Женщина— апельсин - Васина Нина Степановна - Страница 17
- Предыдущая
- 17/100
- Следующая
— Ну, я не уверен, может, и в шесть раз, но она была как раз размером с его ногу до колена.
— Чью ногу?
— Обезьяны!
— Николаев, ты что-то путаешь, как же она могла заниматься с ним?..
— Ну, она везде по нему ползала, по разным интимным местам, эти интимные места были т-а-а-акие большие!
— Господи, — не выдержал Стас Покрышкин, — мне очень жаль, что вам попался именно этот бездарный фильм моей молодости, да, я его помню, я даже горжусь, что сумел создать такой шедевр в эпоху полного отсутствия компьютерной графики и спецэффектов, но ведь, показывая муляж… полового органа… чучела обезьяны, я тоже не попадаю ни под какую статью!
Николаев, соглашаясь, кивнул.
Несколько минут все молча допивали кофе.
— А я тут посмотрел еще одну фильму, — сказал скучно Николаев. Ева уставилась на него с интересом. — Там было все наоборот… Огромная такая женщина, у которой не видно даже конца… В смысле, у нее не видно верхней части туловища и головы… Только низ, но с очень достоверными подробностями! В этот низ входит, вернее, пролазит наш допрашиваемый и путешествует туда-сюда… По-моему… он дошел у нее внутри до желудка и пытался построить там шалаш.
— Да вы вообще представляете себе, что такое искусство?! — заорал Стас Покрышкин, — Ну арестуйте Дали, арестуйте, объявите всемирный розыск за то, что он нарисовал половые органы! Выройте Рубенса и наденьте на него наручники за обнаженку! Варвары!.. Никакого образования… Понятие «сюрреализм» вам что-нибудь говорит?
— Тебе что-нибудь говорит? — спросил Николаев.
Ева удивленно вытаращила глаза и покачала головой.
— Потом я посмотрел еще одну фильму, — Николаев проговорил это уже совсем грустно, — но в этой фильме я вообще ничего не понял… Там все пожирали друг друга, начиная с этих самых нижних мест. Называется «Завтрак с вампирами».
— Я не имею к этому никакого отношения, — быстро проговорил Стас. — Кто только не снимал чего-нибудь про вампиров, только самый последний эстет не снимал.
— И они все это ели, — продолжал Николаев, — на такой огромной кровати. Кровать стояла на постаменте, вокруг постамента стояли манекены… А кровать еще вертелась по кругу.
— Я так и знал, что вам не дает покоя моя студия. Людям вашей профессии… свойственно отвергать все новое, необычное, вы привыкли жить в норах… Вот, пожалуйста! — Стас вытащил из кармана глянцевый листок, расправил его и положил на стол.
Это была вырванная из большого и дорогого журнала страничка. Белая-белая комната с большой кроватью на круглом постаменте, со стены бьет в глаза несуразно яркая картина.
— Это каталог, понимаете?.. Из немецкого журнала, понимаете?! И любой человек с достатком и вкусом, конечно, — добавил злорадно Стас, — может заказать себе такую спальню!
— Николаев, ты бы выбрал такую спальню?
— Я, Ева Николаевна, сексуально здоров, зачем мне так крутить моих женщин.
— Если вы будете надо мной издеваться, я приглашу своего адвоката. Его нет до сих пор только потому, что я надеялся на доверительный разговор, мне нечего скрывать, но в случае издевок я попрошу себя защитить!
— А вы, Стас, напрасно на меня обижаетесь. Разве я издеваюсь? Я просто вас презираю, и все. Чувствую, что не должен вас презирать, а тем более говорить об этом, но презираю и говорю. Сейчас объясню! — предостерегающе поднял руку Николаев и не дал сказать что-то возмущенному Покрышкину. — Сейчас… Я мужик здоровый и простой, так погано, как вчера, я еще свои выходные не проводил, а все из-за тебя. Я отрыл человека, коллекционера, так сказать, он коллекционирует необычную эротику и называет ее дорогой эротикой. Я взял у него кассеты. Я купил бутылку и пригласил одну знакомую… Ты ее не знаешь, — это Еве, — мы завалились смотреть твои фильмы. Мне сказали, что ты делаешь эротику. А я это дело очень даже уважаю. Сначала я смотрел, как ты залез в эту бабу… Потом все вы, эстеты, жрали друг у друга причинные места, потом одна твоя талантливая актриса засовывала в задницу одному вполне приличному мужику такое… Короче… У меня совершенно ничего не стояло вчера, мне еще и сегодня плохо, и не знаю, когда я вообще смогу подумать о том, чтобы просто перепихнуться, понимаешь, ты… Зря ты так отмахиваешься, Стас, потому что я для тебя теперь наипервейший человек, я заявляю: то, что ты делаешь, — это не эротика, и порнографией тут тоже не пахнет, а слово «секс» и близко не стояло. Поэтому ты, Стас, перед законом чист. Нет еще наименования твоему искусству.
В наступившей тишине Ева смотрела во все глаза на Николаева.
— Она не верит! — показал на нее Николаев. — Смотри, Стас, не верит!
— Я действительно новатор в своей области. — Покрышкин успокоился и с достоинством выпрямился на стуле.
— Да ты не про то… Она не верит, что у меня теперь — все. Ничего и никогда не встанет после твоего искусства. Но я тебе еще не все сказал. Ты впечатляюще делаешь блевотину, но совершенно не умеешь показывать жизненные вещи… Например, смерть. Ну что у тебя за смерть, скажи, пожалуйста! Актрису натурально жрет вампир, сначала, понятно, она получает удовольствие, потому что любит его, но потом… почему она у тебя так ненатурально начинает таращить глаза, что-то спрашивает… Не видел ты смерти, Покрышкин, лица такого, когда человек уже ТАМ.
Стас, замерев, смотрел на Николаева. Николаев вдохновенно прошелся по кабинету, стал у окна.
— А, что ты от них хочешь… Люди искусства. — Ева встала и подошла к Николаеву, — Когда им все запрещают, они из кожи вон лезут, идут под статью, но что-то делают. Когда все можно, делай — не хочу, штампуют пошлятину для импотентов. И девицы у них какие-то… Ну ладно, не нравится ей трахаться перед объективом, понятно, она глаза закатывает, изображает страсть, но называет себя актрисой. Ладно, актриса, сыграй радость или горе, смерть например, — их этим приемам должны на первом курсе обучать… А у тебя, Стас, действительно, не смерть, а культпоход в театр.
— Это ты мне говоришь… ТЫ, как я должен показывать смерть!.. Да ее снимать очень просто, ее сделать трудно! Вы, два таракана в этой клетке… Что вы понимаете в искусстве, ей-богу!
- Предыдущая
- 17/100
- Следующая
