Приданое для Царевны-лягушки - Васина Нина Степановна - Страница 25

• Предыдущая
• 25/71
• Следующая

– Зачем же ты нанял ее?

– Она смертельно больна, – ответил трансвестит Кока с неподдельным удивлением в голосе. – Рак. Как я мог не взять такое несчастное существо? Нет, я мог, конечно, притащить детям бродячую дворняжку с лишайными струпьями, но потом собака отъелась бы, выздоровела, и гулять с нею пришлось бы мне. А дети очень привязались к этой несчастной. Гуляют ее по очереди, помогают готовить еду, учат русскому и даже стирают ее белье. Смертельно больная англичанка двадцати лет от роду и весом в сорок пять килограммов. Это идеальный вариант гувернантки для детей. Наследники уже научились сносно готовить обеды и убирать за собой, за нею и даже за мной – по инерции. Эта страдалица должна была умереть месяца два назад, но я тут заметил, что она больше не колется. Представь, она уверена, что я в нее влюблен и что работаю в цирке – клоуном.

– Ты думаешь – я педофил? – вдруг спросил Платон, плохо соображая, зачем это говорит.

– Вряд ли, – не задумываясь, ответил Кока, достал сигареты и потом долго еще крошил одну в длинных породистых пальцах с лиловыми ногтями. – Опять же – проблема с определениями. Я чувствую чужую боль. Я знаю, что ты приходишь в мою потайную комнату смотреть на детей, когда тебе нужно подлечиться. В сущности, что такое порок? Это поиск, поиск и опять поиск неожиданного выхода из недержания плоти или отчаяния души. Неожиданного для всех, понимаешь? Любые же стандартные варианты выхода воспринимаются обществом со снисхождением, как пагубные привычки. Извини, Платоша, но что такое педофил? Нет, не кривись, давай дебильно – по Уголовному кодексу. Это человек, склоняющий несовершеннолетних к развратным действиям. А ты?

– Хватит! – потребовал Платон.

– А ты приходишь смотреть на моих детей, когда жизнь – живучая зараза – побеждает твои способности существовать в ней. Ты приходишь, чтобы не пальнуть себе в рот или не повеситься. Так ведь?

– Хватит рассуждений. Ты бы оставил детей на мое попечение?

– Запросто, – опять без раздумий ответил Кока. – Потому что ты плачешь, когда смотришь на них. Кстати, почему ты плачешь?

– Не знаю. Когда я смотрю на детей, то понимаю, как жизнь...

Он замолчал, Кока с готовностью подсказал:

– Живуча, да?

– Нет, как она прекрасна и быстротечна. Я думаю, что бог – ребенок. Ты бы заплакал от отчаяния, если бы вдруг увидел играющего в песочнице маленького, невозможно прекрасного ребенка, зная, что он и есть бог?

– Платоша, ты – философ, – ответил на это Кока.

– Богуслав умер, – бесстрастно, как о чужом, сказал Платон.

– Я знаю, – спокойно заметил Кока. – Мне твой брат никогда не нравился, но царства небесного ему желаю от всей души. С этим царством, понимаешь, тоже есть некоторые проблемы. Я бы хотел после смерти жить у озера Киву в Африке. Просто сидеть привидением на берегу под баобабом и не пропустить ни одного африканского заката. А то царство небесное, которое всем навязывают... Я бы не хотел туда попасть.

– Ты не попадешь, не бойся, – успокоил его Платон.

– Как знать, как знать, – сомневается Кока. – Я никогда не кривил душой, не лгал, не изворачивался. Я не шел против природы, понимаешь? Искренность перед самим собой – это десяти заповедей стоит. А брат твой, царство ему небесное...

– Не надо, Кока, – тихо попросил Платон. – Не знаю, что там между вами вышло десять лет назад, но теперь это неважно.

– Как это – не знаешь? – подпрыгнул Кока. – Твой брат в присутствии гостей, при своих детях и при очередной его пассии – если не ошибаюсь, эта была новая домработница, он ведь менял их каждый год! – обозвал тебя педофилом, а меня – гомиком! Не знаешь!.. Мы же вместе ушли из его дома.

– Теперь это неважно, – заявил Платон. – Я тебя тогда знал мало, мне было все равно, как он тебя обозвал. Когда на него находило...

– Неправда. Тебе было не все равно. И я могу доказать это!

– Как – доказать? – опешил Платон.

– Очень просто. Никто за столом не обратил на его слова внимания. Ни-кто! Кроме тебя и меня. Мы оба приняли их слишком близко к сердцу, понимаешь? – Кока многозначительно поднял изящно выщипанные брови.

– Ты хочешь сказать...

– Призраки!

– Какие еще призраки? – Платон судорожно пытался вспомнить подробности тогдашнего застолья.

– Призраки нас, сегодняшних. Ты разве не заметил тогда? – Кока перешел на шепот, блестя безумными глазами и кривя яркий рот в перламутровой помаде. – В зеркале! Там, в зеркале в полтора метра высотой! Наши отражения. Я – в перьях и в женском платье. Ты – сегодняшний, только во фраке, со слезами на глазах, после просмотра пробуждения моих еще не рожденных детей! Мы стояли там оба! Клянусь!

– Замолчи, идиот! – не выдержал Платон. – Ты только что сказал, что я не педофил!

– А я – не гомик! – закричал что есть силы Кока, потом огляделся и добавил уже спокойно: – Один хрен! Ничего не поделать, я нас видел. Представь, каково мне было вдруг осознать себя женщиной через два года после рождения близнецов?!

– У меня нет фрака, – зачем-то, с исступлением шизофреника, продолжал настаивать Платон.

– Зато у меня теперь есть накладные груди. Хочешь пощупать – высший класс!

– Призраки не отражаются в зеркалах! – Платон с мольбой посмотрел на Коку.

Тот с трудом сдерживал смех. Платон не выдержал его сияющих глаз и комичных потуг не засмеяться и тоже расхохотался.

Смеясь, они схватились за руки. Кока пришел в себя первым. Платон еще подвывал, не в силах остановиться, а Кока уже отнял свои ладони, достал зеркальце и придирчиво осмотрел лицо.

– Куда тебя подвезти? – спросил он.

– К метро, – отдышался Платон.

– Очень смешно. Давно я с утра так не веселился! Довезу, куда скажешь, и еще скажу спасибо за визит.

– Правильно, – пробормотал Платон, – я тебе – деньги, ты мне – спасибо...

– Я деньги с тебя, Платоша, беру за посещение моей рабочей комнаты. А не за то, что ты смотрел в ней на детей. В детской раньше была наша с женой спальня, а в крошечной смежной кладовке – фотолаборатория. Это после смерти жены я перенес дверь в коридор, сделал окно-зеркало из лаборатории в свою спальню. А что поделаешь? Бизнес есть бизнес. Я ведь трудно выбирался из нищеты, Платоша, стыдно даже выбирался. Всякое бывало. Приходилось клиентов и нужных людей принимать дома. Я выжил, и до сих пор не верю в это – каждое пробуждение путаюсь в ощущениях. Но я – живу. А когда привез из женевского хосписа гувернантку, выделил ей детскую, детей поселил в бывшей своей спальне, а в бывшей лаборатории я теперь молюсь.

– Что? – не поверил Платон.

– Молюсь, а что тут странного? У меня там коврик есть для коленопреклонения, иконка в углу и свеча под ней.

Застыв на несколько секунд до ледяного бесчувствия, Платон потом попросил сквозь зубы:

– Поехали уже. – Но сарказма сдержать не смог: – А как же бизнес?

– У меня теперь, Платоша, есть рабочее место. Офис, так сказать. – Кока не обиделся. – Там прекрасные дорогие апартаменты и комната для просмотра и записи с отличной аппаратурой. Но знаешь... смотровое зеркало – такое же. Точно! – он в озарении покачал головой. Потом перевел огромные глаза на Платона и укоризненно улыбнулся. – Ты, Платоша, единственный, кто теперь посещает эту кладовку, кроме меня. Ты ведь плохо обо мне подумал, а я не обижаюсь.

– Офис! – Платон стукнул себя ладонью по лбу. – Царица огня и воды! У меня же сегодня свадьба!

Начавший выруливать со двора Кока резко затормозил.

– В смысле, племянник надумал жениться. Неожиданно, вдруг... – бормотал Платон, пытаясь вспомнить, во сколько нужно было подъехать к загсу, но не смог. – Это потому, что меня хватил небольшой инсульт, – зачем-то стал он объяснять свою нервозность и забывчивость Коке, уставившемуся на него вытаращенными глазами. – С памятью плохо, заплакать могу нечаянно или даже наорать неприлично.

– Ты? Наорать? – не поверил тот.

– Я теперь живу не один, – опустил глаза Платон. – С племянниками живу. Еще женщина появилась вдруг – Аврора, она спит в кухне и делает вид, что нанялась в домработницы. А теперь вот старший племянник задумал жениться и привел ко мне свою невесту. Я не умею долго быть с людьми, особенно если их много и они заставляют меня делать разные странные вещи. Если бы ты знал, если бы ты только знал, какие!.. Кока, я ничего в этой жизни не понимаю, но если я до сих пор не повесился, то она действительно очень живучая штука.

• Предыдущая
• 25/71
• Следующая