Дорога во Францию - Верн Жюль Габриэль - Страница 7

• Предыдущая
• 7/34
• Следующая

– Этого не будет! – воскликнул я.

– Надо быть готовым по всему, Наталис! О себе лично я не беспокоюсь, я молод, буду работать. Но моя мать! Сердце разрывается при мысли, что она годы будет терпеть лишения, пока я снова наживу состояние!

– Добрая госпожа Келлер! Мне сестра так хвалила ее!.. Вы очень ее любите?

– Люблю ли я ее? – повторил он и, с минуту помолчав, прибавил:

– Если бы не этот процесс, Наталис, я бы уже реализовал наше состояние и устроил дела так, чтобы иметь возможность осуществить единственную мечту моей матери – увезти ее во Францию, которую за двадцать пять лет разлуки она не могла забыть! Тогда я мог бы через год или даже через несколько месяцев доставить ей эту радость.

– Но, – спросил я, – разве выезд госпожи Келлер из Германии зависит от исхода процесса?

– Вернуться в свою любимую Пикардию и не иметь возможности пользоваться скромным комфортом, к которому она привыкла, было бы для моей матери слишком тяжело. Я, конечно, буду работать усерднее, чем когда-либо, сознавая, что делаю это для нее; но достигну ли я цели? Кто знает! Особенно ввиду волнений, которые я предвижу и которые, наверно, гибельно отразятся на промышленности.

Я не старался скрывать волнения, вызванного во мне словами Жана, который несколько раз крепко сжимал мою руку. Я отвечал ему тем же: он должен был без слов понять, что я чувствую. Ах! Чего бы я только не сделал, чтобы отвратить горе от него и от его матери!

Иногда Жан прерывал свою речь, устремив пристальный взгляд вперед, как человек, всматривающийся в будущее.

– Наталис, – сказал он мне в одну из таких минут с каким-то странным оттенком в голосе, – заметили ли вы, как все в этом мире плохо складывается? Моя мать благодаря своему браку стала немкой, а я, если даже женюсь на француженке, все таки останусь немцем!

Это был единственный намек на проект, о котором Ирма мне говорила утром. Но так как Жан более об этом не распространялся, то я не считал себя вправе продолжать разговор. Надо быть деликатным с людьми, так сердечно относящимися к вам. Когда господин Келлер найдет нужным говорить со мной более подробно на эту тему, он всегда найдет во мне сочувствующего ему слушателя.

Прогулка продолжалась. Говорили о том, о сем, но преимущественно обо мне. Я должен был рассказать кое-что о своем американском походе. Жан находил великолепным поступок Франции, помогавшей американцам в их борьбе за независимость. Он завидовал всем нашим соотечественникам, отдавшим жизнь или состояние на служение этому правому делу. Конечно, если бы он имел возможность поступить так же, то сделал бы это не колеблясь; служил бы в отряде графа Рошамбо, участвовал в бою при Йорктауне и сражался бы за освобождение Америки от английского владычества. По одному его дрожащему голосу, проникшему мне прямо в сердце, по тому, как он говорил все это, я видел, что Жан смело исполнил бы свой долг. Но человек редко бывает властелином своей жизни. Сколько великих вещей не сделано нами только потому, что судьба была против нас и нам не представилось случая совершить эти подвиги! Что же делать – таков рок, и надо с ним мириться. Мы спускались по дороге обратно к Бельцингену, первые дома которого блестели на солнце. Красные крыши их рдели как цветы между деревьями. Мы уже были совсем близко от города, когда Жан обратился ко мне со словами:

– Сегодня после ужина мы с матерью должны сделать один визит.

– Пожалуйста, не церемоньтесь со мной, – отвечал я. – Я останусь дома с сестрой Ирмой.

– Напротив, Наталис, я попрошу вас пойти с нами в этот дом.

– Как вам угодно!

– Это тоже французы: господин де Лоране с внучкой; они давно живут в Бельцингене и будут рады видеть соотечественника; мне очень хочется вас с ними познакомить.

– Как вам угодно, – повторил я.

Ясно было, что Жан желает посвятить меня в свои семейные тайны. Но, подумал я, не будет ли этот брак препятствовать возвращению во Францию? Не привяжет ли он еще крепче госпожу Келлер и ее сына к Германии, если господин де Лоране и его внучка обосновались здесь безвозвратно? Но поживем – узнаем. Не надо торопиться, а то поспешишь – людей насмешишь. Мы подошли к первым домам Бельцингена. Жан уже поворачивал на главную улицу, как вдруг вдали послышался барабанный бой.

В это время в Бельцингене стоял гвардейский полк под командой полковника фон Граверта. Впоследствии я узнал, что полк этот нес здесь гарнизонную службу пять или шесть месяцев и весьма вероятно, что ввиду передвижения войск на запад Германии он не замедлит присоединиться к ядру прусской армии.

Солдату всегда интересно посмотреть на других солдат, даже на иностранных; хочется разглядеть, что у них хорошо, что худо; оглядишь их форму с головы до ног, посмотришь, как они маршируют, – это всегда интересно.

Я остановился. Жан тоже.

Барабанщики отбивали типичный прусский марш.

За ними маршировали четыре взвода пехоты. Они не покидали город, нет, – это была просто военная прогулка.

Мы посторонились, чтобы дать дорогу. Барабанщики приблизились к нам, и вдруг я почувствовал, что Жан крепко стиснул мою руку, как бы стараясь сдержать охватившее его желание броситься вперед.

Я взглянул на него.

– Что с вами? – спросил я.

– Ничего!

Жан побледнел, потом снова покраснел, – кровь прилила к лицу. Можно было подумать, что ему дурно, но через секунду он оправился, взгляд его принял определенное направление, и смотрел он так пристально, что трудно было бы заставить его потупить взор.

Во главе первого взвода, с левой стороны (то есть с нашей) шел лейтенант.

Это был типичный немецкий офицер, которые так же часто встречались тогда, как и теперь. Он был довольно красивый рыжеватый блондин, с глазами цвета голубого фарфора, холодными и жестокими; вид он имел самодовольный, хлыщеватый, и, вопреки его претензии на изящество, в нем было что-то грубое, тяжеловесное. Что касается меня, то подобные щеголи мне внушают не только антипатию, но даже отвращение. По-видимому, те же чувства, пожалуй даже нечто большее, чем отвращение, пробуждал лейтенант и в Жане. Вдобавок я заметил, что и офицер питает не слишком нежные чувства к моему спутнику; по крайней мере взгляд, брошенный им на Жана, был не из приветливых.

Поравнявшись с нами, молодой офицер презрительно повел плечами. Жан в бешенстве стиснул мою руку; казалось, он вот-вот бросится вперед, но ему удалось овладеть собой.

Очевидно, между этими двумя людьми существовала ненависть, причины которой я не подозревал, но должен был вскоре узнать.

Батальон прошел и скрылся за углом улицы. Жан молча смотрел на удалявшихся солдат. Его словно пригвоздило к месту, и он стоял неподвижно до тех пор, пока не умолкли звуки барабанов.

Тогда, повернувшись ко мне, он промолвил:

– Теперь, Наталис, пора нам в школу!

И мы вернулись к госпоже Келлер.

Учитель у меня был хороший, но делал ли ему честь ученик – не знаю. Учиться читать в тридцать один год довольно-таки трудно. Для учения нужен детский мозг, легко воспринимающий всякое впечатление, гибкий, как воск; а мой мозг был так же крепок, как и покрывающий его череп.

Но я тем не менее, не унывая, решительно принялся за работу с намерением скоро одолеть грамоту. В первый урок я познакомился со всеми гласными, причем Жан выказал терпение, за которое я был ему очень благодарен; чтобы лучше запечатлеть эти буквы в моей памяти, он заставлял меня тут же писать их карандашей 10, 20, 100 раз. Таким образом, я одновременно с чтением учился и письму. Способ этот рекомендую всем учащимся в мои годы.

В усердии и внимании с моей стороны недостатка не было. Я готов был просидеть до вечера над своей азбукой, если бы в 7 часов не пришла служанка звать нас к ужину; я поднялся в свою маленькую комнатку, находившуюся рядом с комнатой сестры, вымыл руки и снова сошел вниз.

Ужин длился не более получаса, а так как к господину де Лоране нужно было идти несколько позднее, то я попросил разрешения переждать на воздухе и, стоя в дверях, с наслаждением выкурил мирную, добрую пикардийскую трубочку. Когда я вернулся в комнату, госпожа Келлер с сыном были уже готовы. Ирма, у которой было дело, должна была остаться дома. Мы вышли втроем. По просьбе госпожи Келлер я подал ей руку; сделано это было, по всей вероятности, довольно неловко, но я был очень горд сознанием, что эта чудная женщина опирается на мою руку. Это было для меня и честью и счастьем. Идти нам пришлось недолго, так как господин де Лоране жил в конце той же улицы, на которой находился дом госпожи Келлер. Он занимал хорошенький домик, светлый и привлекательный на вид; перед домом был цветничок и росли два больших бука, а сзади расположен был большой тенистый сад с лужайками. Судя по этому домику, хозяин его был человек состоятельный, – да и в самом деле финансовое положение господина де Лоране было очень хорошим.

• Предыдущая
• 7/34
• Следующая