Дорога во Францию - Верн Жюль Габриэль - Страница 30

• Предыдущая
• 30/34
• Следующая

Итак, в эту ночь бодрствовал не я, а Жан. Должно быть я крепко спал, так как не слыхал стрельбы, раздававшейся на близком расстоянии. Я не просыпался, а Жан не хотел будить меня, и в ту минуту, как мы собирались в дальнейший путь, сказал:

– Наталис, выслушайте меня!

Он произнес эти слова тоном человека, принявшего твердое решение. Я, предчувствуя о чем пойдет речь, прервал его.

– Нет, господин Жан, – сказал я, – если вы хотите говорить о разлуке, я не буду слушать вас.

– Наталис, – продолжал он, – вы последовали за мной из преданности ко мне…

– Да! Ну и что же?

– Пока вопрос касался только усталости и трудностей пути, я молчал. Но теперь дело другое; вам грозит опасность. Если меня схватят, то и вам пощады не будет. Вас ожидает смерть… а этого, Наталис, я допустить не в силах. Уходите же. Перейдите границу… Я постараюсь сделать то же… и если мы не свидимся…

– Господин Жан, – заметил я, – пора двигаться в путь. Мы и спасемся и умрем вместе…

– Наталис…

– Клянусь Богом, я не покину вас!

Мы тронулись. Раннее утро было очень шумно: ревела артиллерия, трещали ружья. Это была вторичная атака прохода Ла-Круа-о-Буа, атака, окончившаяся неудачей, так как противник был слишком многочислен.

К восьми часам опять все стихло. Не слышно было ни одного выстрела. Какая страшная неизвестность! Не могло быть сомнения, что в ущелье произошел бой; но каков был его результат? Не нужно ли нам снова повернуть к Северу? Нет! Я инстинктивно чувствовал, что это было опасно, и что надо было непременно продолжать путь в направлении Вузье.

В полдень мы снова закусили печеными каштанами, единственной нашей едой. Чаща была так густа, что мы с трудом делали 500 шагов, а тут еще внезапные тревоги, выстрелы то справа, то слева и, наконец, самое ужасное, набат во всех деревнях Аргонны.

Наступил вечер. Мы были в расстоянии не более одного лье от Эна и, если ничто не помешает, завтра будем в безопасности по ту сторону реки. Нам только придется спуститься вдоль правого берега, и мы пройдем по Сенкскому или Гран-Гамско-му мосту, которым еще не завладел ни Клерфайт, ни Брауншвейг.

Около восьми часов мы остановились, стараясь насколько возможно защитить себя от холода в густой чаще леса, где слышен был только шум дождя, капавшего на листья. В лесу все было тихо, и сам не знаю почему, именно в этой тишине чудилось мне что-то тревожное.

Вдруг в каких-нибудь двадцати шагах от нас послышались голоса. Жан схватил меня за руку.

– Да, – говорил кто-то, – мы следим за ним с Ла-Круа-о-Буа.

– Он не ускользнет от нас!

– Но австрийцы не получат ничего из этих тысячи флоринов!

– Нет, товарищи, конечно нет!

Я чувствовал, как рука Жана стиснула мою руку.

– Это голос Вуха, – прошептал он мне на ухо.

– Подлецы! – отвечал я. – Их здесь может быть пять или шесть человек. Не будем дожидаться их!.. Бежим…

И мы стали ползком выбираться из кустов.

Внезапный треск ломавшейся ветки выдал нас, и в ту же минуту за кустами сверкнул огонь выстрела. Нас увидели.

– Идите, господин Жан, идите! – кричал я.

– Да, но не прежде, чем размозжу голову кому-нибудь из этих негодяев!

И с этими словами он выстрелил по направлению бежавшей к нам кучки людей.

Мне показалось, что один из них упал, но удостоверяться в этом было некогда.

Мы бежали, мы мчались во всю прыть…

Я чувствовал, что Бух с товарищами нагоняют нас. Мы выбились из сил!

Четверть часа спустя на нас напало шестеро вооруженных людей.

В одну минуту нас повалили на землю, связали за спину руки и принялись толкать вперед, не жалея ударов.

Через час мы были в Лонгве, в руках австрийцев, которые заперли нас в один из деревенских домов и содержали под строжайшим караулом.

Неужели только слепой случай навел Буха на наш след? Я так думал, потому что вот уже сколько времени судьба была против нас. Но впоследствии нам стало известно, то чего раньше мы знать не могли, а именно, что после нашей последней встречи сын Буха не переставал разыскивать нас, и, разумеется, не с целью отомстить за смерть брата, а просто для того, чтобы получить премию в 1000 флоринов. Потеряв наш след, когда мы зашли в Артонну, он снова напал на него в деревне Ла-Круа-о-Буа, будучи в числе шпионов, наводнявших ее 16 сентября. У Штенгера он узнал господина де Лоране, его внучку, госпожу Келлер и мою сестру, и проведал о том, что мы недавно покинули их и следовательно, не могли еще далеко уйти. К нему присоединилось полдюжины таких-же негодяев, как он сам, и все вместе они бросились за нами. Остальное известно.

Теперь нас так караулили, что бежать не было никакой возможности. Мы ожидали решения нашей судьбы, в результате которого нельзя было сомневаться и нам оставалось только, как говорится, писать письма к родным!

Прежде всего я подробно осмотрел комнату, служившую нам тюрьмой. Она занимала половину нижнего этажа низенького дома. Два окна, одно против другого, выходило одно на улицу, другое во двор.

Из этого дома мы должны выйти только на смерть.

Над Жаном тяготело двойное обвинение: в оскорблении действием офицера и в дезертирстве в военное время. Меня обвиняли в сообщничестве и, вероятно, в шпионаже, благодаря тому что я француз. Во всяком случае, нам едва ли придется долго ждать решения нашей участи.

Я слышал, как Жан прошептал:

– Теперь уж конец!

Я ничего не отвечал. Признаюсь, моя обычная уверенность была сильно поколеблена, и положение казалось мне отчаянным.

– Да, это конец! – повторял Жан. – Но все ничего, если бы только моя мать, Марта, все наши близкие, дорогие, были вне опасности! Что будет с ними без нас? Все ли они еще в деревне, в руках австрийцев?

В сущности, если их только не увлекли с собой австрийцы, мы были от них в очень недалеком расстоянии. Между Ла-Круа-о-Буа и Лонгве насчитывают не более полутора лье. Только бы они не узнали о нашем аресте!

Я думал об этом и страшно боялся. Подобное известие могло убить госпожу Келлер. Да!

Я даже начинал желать, чтобы австрийцы довели их до своих аванпостов по ту сторону Аргонны. Но ведь госпожу Келлер едва-едва можно было нести… и если они заставят ее продолжить путь, если за ней не будет надлежащего ухода, то…

Ночь прошла, не принеся никаких перемен в нашем положении. Какие грустные мысли приходят в голову, когда смерть близка! В течение минуты вся жизнь проходит перед вами!

Необходимо прибавить еще, что мы сильно страдали от голода, питаясь в продолжение двух дней одними каштанами. Никто даже и не подумал принести нам поесть. Черт возьми! Мы принесем Буху 1000 флоринов, – мог бы он за это накормить нас!

Правда, мы больше не видели его. «Он, конечно, отправился известить пруссаков о своем подвиге», размышлял я, и на это потребуется время. Караулят нас австрийцы, но произнести приговор должны пруссаки. Они или придут в Ла-Круа-о-Буа, или мы будем доставлены в их главную квартиру. Все это повлечет за собой всяческие задержки, если, впрочем, не получится приказания казнить нас в Лонгве. Но как бы там ни было – нельзя же морить голодом.

Утром, около 7 часов, дверь нашей темницы распахнулась. Маркитант в блузе принес миску супа или, вернее сказать, воды с накрошенным в нее хлебом. О качестве этого кушанья лучше умолчать, но я был так голоден, что с жадностью принялся за еду.

Мне хотелось расспросить маркитанта, узнать, что делается в Лонгве и особенно в Ла-Круа-о-Буа, говорят ли о приближении пруссаков, имеют ли они намерение воспользоваться этим проходом через Аргонну, одним словом, разузнать о положении дел. Но я почти не знал немецкого языка, а Жан углубленный в размышления, молчал, и я не смел нарушить его молчания; так что переговорить с маркитантом оказалось невозможным.

Утро не принесло ничего нового. За нами зорко следили, но все-таки разрешали гулять по маленькому дворику, где австрийцы рассматривали нас с любопытством, и, конечно, не слишком дружелюбно. А я перед ними бодрился, ходил, заложив руки в карманы и насвистывая самые веселые марши Королевского Пикардийского полка.

• Предыдущая
• 30/34
• Следующая