Агентство «Томпсон и Kо» - Верн Жюль Габриэль - Страница 14

• Предыдущая
• 14/114
• Следующая

– Официант! – позвал Сондерс, пренебрежительно оттолкнув свою тарелку. – Нельзя ли получить яичницу? Неудивительно, что среди нас столько больных. Желудок морского волка и тот не выдержал бы такой пищи.

Суждение, правду сказать, было немного суровое. Пища, хотя и посредственная, в общем, была сносной. Но что мешало высказаться так человеку всегда недовольному? Характер Сондерса положительно отражался на его лице. Как и позволяла предполагать внешность, в нем должен был таиться неисправимый брюзга. Нечего сказать, приятный характер! Разве что – хотя какая вероятность? – у него имелась скрытая причина сердиться на Томпсона и что он умышленно искал случая быть дерзким и сеять раздор между главным администратором и его подчиненными.

Сдавленный смех пробежал между поредевшими собеседниками. Один Томпсон не смеялся. И если он, в свой черед, позеленел, то морская болезнь, наверное, была тут ни при чем.

Мало-помалу жизнь на пароходе приняла нормальное течение. В восемь часов звонили к чаю, потом в полдень звонок звал пассажиров к завтраку и в семь часов – к обеду. Томпсон, как видно, усвоил французские привычки. Под предлогом, что во время намеченных экскурсий английский обычай есть много раз в день будет невозможен, он упразднил его на «Симью». Не пощадил он и five o'clock,[13] столь дорогой английским желудкам. Охотно хвастал он полезностью этой гастрономической революции и хотел приучить своих товарищей по путешествию к роду жизни, который им придется усвоить, когда они будут объезжать острова.

Предосторожность действительно гуманная и в то же время экономная.

Жизнь на пароходе была монотонная, но не скучная. Перед глазами вечно меняющееся море. Иногда встречаются суда, показывается земля, пересекая геометрически правильный горизонт.

В этом отношении гостям «Симью», правда, не особенно везло. Только в первый день через туманную дымку виднелся на южной стороне небосклона берег Шербура. Позже ни одной полоски земли не выступало на обширном жидком диске, подвижным центром которого являлся пароход.

Пассажиры, по-видимому, приноравливались к этому существованию. Они развлекались, беседуя, прогуливаясь, не покидая спардека, служившего одновременно салоном и общественной площадью.

Понятно, речь идет здесь о здоровых пассажирах, число которых, к несчастью, не увеличилось с тех пор, как аудитория Томпсона подверглась такому жестокому опустошению.

Пароходу, однако, еще не пришлось бороться ни с какой действительной трудностью. Погода все время заслуживала эпитета «хорошая» в устах моряка. Но скромный обыватель имел все-таки право быть недовольным, а обыватели, попавшие на «Симью», не пропускали этого случая и не стеснялись проклинать ветер, слишком свежий и делавший море если не злым, то буйным и вздорным.

Этого буйства, надо признаться, пароход не принимал всерьез. Налетала ли волна спереди или сзади, он вел себя всегда как хорошее и порядочное судно. Неоднократно капитан Пип замечал это, и «родственная душа» в установленной позе принимала выражение его удовольствия, как раньше выражение его огорчения.

Тем не менее мореходные качества «Симью» не мешали людям быть больными, и главный администратор благодетельствовал своими талантами сильно поредевшую публику.

Между бесстрашными всегда фигурировал Сондерс. Он переходил от одного к другому, хорошо встречаемый всеми своими товарищами по столу, которых забавлял его жестокий задор. Каждый раз, как он и Томпсон сталкивались, они обменивались взглядами, подобными сабельным ударам. Главный администратор не забыл обидного замечания, сделанного в первый день, и затаил горькую злобу. Сондерс, впрочем, ничего не делал, чтобы загладить свою выходку. Напротив, он пользовался всяким случаем, чтобы учинить неприятность. Не подавался ли вовремя завтрак или обед, он появлялся с программой в руках и изводил Томпсона раздражающими требованиями. Несчастный администратор доведен был до того, что решил искать способа избавиться от этого ненавистного пассажира в ближайшем порту.

Особенно Сондерс сошелся с семьей Хамильтон. Чтобы победить их пассивную надменность, талисманом послужило ему сходство во вкусах. Хамильтон оказался столь же неприятным, как и Сондерс, ибо принадлежал к тем, которые рождаются привередливыми и такими же умирают, которые всегда находят к чему придраться и довольны лишь тогда, когда имеют мотив, чтобы жаловаться. Во всех своих требованиях Сондерс встречал в нем сторонника. Хамильтон был его постоянным подголоском. По всякому поводу и без оного на Томпсона набрасывались эти вечно недовольные пассажиры, ставшие его кошмаром.

Трио Хамильтон, обратившееся в квартет после присоединения Сондерса, вскоре выросло в квинтет. Тигг стал также привилегированным счастливчиком, получившим свободный доступ к высокомерному баронету. Отец, мать и дочь Хамильтон ради него отступились от своей чопорности. Надо полагать, что они не действовали необдуманно, а навели справки, и что существование их дочери, мисс Маргарет, допускало немало гипотез!..

Как бы там ни было, Тигг, охраняемый подобным образом, не подвергался никакой опасности. Бесси и Мэри Блокхед были замещены. Ах, если бы они тут были! Но девицы Блокхед не показывались, равно как их отец, мать и брат. Эта интересная семейка продолжала терпеть все муки морской болезни.

Два здоровых пассажира составляли контраст с Сондерсом и Хамильтоном. Они ничего никогда не требовали и казались совершенно довольными.

Один из этих счастливцев был Пипербом. Благоразумный голландец, отказавшись от преследования неосуществимого, практически катался как сыр в масле. По временам для очистки совести он испытывал еще действие своей знаменитой фразы, которую большинство пассажиров уже знали наизусть. Остальное время он ел, переваривал пищу, курил и спал страшно много. Жизнь его определялась этими четырьмя глаголами. Отличаясь возмутительным здоровьем, он переносил свое громадное тело из одного кресла в другое, всегда вооруженный большущей трубкой, из которой вырывались настоящие облака дыма.

• Предыдущая
• 14/114
• Следующая