Темное солнце - Вербинина Валерия - Страница 40

• Предыдущая
• 40/75
• Следующая

— Боэмунд, — начал Филибер, — я привел его, чтобы вы…

— Цербер — это неинтересно, — заметила Мадленка, искоса поглядывая на синеглазого, — не то что лес самоубийц.

Боэмунд посмотрел на нее с отвращением, с треском захлопнул «Комедию» мессера Данте Алигьери, за свои поэтические достоинства прозванную «Божественной», и довольно сухо осведомился у своего приятеля, какого дьявола ему от него, Боэмунда, понадобилось.

— Мишель сказал мне, — отважно соврал Лягушонок, — что хочет просить у тебя прощения за вчерашнее.

— Я его уже простил, — огрызнулся крестоносцы. — Что еще?

У Филибера глаза полезли на лоб.

— Ты хочешь сказать, что не держишь на него зла? — спросил он осторожно, словно не вполне доверял собственным словам.

— Именно, — подтвердил Боэмунд иронически. Филибер хлопнул себя руками по ляжкам и недоуменно воззрился на Мадленку. Та только плечами пожала.

— Я не понимаю, — пробормотал анжуец сокрушенно. — Как, по-твоему, он это искренне?

— Конечно, нет, — заявила Мадленка, поглядев крестоносцу в лицо, — так у него глаза серо-голубые, а когда он врет или ему больно, они совсем бирюзовые, а зеленые — это когда злится, а… Уай!

Боэмунд сорвался с места, схватил тяжелый серебряный кубок и что было сил запустил им в Мадленку. Та с визгом нырнула под стол. Кубок ударился о стену и, слегка сплющившись, со звоном покатился по полу. Разбуженные шумом собаки вскочили и залились истошным лаем.

— С меня хватит, — объявил Боэмунд. — Убери его отсюда!

Филибер схватил «Мишеля» за руку и, пока крестоносец не передумал, выволок его за дверь.

Вечером анжуец собрался было идти на исповедь, и Мадленка должна была его сопровождать, но у среднего замка их нагнал кнехт и велел немедленно вернуться, ибо великий комтур желает их видеть.

Конрад фон Эрлингер сидел в резном кресле с высокой спинкой, вытянув руки вдоль подлокотников. В зале, кроме него, было еще несколько рыцарей, все — военачальники самого высокого ранга. Мадленке показалось, что они чем-то озабочены.

— Покидал ли ты крепость, юноша? — спросил великий комтур у «Михала».

Мадленка хотела было ответить «нет», но, подумав, решила, что лучше сказать правду.

— Я спускался несколько раз в город, когда Филибер просил меня сопровождать его. Но я никогда не пытался бежать.

Под взглядом великого комтура Лягушонок, казалось, готов был провалиться сквозь землю.

— И, разумеется, его видели, — проворчал Конрад фон Эрлингер. — Хорошенькое дело!

— О чем это вы, мессер? — пробормотал удрученный анжуец.

— Сюда прибыл епископ Флориан от князя Доминика, — желчно сказал великий комтур. — Он требует выдать ему убийцу княгини Гизелы, чтобы обойтись с ним по заслугам. У него письмо от короля Владислава, наверняка просящее оказать содействие в этом деле.

— Не хватало нам ссоры с Владиславом, — сказал фон Ансбах мрачно.

— Именно, — подтвердил великий комтур. — И это как раз тогда, когда мы стягиваем наши силы. Нет, ни в коем случае нельзя подать ему повода.

Мадленка похолодела. Кто-то неслышно вошел в зал, и она невольно обернулась. В дверях стоял Боэмунд фон Мейссен.

— И что мне делать? — спросил великий комтур, дергая щекой.

Мадленка неожиданно вспылила.

— Что делать? Вы, христианские рыцари, сидите в самом мощном замке на свете — и дрожите перед каким-то жалким старым епископом! Мне стыдно смотреть на вас.

Рыцари изумленно переглянулись. — А ведь он прав, — словно нехотя молвил хронист Киприан.

— Но магистр еще у императора, — напомнил великий комтур. — Мы не можем рисковать.

В это время крестоносцы готовились к очередной войне с Польско-Литовским королевством, и магистр ордена отправился заручиться поддержкой у могущественных повелителей Европы. Сама война началась в следующем, 1422 году, но ни к чему не привела.

— С другой стороны, — продолжал комтур, — он как-никак наш единственный свидетель.

— Который ничего не стоит, не забывайте, — со смешком вставил синеглазый.

— Так что же, ты предлагаешь его отдать? — с раздражением спросил фон Эрлингер.

— Отдать? Нет, зачем же.

— То есть дать им заподозрить, что мы покрываем убийцу. Так, что ли?

— Необязательно. — Боэмунд фон Мейссен улыбнулся одними губами.

— Епископ у ворот, — напомнил рыцарь, имени которого Мадленка не знала. — Впустить его?

— Пусть ждет, — приказал комтур и обратился к фон Мейссену: — Ну, что ты посоветуешь, брат?

— Предоставьте епископа мне, — сказал синеглазый, недобро усмехнувшись, — и, ручаюсь вам, он уйдет удовлетворенный.

Какое-то время старый Конрад и молодой беловолосый крестоносец мерили друг друга взглядами. Великий комтур сдался первым.

— Хорошо, — сказал он. — Но мальчишка должен остаться здесь, а этот Флориан — убраться восвояси, и чтобы я дольше его не видел.

— Будет сделано. Эй, кто там, позовите сюда Альберта. И поживее!

Менее чем через час епископу Флориану было передано, что его ждут в большом зале замка.

Мадленка, хоть ей и строго-настрого запретили попадаться послам на глаза, ускользнула из своей комнаты и спряталась в соседнем зале, за дверью. Оттуда ей был прекрасно виден Боэмунд фон Мейссен, развалившийся в кресле великого комтура. На столе перед Боэмундом лежало блюдо с темным виноградом, выращенным кудесником Маврикием, и крестоносец отщипывал от кисти ягоды и отправлял их в рот, нимало не заботясь о том, какое впечатление это производит на окружающих. Губы его от винограда сделались совсем лиловыми.

Мадленка подозревала, что мстительный Боэмунд замыслил в отношении ее какую-то пакость и ей хотелось бы знать, какую. Она бы не удивилась если бы он приказал, к удовольствию Флориана снять с нее живьем шкуру, чтобы получить обещанные двести золотых флоринов. Именно поэтому она и томилась тут, в закутке за дверью, подсматривая в щель между петлями.

Кроме Боэмунда, в зале осталось с десяток рыцарей, в их числе фон Ансбах и хронист. Альберт, новый оруженосец Боэмунда, получил от своего господина приказание и удалился. Через какое-то время он вернулся и сообщил, что все сделано; только тогда Боэмунд велел впустить епископа.

Наконец появился Флориан в сопровождении всего четырех человек свиты. Заметно было, что пастырь бодрится, хотя ему явно не по себе. Он осведомился, где великий магистр.

— В отъезде, — был ответ.

Флориан спросил тогда о великом комтуре.

— Он болен, — сказал Боэмунд.

— Я полагаю… — начал епископ и умолк.

— Со всем, что их касается, вы можете обратиться ко мне, — сказал Боэмунд, глядя на него в упор.

— Ах, да. — Флориан достал два скатанных в трубку письма, с обоих концов запечатанных сургучом. — Простите, не знаю вашего имени, господин…

— Комтур Боэмунд фон Мейссен.

Мадленка заметила, как Флориан вздрогнул и побледнел. Вид у него, когда он узнал, с кем разговаривает, и впрямь сделался самый жалкий. Он молча отдал письма и отошел назад. Про себя Мадленка отметила, что Боэмунд даже не предложил ему сесть.

Одно письмо, очевидно, было от князя. Боэмунд бегло пробежал его глазами.

— Хм, — сказал он, — князь Диковский так же слаб в латыни, как и прежде. — Официальная переписка того времени часто велась именно на этом условном языке. Боэмунд передал послание Киприану и взялся за второй свиток. — Ха! Печать короля! Что же нам пишет старая лиса?

— Прошу вас… — несчастным голосом начал Флориан, теряясь. Боэмунд пригвоздил его к месту взглядом и развернул свиток.

— Пахнет язычеством, — заметил он с усмешкой, поднеся свиток близко к носу.

Хронист не смог сдержать улыбки. Сердце Мадленки пело от восхищения. «Большой, конечно, негодяй… но как держится!»

— Все то же самое, — проворчал светловолосый красавец Боэмунд, отдавая Киприану письмо короля. — Итак, вы непременно желаете заполучить этого… этого… — Он щелкнул пальцами, словно никак не мог вспомнить, о ком именно шла речь.

— Он назвался Михалом Краковским, — поспешно сказал Флориан, — но мы отнюдь не уверены, что это его истинное имя. Убийца княгини Гизелы должен быть наказан, и не к лицу таким рыцарям, как вы, укрывать его и оказывать ему гостеприимство.

• Предыдущая
• 40/75
• Следующая