Возвышенное и земное - Вейс Дэвид - Страница 43

• Предыдущая
• 43/187
• Следующая

Леопольда удивило, что сын не интересуется, кто будет присутствовать на концерте.

– Вот еще! – сказал Вольфганг. – Мне все равно. – Но в душе надеялся, что Афлиджио придет на концерт к барону. Тут уж он покажет этому болтуну, кто сочинил «Мнимую простушку».

Моцарты по настоянию хозяев вместе с ними встречали именитых гостей.

Это доброе предзнаменование и к тому же совсем воспрянул духом, увидев канцлера князя Кауница, недавно получившего от императрицы княжеский титул за какие-то заслуги. Канцлер приехал в сопровождении князя Дмитрия Голицына, русского посла при венском дворе. В пятьдесят восемь лет князь Кауниц был худощавый высокий мужчина с продолговатым властным лицом и холодными голубыми глазами – после императрицы самый влиятельный человек в империи. Если кто-то и мог оказать давление на Афлиджио, то, безусловно, князь. Ну и конечно, князь Дмитрий – Голицын предпочитал, чтобы его так называли, – весьма просвещенный человек, аристократ до кончиков ногтей. Князь Дмитрий, искусный дипломат, сумел сохранить дружбу и с Вольтером, и с императрицей Марией Терезией, хотя те терпеть не могли друг друга. Голицын тоже к нам благоволит, подумал Леопольд, недаром он щедро заплатил детям за концерт и пригласил их посетить Россию. Вот и теперь князь Дмитрий прямиком направился к ним. За ним неохотно следовал Кауниц.

– Господин Моцарт, – обратился к Леопольду князь Дмитрий, – я весьма горд тем, что посоветовал вам посетить Париж. Но когда вы осчастливите своим посещением Россию?

Леопольд, серьезно обдумывавший это приглашение, дивясь собственной храбрости, сказал:

– Ваше сиятельство, мы готовы хоть завтра тронуться в путь, но, как у истых патриотов, у нас есть обязанности перед родиной.

– Когда они будут выполнены, вы должны почтить своим визитом и Россию.

– Это будет большой честью для нас, ваше сиятельство, – с низким поклоном ответил Леопольд.

Князь Кауниц внимательно приглядывался к Вольфгангу, оживленно беседующему с ван Свитенами.

– Я слыхал, ваш сын болел оспой, – сказал князь.

– Он совсем выздоровел, ваше сиятельство, – заверил Леопольд канцлера, зная, что тот боится малейшего сквозняка и заразы и уже дважды отменял встречу с ними из-за перенесенной Вольфгангом болезни. – Красные пятна проступают только в сильные холода, – а сам подумал: сейчас как-никак лето, и очень теплое, канцлер должен бы знать это.

Тем не менее князь Кауниц еще долго присматривался к мальчику и осмелился приблизиться, лишь когда Голицын пожал Вольфгангу руку, поздравляя с завершением оперы.

– Кауниц, это огромный талант, – сказал он, обращаясь к князю. – Будь я немцем, я бы хранил его как зеницу ока.

– Что мы и делаем, – подхватил Кауниц. – Но ведь у нас много всяких других забот.

– Каких же? – поинтересовался князь Дмитрий.

– Только что окончилась весьма разорительная для нас война.

– Она окончилась пять лет назад.

– Да, но мы до сих пор не расплатились с долгами. Что до меня, то я высоко ценю дарование мальчика, – торопливо добавил Кауниц, желая показать, что тоже не лишен хорошего вкуса.

Его поддержал герцог ди Браганца, любитель музыки, с годовым доходом в сто тысяч дукатов, позволявшим ему потворствовать своей слабости.

– Господин Моцарт, – сказал герцог, – насколько я понимаю, в оперной музыке вашего сына чувствуется Глюк. Нет, нет, не принимайте это за упрек, – добавил он, увидев, как хмурится Леопольд. Герцог ди Браганца, хоть и покровительствовал Глюку, но внес свою долю и в оплату концерта Моцартов. – Естественно, что столь молодой композитор восприимчив к влиянию других музыкантов.

Леопольд промолчал; гости прибывали один за другим: граф Дитрихштейн – особо доверенной советник императора, фрейлина фон Гуттенберг – глаза и уши императрицы, старавшаяся держаться поближе к графу; кто же из них за кем следит, раздумывал Леопольд, склоняясь в поклоне перед графиней Тун, графом Пальфи и отцом Игнацием Паргамером – духовником императора и любимцем императрицы – и перед вошедшим вслед за ними доктором Францем Антоном Месмером – протеже доктора ван Свитена, который слыл ценителем музыки и пользовался авторитетом как специалист по части гипноза.

Вольфганг заинтересовался гостями лишь когда заметил среди них придворного композитора Адольфа Гассе и придворного поэта Пьетро Метастазио, споривших о чем-то с другим придворным композитором Джузеппе Бонно. Вот для кого ему хотелось бы сыграть. Папа говорил, что они лучше всех в Вене понимают оперную музыку и что Гассе – единственный немецкий композитор, которого признают в Италии, а как либреттисту Метастазио нет равных на свете. Но Вольфганг не успел заговорить с ними – князь Кауниц дал знак начинать музыкальное испытание.

– Господин Метастазио, – обратился к поэту Леопольд, – доктор ван Свитен любезно достал из дворцовой библиотеки том ваших либретто, ни с одним из них мой сын не знаком. Прошу вас выбрать любой имеет по вашему вкусу, а мой сын тут же сочинит к нему музыку.

Величавый семидесятилетний поэт старательно перелистывал том, отыскивая стихи, которые еще не были положены на музыку, а Вольфганг думал: Папа действует как волшебник, а ведь никакого волшебства не требуется. Мелодию он подготовил заранее – ее можно было приспособить к любому тексту, названному поэтом.

– Вот это, мальчик! – Метастазио явно злорадствовал.

Он нашел текст, который не так-то легко было положить на музыку.

Вольфганг с минуту смотрел на слова, затем стал быстро писать и тут же пропел мелодию, аккомпанируя себе на клавесине.

Некоторое время все молчали, затем раздались аплодисменты. И тогда Вольфганг, недолго раздумывая, заиграл свою оперную музыку. Папа велел исполнить только первый акт – у аристократов не хватит терпения дослушать до конца, но все гости, даже князь Кауниц, казалось, превратились в слух. Вольфганг доиграл любовную арию, завершавшую первый акт, и остался за клавесином.

Гости столпились вокруг него, и князь Кауниц объявил:

– Непостижимо! Не присутствуй я при этом, никогда бы не поверил.

– Ваше сиятельство, – спросил Леопольд, – неужели кто-нибудь еще сомневается, что Вольфганг сам написал музыку к «Мнимой простушке»?

– В самом деле! – воскликнул Кауниц. – Ну, а что скажете вы, Гассе?

Старик Гассе близоруко наклонился и стал разбирать ноты, написанные Вольфгангом. Сам Гассе в свои шестьдесят девять лет сочинил столько опер на либретто Метастазио, что потерял им счет.

Леопольда одолевало нетерпение. Он ненавидел Гассе, в руках которого находилась сейчас судьба его сына.

– Ария написана по всем правилам, – неторопливо сказал старик.

– И притом написана им самим, не так ли? – поторопил его Леопольд.

– Господин Моцарт, неужели именно это не дает вам покоя?

– Нe мне, господин Гассе, а Афлиджио.

– Не стоит падать духом, если при постановке первой оперы возникают трудности.

Но тут в разговор вступил Вольфганг:

– Скажите, господин Гассе, почему должны возникать трудности, если опера хорошая?

Леопольд начал извиняться за сына, но Гассе остановил его:

– Ну что вы, право, ведь он еще ребенок.

– Мне двенадцать с половиной, – твердо сказал Вольфганг. – И оперу написал я сам.

– Правда? – спросил князь Кауниц.

Под гневным взором Папы Вольфганг сник. Ничего не понять. Он писал эту музыку с любовью, а вот их она явно не тронула. Но ему нечего стыдиться. Пусть стыдятся они. Это у них, а не у него нет сердца. Заступилась за него графиня Тун.

– Напиши я такую оперу, как Вольфганг, я бы тоже ее защищала.

– Вот только он ли написал ее? – настаивал Кауниц. – Скажите ваше мнение, Гассе.

Гассе поднял глаза от партитуры. К чему такая торопливость? Хоть он до сих пор во многом зависит от князя, но на этот вопрос ответит, как и когда пожелает. Он относился к мальчику без предубеждения, однако не одобрял того, что Моцарт выжимает из сына все соки.

– Музыка есть музыка, – уклончиво ответил Гассе.

• Предыдущая
• 43/187
• Следующая