Люди или животные? [Естественные животные] - Веркор - Страница 34

• Предыдущая
• 34/46
• Следующая

Это, конечно, шутка. Другие доводы уважаемого представителя обвинения гораздо более серьёзны. Он предостерегал вас против последствий, которые может повлечь за собой оправдание, ибо оно признавало бы ipso facto, что тропи — обезьяны. Доводы весьма существенные. Ну а если тропи действительно обезьяны? Неужели, вы думаете, было бы меньшим преступлением отправить на каторгу, а может быть, и на виселицу английского джентльмена, пусть даже ради того, чтобы дать свободу двадцати пяти тысячам обезьян? Сознательно послать на смерть невинного, пойти на преступление, совершить, как это нам предлагают, вопиющую несправедливость, лишь бы не дать себе труда подумать! Как, по-вашему, можно это назвать? Это было бы преступным не только по отношению к личности человека весьма достойного, но и по отношению к нашим самым священным правам! Ибо поставить свободу и жизнь британского гражданина в зависимость не от его поступков, а от предполагаемых последствий, которые может вызвать его оправдание, — значит отдать каждого из нас, связанного по рукам и ногам, на произвол властей. Кто из нас в таком случае может быть уверен в завтрашнем дне? Это значит одним ударом покончить со всеми нашими свободами!

Нет, леди и джентльмены, вы можете признать подсудимого виновным лишь в случае полнейшей уверенности в том, что он убил человеческое существо, то есть если у вас не будет никакого сомнения в том, что тропи — люди. Даже рискуя весьма удивить уважаемого представителя обвинения, мы не станем доказывать обратное. Ибо здесь мы отстаиваем не свою собственную жизнь, которая, в общем, так мало значит. Мы отстаиваем здесь истину. Мы не станем доказывать, что тропи — обезьяны, ибо, будь мы в этом уверены, мы не убили бы это невинное маленькое существо и не подставили бы шею позорной петле виселицы. Мы готовы ко всему. Однако мы хотим, чтобы наша смерть помогла по крайней мере выяснить то единственное, что важно для нас: не то, что может показаться полезным и нужным, а то, что справедливо и более соответствует истине, и не в её сомнительной ясности, а в её абсолютной очевидности! Да, мы готовы пожертвовать своей жизнью ради жизни тропи, если только удастся с полной неоспоримостью доказать, что они люди; и это разрушит замыслы тех, кто собирается обречь их на рабство. Но если тропи — обезьяны, мы ещё раз заявляем, что было бы позором приговорить к смерти человека в силу совершенно неслыханного довода, что так, мол, удобнее!

Наша точка зрения совершенна ясна. Пусть ваша будет не менее ясной. Мы не просим ни милости, ни прощения, мы не нуждаемся в вашем снисхождении. Поймите нас хорошенько! Да, мы не нуждаемся в нем. Но мы требуем от вас лишь того минимума, на который вправе рассчитывать: серьёзно подумать, прежде чем принять решение.

Вот почему, — проговорил он, повернувшись к суду, — мы обращаемся к вам, милорд, с ходатайством. Мы были кратки, и суд мог бы поддаться искушению, воспользовавшись оставшимся временем, заставить присяжных вынести вердикт сегодня же…

И вдруг неожиданно для всех добавил странно равнодушным тоном:

— Так или иначе, нам кажется, им следовало бы дать ночь на размышление, это бы привело к лучшим результатам.

Судья Дрейпер озадаченно посмотрел на адвоката; взгляды их встретились: зачем защита вносит такое предложение? Ведь и так очевидно: чтобы спокойно обсудить вопрос, присяжным понадобится куда больше времени, чем у них остаётся… «Может быть, он хочет что-то дать мне понять… на что-то пытается намекнуть?..» — подумал судья. И первым отвёл глаза. «Конечно, — подумал он, — конечно! Он прав! Им нельзя давать времени собраться с мыслями…» Он взглянул на часы и произнёс:

— Суд не может принять ваше ходатайство. У нас остаётся ещё полтора часа. Суд считает, что этого времени вполне достаточно, чтобы вынести справедливый приговор.

Сказав это, сэр Артур надел очки.

Наступило тягостное и продолжительное молчание. Только слышалось, как в переполненном зале шаркают чьи-то подошвы и кто-то глухо покашливает. Откуда-то справа донёсся шёпот, но двести голов одновременно с осуждением повернулись в ту сторону, и шёпот сразу стих.

Дуглас не спускал глаз с сэра Артура. С самого начала процесса он старался не смотреть на Френсис. Он заранее решил, что не произнесёт ни слова, при всех обстоятельствах останется безучастным, словно его нет в зале: он хотел присутствовать здесь в качестве некоего символа. Играть эту роль оказалось нелегко, мучительно сжималось сердце. Один только взгляд Френсис, полный боли, страха, мольбы, — и, кто знает, доведёт ли он до конца свою роль? И уж совсем невыносимой мукой оказался запрет не видеть трогательно прекрасного лица с чересчур крупным ртом… Из этих двух пыток приходилось выбирать ту, которая по крайней мере не лишала смысла его поступок, оправдывала риск, на который он пошёл. И до сих пор ему это удавалось неплохо.

У Френсис не было таких оснований сдерживать себя. Сидя между Гримом и Сибилой, она, казалось, не только слухом, но и глазами впитывала каждое слово. Иногда, схватив руку Сибилы, она до боли сжимала её. Иногда, в полном изнеможении закрыв глаза, она откидывалась на спинку скамейки. Когда сэр Артур отклонил ходатайство защиты, Френсис, чтобы не выдать своего волнения, до крови закусила губу. Но в груди у неё что-то вдруг оборвалось.

А Дуг даже бровью не повёл. Как ей хотелось, о, как ей хотелось, чтобы он взглянул на неё — хоть один раз, ну хотя бы в эту минуту! Но они обещали друг другу: он — не смотреть на неё, а она — не искать его взгляда. Он был прав, прав! И она отвернулась.

Теперь она тоже смотрела на судью. Сэр Артур медленно надевал очки. И вот, когда он укрепил их на носу, Френсис заметила вдруг, да, заметила этот беглый, как взмах ресниц, весёлый, дружеский, почти сообщнический взгляд, который скользнул по лицу обвиняемого…

— Видели? — шепнула Френсис в сильном волнении Сибиле.

— Да, — ответила Сибила, — да… похоже, что…

Сибила не кончила фразы, и поражённая Френсис увидела, как она тихонько трижды постучала о деревянную обшивку скамьи.

— Вы и не подозревали, что я такая суеверная? — рассмеялась Сибила.

— Конечно, нет! — ответила Френсис. — Уж кто-кто…

— Подождите, вы ещё и не то обо мне узнаете… Но взгляните на Дугласа!

Дуг, казалось, окаменел. Но если он превратился в мрамор, то мрамор пурпуровый. Он покраснел до корней волос. Губы его приоткрылись, он смотрел на судью удивлёнными глазами, словно перед ним предстал ангел, несущий благостную весть.

— Он тоже заметил, — прошептала Френсис. — Лишь бы…

Но Сибила в страхе сжала руку Френсис и заставила её замолчать. К тому же судья Дрейпер уже взял слово.

— Леди и джентльмены, господа присяжные, — начал он, — в течение трех дней перед вами выступали свидетели обвинения и свидетели защиты, вы выслушали обвинительную речь, и только по желанию обвиняемого не была произнесена речь защиты. Теперь вам надлежит решить его судьбу. Но прежде, следуя традиции, суд в нескольких словах подведёт итог судебному разбирательству, дабы по возможности облегчить вам принятие трудного и ответственного решения.

Ибо оно действительно трудно и действительно ответственно. Обе стороны дали вам ясно понять, что придётся серьёзно подумать, прежде чем вынести окончательный приговор. Не буду возвращаться к этому вопросу. Мой долг — напомнить вам вкратце показания сторон на этом процессе; я не смогу хотя бы в какой-то степени облегчить вашу задачу: только вам, вам одним, предстоит сделать выводы из всего сказанного.

А теперь перейдём к сути дела.

К чему же, в конце концов, она сводится?

Обвиняемый, став вследствие экспериментального оплодотворения самки, принадлежащей к недавно открытому антропоморфному, то есть человекообразному, виду, став, как мы уже сказали, отцом маленького существа — гибрида, убил его.

Вам предстоит решить вопрос, совершил ли обвиняемый, таким образом, убийство.

• Предыдущая
• 34/46
• Следующая