Михаил Строгов - Верн Жюль Габриэль - Страница 11

• Предыдущая
• 11/41
• Следующая

— Это действительно не мой сын, я и сама не понимаю, как я могла так ошибиться.

Она направилась уже к дверям, когда вошедший Огарев загородил ей дорогу.

— Вы Марфа Строгова? — спросил он.

— Да, — отвечала старуха.

Он сделал ей знак следовать за ним, и она спокойно повиновалась Клевреты изменника успели уже сообщить ему о той сцене, которая только что разыгралась на почтовой станции, и он, заподозрив истину, приступил к допросу старухи.

— У вас есть сын, который служит фельдъегерем? — был первый вопрос.

— Да, — отвечала она.

— Где он?

— В Москве.

— Давно вы имели от него известия?

— Месяца два тому назад.

— А кто же, — продолжал Огарев, — тот молодой человек, которого вы назвали своим сыном?

— Я его не знаю, — отвечала Марфа Строгова спокойно. — С тех пор как город наполнен приезжими, мне всюду мерещится мой сын. Я уже раз десять ошибалась таким образом.

— Хорошо, — сказал Огарев, — но помните, если я захочу, то заставлю вас сознаться.

— Я сказала правду, и никто в мире не принудит меня отказаться от моих слов, — твердо проговорила старуха. — Разве можно отречься от такого сына, каким всегда был мой?

Огарев посмотрел на нее исподлобья. Он понял теперь, что мнимый Корпанов не кто иной, как сын Марфы Строговой; если молодой человек не признал свою мать и она, в свою очередь, поддерживала его ложь, у них, очевидно, были на это свои причины, которые Огареву не мешало знать. Он велел отправить старуху в Томск, а за тем, кого она приняла за сына, снарядить немедленную погоню.

К счастью для Строгова, ему удалось выбраться из Омска прежде, чем приказание задержать его было передано караульным. Несчастная случайность, благодаря которой наш герой встретился с матерью на глазах посторонних свидетелей, открыла его тайну, и теперь он не сомневался, что за ним будет тотчас послана погоня.

Утром 30 июля он проехал станцию Трумово.

Путешественник наш не мог здесь узнать ничего нового, скорее к нему обратились бы с расспросами, если бы настоящее его звание было обнаружено. Но вынесенные им неудачи побудили молодого человека стать еще осторожнее. Чтобы не попадаться никому на глаза, он провел целые сутки, запершись в своем номере. Совершенно измученный, он лег в постель, но сон его был тревожным. То представлялась ему старуха мать, то бедная Надя, и мысль о том, что обе они остались без покровителя, не давала ему покоя. Трудное поручение, которое было возложено на него, также немало тревожило Строгова. Он находил свое путешествие невыносимо длинным и был бы рад перелететь то пространство, которое еще отделяло его от Иркутска, чтобы поскорее вручить великому князю царское письмо. В Каинске фельдъегерь мог достать экипаж, но по зрелом размышлении отказался от этого намерения, боясь такой покупкой обратить на себя внимание. Кроме того, путешествие по болотам было и без того трудное, а тарантас мог оказаться лишней помехой. К своему коню он так привык, что решил не обменивать его на другого; уделяя ему несколько часов для отдыха, ездок мог надеяться на то, что перегонит войско мятежников. На другое утро Строгов продолжал путь по болотистой местности, которая местами почти непроходима, так как представляет непрерывную сеть прудов и озер; одно из таких озер, по имени Чанг, даже занесено на географические карты. Последняя ночевка в селе Икульском — и Барабинская степь осталась позади. Но тут возникла новая опасность: по берегам Оби бродили многочисленные отряды бухарцев, которым наш курьер мог попасться в руки, если он будет следовать прямой дорогой на Иркутск. Если бы он решился ехать окольным путем, степью, то здесь ему не от кого было ожидать помощи. Деревни встречались все реже и реже, а жители тех убогих хижин, какие попадались на пути, сами с трудом Добывали себе пропитание. Настало 5 августа. Со дня выезда нашего героя из Москвы прошло три недели, а между тем целые полторы тысячи верст отделяли его от Иркутска.

Едва Строгов выехал из Барабинской степи, как ему пришлось убедиться, что опасения его не были напрасны. Вытоптанные поля, сожженные села и деревня служили ясным доказательством того, что бухарцы побывали здесь. Молодой фельдъегерь очень желал бы знать, кто произвел это опустошение: передовые ли отряды, или самая армия эмира и находится ли Феофар-Хан в пределах Енисейской губернии. Но разъяснить его сомнения было некому: на протяжении первых двух верст местность была безлюдна. Наконец невдалеке от одной горящей избы он увидал старика, окруженного плачущими детьми; рядом с ним молодая женщина, очевидно мать этих детей, с отчаянием смотрела на свое объятое пламенем жилище. Строгов приблизился к старику.

— Скажи, голубчик, — спросил он, — прошли уж здесь татары?

— Прошли, прошли, батюшка, — отвечал старик, — вот видишь, сожгли нашу избенку.

— Много ли их было?

— Еще бы не много. Погляди-ка дальше, все поля потоптали, разбойники…

— А кто их вел?

— Да, видно, набольший ихний, прозвание-то, вишь, у него такое мудреное.

— Значит, — продолжал свои расспросы фельдъегерь, — эмир теперь в Томске. А не знаешь ли ты, взяли они Колывань или нет?

— Не слыхать, батюшка, там, кажись, еще спокойно.

— Не могу ли я тебе помочь? — спросил молодой человек.

— Эх, родимый, чем тут поможешь, когда мы остались без кола, без двора! — с отчаянием проговорил крестьянин.

Строгов положил двадцатипятирублевую бумажку на колени молодой женщины и, не дав ей времени поблагодарить его, пришпорил коня и помчался вперед. Разговор со стариком убедил его, что ехать на Томск опасно. Приходилось держать путь на Колывань, сделать там остановку, а потом свернуть с прямой дороги и искать переправы через Обь. До Оби оставалось сорок верст, и Строгов раздумывал над тем, как он переберется на другой берег; если бухарцы уже сожгли все лодки и паромы на реке, надо будет переправляться вплавь. Конь его выбивался из сил; в Колывани надо было во что бы то ни стало обменять его, так как путешествие по местности, где рыскали полчища мятежников, требовало прежде всего быстрой езды. Наступила ночь, довольно темная, как всегда в это время года. Теплый летний ветер совершенно затих, и стук копыт гулко раздавался в ночной тишине. Ехать надо было очень осторожно, так как по обеим сторонам дороги беспрестанно попадались поросшие тростником бочаги, из которых берут начало мелкие притоки Оби. Строгов время от времени останавливался и пристально осматривался кругом, чтобы не сбиться с пути. Вдруг ему почудился вдалеке конский топот. Он сошел с коня и припал ухом к земле — не оставалось никакого сомнения: верстах в двух позади него по той же дороге ехал отряд всадников. Стук копыт становился все явственнее, очевидно, приближались.

«Кто это? — подумал Строгов. — Если свои, то я присоединюсь к ним, но если это бухарцы, надо спешить скрыться, пока они еще не настигли меня».

Спрятаться было нелегко, потому что кругом расстилалась степь.

Наконец зоркие глаза молодого человека различили шагах в ста влево от дороги какую-то темную массу, оказавшуюся на его счастье небольшой рощицей. Он углубился в нее, ведя лошадь под уздцы, но, пройдя шагов сорок, увидал перед собой маленький пруд, который полукругом заграждал с этой стороны рощу. Строгов привязал коня к дереву, а сам спрятался в кустах на опушке рощи.

Вскоре вдали показался слабый свет, и фельдъегерь различил колеблющиеся огни, которые оказались факелами. Отряд, в котором было человек пятьдесят всадников, быстро приближался и, подъехав к роще, где скрылся наш герой, спешился. Вскоре он убедился, что всадники не собираются обыскивать рощу, а только сделали в этом месте привал, чтобы дать отдохнуть лошадям и подкрепиться пищей. Действительно, они пустили расседланных коней пастись по лугу, а сами легли на опушке рощи и стали вынимать запасы из своих походных мешков.

• Предыдущая
• 11/41
• Следующая