A.D. 999 - Белл Жадриен - Страница 25

• Предыдущая
• 25/74
• Следующая

Крики ужаса и вопли агонии нескончаемым эхом метались по подземному царству. Рыдания и жалобы выступали более тихим контрапунктом, сопровождающим какофонию страданий. А фоном всему этому служил звук непрестанного скрежетания и чавканья — то Дракон грыз и жевал корни Мирового Древа в своем бесплодном стремлении завалить его.

Царица Преисподней в одиночестве ужинала за своим столом, называемым Голодом теми, кто страшился оказаться угощением на такого рода трапезе. Она соскребла последние кусочки костного мозга и мозга головного с тарелки, называемой Голодание. Хихикая, Царица пренебрегла хорошими манерами, которым научил ее отец, Обманщик, и начисто вылизала тарелку розовым своим языком. Подземный сумрак, так страшивший многих, был для нее вполне приемлемым освещением, и она с улыбкой воззрилась на свое лицо, отразившееся в бронзовом зеркале Голодания.

Красивая девушка — Царица Преисподней! Молочно-бледен лик ее, изумрудны глаза, огненно-рыжи у нее кудри. Она снова улыбнулась. Сама Богиня-Кошка с ее прославленной красой, и та не ровня Царице…

По крайней мере от пояса и выше.

Улыбка угасла на полных алых губах Царицы. Она коснулась своего лица тонкими длинными пальцами — наследием отца — и провела ими по безупречной линии своей лебединой шеи. Затем потрогала груди свои, полные и твердые, словно молодые спелые яблоки; соразмерные, не раздувшиеся и жирные, как у коровы, но и не маленькие, не жалкие. Вот и упругий животик, касаться которого — одно удовольствие.

А ниже и начиналось уродство. Руки, теплые и живые, дотронулись до холодной, мертвой плоти. Скривившись от отвращения к нижней части своего собственного тела, Царица брезгливо вытерла о скатерть испачканные разлагавшейся плотью пальцы. Жуткий запах пугал даже ее самоё.

Именно потому Отец Всемогущий и поручил ей властвовать над бесславно скончавшимися — Царица сама была полутрупом. Сюда не приходили герои Валгаллы, здесь принимали только тех, кто умирал от постыдно преклонного возраста либо от болезней, зачастую вызываемых набегами на мир людей самой Царицы.

Даже отец ее, огненный бог, теперь редко наведывался к ней. Она чуяла исходящий от него запах страха, когда он спускался в подвластные ей ледяные глубины; взгляд его непрестанно меняющихся глаз метался вокруг, а ослепительная улыбка тускнела в темноте.

Царица ощутила в себе прилив знакомой ярости и возжаждала вновь обрушиться на Мидгард, где люди, теплые и живые, как половина ее тела, обитали в лучах солнечного света. Она убивала бы их, сокращая их численность взмахами кочерги катастроф или уничтожая еще большее количество с помощью смертоносной метлы болезней. Только в ненависти могла забыть она смерть, прилепившуюся к ней, смерть, на которую она не имела возможности повлиять…

И вдруг в подземном царстве наступила темнота. Мертвецы прекратили свои стенания. Громадный черный пес, спавший у ног Царицы, мгновенно пробудился; красные глаза его сверкнули, а подгрудок поднялся в тихом сердитом ворчании. Глупый Дракон перестал жевать корень Мирового Древа. Внезапная тишина означала только одно — кто-то новый пришел в царство мертвых. Царица приподнялась на своих ногах, которые по всем правилам не должны были поддерживать ее, и задалась вопросом, кто же идет к ней — еле волочащая ноги дряхлая старуха или, скажем, мужчина с перерезанным горлом, которого…

У Царицы перехватило дыхание. Тот, кто шел к ней, принес с собой свет. Свет и нежный аромат цветов, от которого у Царицы на глаза навернулись теплые слезы. Могучий черный пес у ее ног тихонько заскулил.

Этого не могло быть… и все же это произошло. Прекраснейший из богов Асгарда пришел в ее владения. Он умер, бесславно к тому же, иначе ему нашлось бы место в Валгалле. Но что же случилось? Все любили Прекраснейшего. Он никогда не мог умереть. Все создания из всех миров поклялись никогда не причинять ему вреда…

— Все, кроме маленькой омелы, — послышался рядом с Царицей голос, дрожавший на грани смеха. — Они забыли попросить омелу дать свое обещание не причинять ему вреда.

И если случайно нашелся тот, кто сделал из омелы дротик, и кто уговорил Слепца метнуть этот дротик в ничего не подозревающего Прекраснейшего…

Да, это был отец Царицы, и впервые он казался счастливым, пребывая в ее владениях. Чего нельзя было сказать о Прекраснейшем. Его сияние уже начинало угасать, а печальное выражение лица с утонченными чертами привнесло странное чувство в сердце молодой Царицы.

— Он никому не доставлял неприятностей, — сказала она Отцу, подступая ближе к любимейшему, невиннейшему, нежнейшему из богов Эзира. — Он жил только для того, чтобы нравиться другим, восхищать их, чтобы… — Царица сглотнула комок в горле. — Чтобы радовать глаз и сердце. Даже мне это известно, Отец. Даже ты это знаешь. И все же… Ты убил его.

Широкая улыбка Обманщика обратилась в гримасу.

— Да, — подтвердил он напряженным голосом. — Я убил его.

— Но почему? — вскричала Царица.

Жалость захлестнула ее. Жалость при виде этого невиннейшего из невинных, очутившегося здесь, во тьме и холоде.

Голос Обманщика понизился до рычания. Черные глаза злобно запылали, и даже она, Царица Преисподней, дрогнула перед неприкрытой ненавистью этих глаз.

— Я убил его потому, что он был прекрасен. Потому, что он радовал глаз и сердце. Потому, что он был обожаем и невинен. Потому, что он был всем тем, чем ты и я… что они…

Ярость душила Обманщика, и гнев его наконец передался и дочери. Царице стало понятно, почему он пошел на это. Ведь оба мы, он и я, изгои, ненавидимые и презираемые Эзиром. Как и братья мои — Волк и могучий Змей — отвергнуты лишь потому, что они не столь благородны и приятны.

— Смелее, Прекраснейший, — медленно произнесла Царица низким, грудным голосом. — Добро пожаловать в Ад.

И с тех пор Прекраснейший, предательски убитый, был обречен томиться в царстве бесславно умерших… вплоть до наступления конца света.

Элвин испугался так сильно, что, резко отпрянув назад, споткнулся и упал. Дыхание у него перехватило, и он очумело таращился на кошку, не в силах произнести ни слова.

Ровена поднялась, мягко ступая лапками, подошла к Элвину и уселась у его головы. Слегка ударив себя пару раз по бокам длинным белым хвостом, она аккуратно обвила его вокруг лап.

— Ну, чего разлегся? — спросила она. — Давай-ка, вставай. Ты что же, не слушал Повелителя?

— П-повелителя?

— Повелителя Ангелов. — Ровена кивнула в сторону правой руки Элвина. — Это кольцо Соломона. Соломон умел слушать животных и понимал их язык. Даже от нижайшей из тварей исходит мудрость. — Кошка посмотрела на Элвина; кончик ее хвоста чуть дернулся, как бы в нетерпении. — Хотя, — она дугой выгнула спину, поднимаясь, — я не уверена, что мне нравится называться «нижайшей из тварей».

— Возможно, — подал наконец голос Элвин, сам дивясь своему спокойствию и подбору слов, срывающихся с губ. — Михаил не имел в виду непосредственно тебя.

Ровена окинула его, как Элвину показалось, довольным взглядом.

— Умнеешь с каждой минутой!

Элвин старательно уставился на нее, потом, тихонько простонав, спрятал лицо в ладонь своей здоровой руки.

— Если я способен понимать тебя, — устало проговорил он, — стало быть, кольцо настоящее. А если оно настоящее, тогда все, что я видел, тоже происходило в действительности. Включая и задание, которое мне поручил Михаил.

Ровена мягко подошла к Элвину и нежно похлопала лапкой по его бедру.

— Все правильно. Итак, что же ты намерен делать?

Элвин поднял голову и взглянул в странные, разного цвета глаза кошки.

— Думаю, отправлюсь спать. Может, завтра утром, когда встану, я пойму, что все это мне только приснилось.

Ровена продолжала неотрывно смотреть на него, затем неожиданно потерлась головой о его колено.

— Нет, это не сон, друг мой. Иногда мне жалко вас, людей. Вы живете в мире, который так узок. Вы не можете видеть фей в лунном свете и грустных маленьких призраков, не слышите, как поет река. Все это для тебя, наверное, такое ужасное потрясение…

• Предыдущая
• 25/74
• Следующая