Михаил Строгов - Верн Жюль Габриэль - Страница 38

• Предыдущая
• 38/41
• Следующая

Действительно, время не позволяло медлить. Надо было взять город до прихода русских войск, шедших с севера и запада, а их ждали в Иркутске через несколько дней. Но раз татары завладеют Иркутском, отнять его у них будет нелегко. Во всяком случае, если им придется потом оставить город, то не прежде, как они разрушат его до основания и голова великого князя скатится к ногам Феофар-Хана.

Иван Огарев, пользуясь своей безграничной свободой все видеть, все наблюдать, везде быть, на другой же день занялся осмотром укреплений. Повсюду встречал он дружеский прием от офицеров, солдат и горожан. Этот царский курьер был для них звеном, соединяющим их с государством. Иван Огарев с большим апломбом, ни разу не проговорившись, рассказывал им о всех перипетиях своего вымышленного путешествия. Затем без всяких предисловий он перешел к войне и стал говорить о безвыходном положении осажденных, преувеличивая военные успехи татар и силы, которыми они в настоящее время располагали, — одним словом, все то, что он говорил и великому князю. По словам его выходило, что ожидаемая помощь, даже если она и появится, настолько незначительна, что можно опасаться, как бы сражение под стенами Иркутска не имело такого же печального исхода, как сражения под Колыванью, Томском и Красноярском.

На подобные злые речи Огарев, что называется, не скупился. Он действовал очень ловко и осторожно, и все его слушатели мало-помалу прониклись его мрачными предположениями. Сам же он, казалось, говорил об этом с сожалением и нехотя.

— Во всяком случае, — прибавлял он, — надо защищаться до последней капли крови, и лучше взорвать город, чем сдать его врагам!

Случилось так, что с самого приезда Ивана Огарева в Иркутск между ним и одним из самых храбрых защитников города, Василием Федоровым, установились частые сношения. Несчастный отец страшно беспокоился о своей дочери. Если Надя выехала из России того числа, каким помечено ее последнее письмо, посланное из Риги, то что сталось с ней? Была ли она все еще в дороге, или татары взяли ее в плен? Василий Федоров чувствовал некоторое успокоение только тогда, когда ему приходилось биться с татарами, но такие случаи, на его несчастье, были слишком редки. Когда он узнал о неожиданном приезде царского курьера, то у него явилась надежда, что курьер этот может сообщить ему о его дочери. Это была, конечно, эфемерная надежда, но он ухватился за нее. Ведь этот курьер был в плену у татар, а разве Надя не могла быть взята также в плен?

Василий Федоров поехал в генерал-губернаторский дворец к Ивану Огареву, а тот ухватился за этот случай, чтобы войти с ним в ежедневные сношения. Думал ли ренегат воспользоваться этим обстоятельством? Судил ли он всех людей по себе? Думал ли он, что русский, даже политический изгнанник, мог быть настолько низким, чтобы предать свое отечество?

Как бы то ни было, Огарев отвечал на любезность Надиного отца такой же любезностью.

Василий Федоров рассказал ему, в силу каких обстоятельств его дочь, молоденькая девушка, должна была покинуть Европейскую Россию и как теперь его пугала эта неизвестность постигшей ее участи. Иван Огарев совсем не знал Нади, хотя и встретился с ней на станции в Ишиме в тот день, когда она там была с Михаилом Строговым. Поэтому он не мог сообщить ему ничего о его дочери.

— Но когда именно, — спросил Иван Огарев, — ваша дочь должна была выехать из России?

— Почти одновременно с вами, — отвечал Василий Федоров.

— Я выехал из Москвы пятнадцатого июля.

— И Надя должна была выехать из Москвы в этот же день, так, по крайней мере, говорилось в ее письме.

— Она была в Москве пятнадцатого июля? — спросил Огарев.

— Да, пятнадцатого июля.

— Ну, так… — начал Иван Огарев, но затем, как бы опомнившись, продолжал: — Но нет, я ошибаюсь… Я верно перепутал числа, — прибавил он. — К несчастью, очень возможно, что ваша дочь уже переехала границу. Единственно, на что вы еще можете надеяться, так это, что она, узнав о нашествии татар, не поехала дальше и вернулась назад!

Василий Федоров печально поник головою. Он знал Надю, и знал хорошо, что ничто не могло помешать ей уехать. Иван Огарев поступил действительно жестоко с бедным отцом. Он мог успокоить его одним словом. Хотя Надя и переехала сибирскую границу при обстоятельствах, уже известных читателю, но, сопоставив числа, когда дочь его находилась в Нижнем Новгороде и когда был издан указ, запрещающий выезжать из города, Василий Федоров мог бы вывести такое заключение: что Надя не могла подвергнуться опасностям войны, так как она помимо своего желания находилась еще в Европейской России. Иван Огарев мог сказать ему это, но он был из тех людей, кого не трогают страдания других, и потому он промолчал. Василий Федоров ушел от него с разбитым сердцем. После этого свидания исчезла его последняя надежда.

В последующие два дня, третьего и четвертого октября, великий князь несколько раз требовал к себе самозванца и заставлял его повторять все то, что тот слышал в кабинете императора в Кремлевском дворце. Иван Огарев, приготовивший заранее ответы на все эти вопросы, отвечал без запинки. Он не скрыл от великого князя, что русское правительство было крайне удивлено неожиданным вторжением татар, что восстание этих последних было подготовлено в большом секрете, что татары уже были хозяевами на Оби, когда о них узнали в Москве, и наконец, что в России еще ничего не было готово и она не могла сразу выставить войска, необходимого для защиты Сибири.

Затем пользуясь полной свободой, Иван Огарев начал изучать Иркутск, его укрепления, его слабые пункты, чтобы в скором времени суметь воспользоваться этими наблюдениями. Но подробнее всего он занялся изучением городских ворот на Большой улице, тех самых, через которые он собирался впустить неприятеля. Он приходил туда каждый вечер и гулял по откосу вала, не опасаясь попасть под пули осаждающих, хотя первые посты их и находились меньше чем в версте от города. Он знал, что в неприятельском лагере его узнали и что стрелять в него не станут.

Он видел какую-то тень, проскользнувшую под горой… Сангарра, рискуя своей жизнью, пробралась сюда, чтобы попробовать завести сношения с Иваном Огаревым.

И Иван Огарев не заставил себя долго ждать. В тот же вечер с высокого городского вала в руки Сангарры упала маленькая записка.

На следующий день, в ночь с 5 на 6 октября, в два часа утра Иван Огарев решил предать Иркутск.

План Ивана Огарева был так ловко составлен, все в нем было так обдумано и заранее предусмотрено, что, за исключением самых невероятных случайностей, он должен был увенчаться полным успехом.

Все заключалось в том, чтобы в ту минуту, как Огарев будет сдавать Иркутск татарам, большие ворота были бы свободны. Поэтому необходимо было в это время отвлечь внимание осажденных куда-нибудь в другое место, подальше от главных ворот. И вот по предварительному соглашению с эмиром Огарев решил устроить следующее. В то время как на правом берегу Ангары, со стороны предместья Иркутска, в двух различных пунктах произойдет серьезная атака, на левом берегу ее татары сделают попытку переправиться в город через реку; тогда весьма возможно, что ворота на Большой улице останутся без защиты, тем более что и татарские аванпосты, отодвинутые назад, будут казаться тоже снятыми. Было 5 октября. Через двадцать четыре часа столица Восточной Сибири должна быть в руках эмира, а великий князь во власти Огарева!

В этот день в неприятельском лагере происходило небывалое движение. Из окон дворца и других домов, стоящих на правом берегу, видно было ясно, что там делались какие-то важные приготовления. Многочисленные татарские отряды со всех сторон стекались в лагерь, усиливая с каждым часом войско эмира. Это была заранее решенная и совершенно открыто подготовляемая диверсия.

К тому же Иван Огарев нисколько не скрывал от великого князя, что в эту ночь им следовало опасаться неприятельской атаки.

• Предыдущая
• 38/41
• Следующая