не отличалась тягучим произношением, характерным для янки – жителей Новой Англии.

Тем временем Робур продолжал:

– А теперь, достопочтенные граждане, – о моем духовном облике. Перед вами инженер, нравственные качества которого не уступают физическим. Я ничего и никого не страшусь и обладаю сильной волей, которая еще ни разу не подчинилась воле другого. Если я задамся какой-либо целью, то даже объединенные усилия всей Америки, всего мира не помешают мне достигнуть ее. Если мною овладевает какая-нибудь идея, я требую, чтобы все ее разделяли, и не терплю, когда мне прекословят. Я уделяю так много внимания всем этим подробностям, достопочтенные граждане, ибо считаю необходимым, чтобы вы получше познакомились со мною. Быть может, вы решите, что я слишком много говорю о себе? Меня это мало трогает! А теперь хорошенько поразмыслите, прежде чем прерывать меня, ибо я пришел высказать вещи, которые, пожалуй, придутся вам не по вкусу.

На передних скамьях зала возник шум, напоминавший грохот прибоя, – знак того, что на море поднимается волнение.

– Продолжайте, почтенный чужестранец, – процедил дядюшка Прудент, который с трудом сдерживал себя.

И Робур снова заговорил, как и прежде нимало не заботясь о своих слушателях.

– Да, мне хорошо известно, что после целого века испытаний, которые ничего не дали, и попыток, которые ни к чему не привели, все еще находятся легковесные умы, упорствующие в том, что можно управлять воздушными шарами. Они воображают, будто какой-нибудь двигатель – электрический или иной – может быть приспособлен к их надутым пузырям, которые находятся во власти воздушных течений. Они надеются, что аэростат будет им послушен, как послушен своему капитану морской корабль! Неужели же управление воздушными аппаратами легче воздуха можно считать практически осуществимым только потому, что нескольким изобретателям в безветренную или почти безветренную погоду удавалось лавировать по ветру или преодолевать легкий бриз? Это, право, смешно! Вас здесь добрая сотня людей, и все вы верите в эту химеру и швыряете тысячи долларов не то что на пустяки, а просто на ветер. Скажу прямо: вы добиваетесь невозможного!

Странное дело: выслушав подобное утверждение, члены Уэлдонского ученого общества остались невозмутимыми. Не объяснялось ли такое долготерпение внезапно поразившей их глухотой? Или же они хранили спокойствие, желая посмотреть, до чего осмелится дойти этот дерзкий спорщик?

Между тем Робур продолжал:

– Легко сказать, аэростат!.. Но ведь для того, чтобы поднять в воздух всего один килограмм груза, нужен кубический метр газа! Господа сторонники аэростатов, вы самонадеянно рассчитываете с помощью двигателя противиться силе ветра, забывая о том, что напор свежего бриза на паруса корабля достигает четырехсот лошадиных сил, а ураган во время несчастного случая с мостом на реке Тэй оказывал давление в четыреста сорок килограммов на каждый квадратный метр! Вы отстаиваете идею аэростата, хотя природа никогда еще не создавала по такому принципу ни одного летающего существа – ни с крыльями, как у птиц, ни с перепонками, как у некоторых рыб и млекопитающих…

– Млекопитающих?.. – вскричал один из членов клуба.

– Вот именно! Ведь если мне не изменяет память, летучие мыши отлично летают! Как видно, тот, кто меня перебил, и не подозревает, что животное это принадлежит к классу млекопитающих, или, быть может, ему когда-нибудь доводилось приготовлять омлет из яиц летучей мыши?

Эта отповедь заставила скептика умолкнуть и прекратить дальнейшие попытки прерывать оратора, а Робур продолжал с прежним пылом:

– Но следует ли из этого, что человечеству надо отказаться от завоевания воздушных просторов, от стремления преобразовать общественные и политические нравы и порядки нашего старого мира, даже не испробовав для этого столь совершенное средство передвижения? Ну нет! И подобно тому, как человек стал повелителем морей сначала с помощью весельного или парусного судна, а затем – колесного или винтового парохода, он станет также и повелителем воздушной стихии с помощью аппаратов тяжелее воздуха, ибо надо быть тяжелее воздуха, чтобы стать сильнее его!

На этот раз собрание взорвалось. Из всех уст, словно из множества ружейных стволов и пушечных жерл, нацеленных на Робура, вырвался общий крик возмущения. То был ответ на вызов, брошенный всему лагерю сторонников воздушных шаров, то было открытое возобновление войны между приверженцами «аппаратов легче воздуха» и «тяжелее воздуха»!

Робур и бровью не повел. Скрестив руки на груди, он невозмутимо ждал, когда восстановится тишина.

Дядюшка Прудент жестом повелел прекратить враждебные действия.

– Да, – с силой продолжал Робур, – грядущее принадлежит летательным машинам. Воздух – для них достаточно надежная опора. Если придать столбу этой упругой материи восходящее движение со скоростью сорока пяти метров в секунду, то человек сможет удерживаться на верхнем конце воздушного столба при условии, что площадь подошв его башмаков составит не менее одной восьмой квадратного метра. А если скорость этого воздушного потока увеличится до девяноста метров в секунду, человек сможет ступать по воздуху босиком. Заставляя массу воздуха-двигаться под действием лопастей винта с названной скоростью, можно добиться того же результата.

То, что говорил в тот вечер Робур, не раз уже высказывали до него многие сторонники авиации, труды которых должны были медленно, но верно привести к решению проблемы воздухоплавания. Честь распространения этих в общем простых идей принадлежит гг. де Понтон д'Амекуру, де Лаланделю, Надару, де Люзи, де Луврие, Лиэ, Белегику, Моро, братьям Ришар, Бабинэ, Жоберу, дю Тамплю, Саливу, Пено, де Вильневу, Гойю и Татену, Мишелю Лу, Эдиссону, Планаверню и еще многим, многим другим! Их идеи не раз отвергали, но затем к ним вновь обращались, и рано или поздно они должны восторжествовать. В их трудах уже был дан ответ тем противникам авиации, которые утверждали, будто птица держится в небе лишь потому, что согревает воздух, который вдыхает в себя! Разве не доказали они, что орел, весящий пять килограммов, должен был бы в таком случае вобрать в себя пятьдесят кубических метров теплого воздуха только для того, чтобы парить над землей?

Именно это Робур и изложил с неопровержимой логикой, не обращая внимания на дикий шум, стоявший в зале; и в заключение он бросил в лицо сторонникам воздушных шаров такие слова:

– Со своими аэростатами вы ничего не сделаете, ничего не добьетесь, ни на что не отважитесь! Самый неустрашимый из ваших коллег-воздухоплавателей, Джон Уайз, хотя и совершил уже воздушный перелет в тысячу двести миль над американским континентом, вынужден был отказаться от намерения перелететь через Атлантический океан! А с той поры вы не продвинулись ни на шаг, ни на один шаг вперед!

– Милостивый государь, – вмешался дядюшка Прудент, безуспешно пытавшийся сохранить хладнокровие, – вы позабыли слова бессмертного Франклина, сказанные им по поводу первого монгольфьера в те времена, когда воздушный шар только что появился на свет: «Пока это еще младенец, но он вырастет!» И он действительно вырос…

• Предыдущая
• 6/46
• Следующая