Узники Тауэра - Цветков Сергей Эдуардович - Страница 56
- Предыдущая
- 56/82
- Следующая
Правительство попыталось свести к нулю значение этого документа, настаивая на внесении в него всего одной фразы: «Мы предоставляем его величеству эту смиренную петицию, не только заботясь о сохранении наших вольностей, но и с должным вниманием к сохранению той верховной власти, которая вручена вашему величеству для покровительства, безопасности и счастья народа». Эта небольшая вставка уничтожала те самые права, которые она, по-видимому, собиралась охранять, и потому авторы Петиции, среди которых был и Элиот, ответили, что не изменят в документе ни слова.
Тогда король вступил в открытую борьбу – за свои древние права. По его настоянию палата лордов внесла в Петицию ряд поправок и оговорок в пользу верховной власти.
Это заставило Элиота выступить с предложением составить королю ремонстрацию о положении в государстве. Но когда он упомянул об отставке Бэкингема как о необходимой мере, без которой невозможны никакие реформы, спикер прервал его, так как «ему приказано, – сказал он, – прерывать всякого, кто сделает какие-либо выпады против королевских министров». Такое нарушение свободы слова в парламенте послужило поводом для сцены, невиданной до сих пор в зале Вестминстера. Элиот внезапно сел посреди удрученного молчания всей палаты. «Тогда началось такое зрелище, – рассказывает очевидец, – какого никогда не было видано в этом собрании: некоторые плакали, другие кричали, третьи предсказывали роковое падение нашего королевства; некоторые же каялись в своих грехах и грехах страны, за которые на нас ниспослано такое наказание; другие же нападали на тех, кто плакал. Больше ста человек плакали, и многие, которые хотели говорить, не могли проговорить ни слова, задыхаясь от слез».
Наконец один из друзей Элиота, сэр Эдвард Кук, заговорил, обвиняя себя за боязливые советы, которые останавливали Элиота в начале сессии, и объявил, «что причина и источник всех этих страданий не кто иной, как герцог Бэкингем». Ни Элиот, ни Кук не подозревали, что в эту минуту они подписали смертный приговор временщику.
Обвинение против герцога было подано королю. Карл принял бумагу холодно, а Бэкингем при чтении ее упал на колени и хотел заговорить.
– Нет, Джордж! – сказал король, поднимая его и всем видом показывая, что герцог по-прежнему пользуется его милостью.
В ту же ночь портрет герцога, висевший в подконтрольном ему Верховном суде, упал со стены.
Тщетно перепробовав все средства для улаживания дела, Бэкингем решил возвратить себе поддержку народа войной. Под предлогом оказания помощи Ла-Рошели, на Темзе вновь был собран флот, полки стягивались к месту сосредоточения. Но среди солдат и матросов наблюдалось сильное брожение. Они ничего не имели против того, чтобы сразиться с кардиналом Ришелье, однако в полках и корабельных командах по рукам ходили копии с последней речи Элиота. Из парламентского документа явствовало, что ими предводительствует «враг королевства». Можно ли одержать победу под руководством такого человека? Снабжение армии было поставлено из рук вон плохо, многие солдаты не имели одежды и обуви. Ирландцы из отряда королевских телохранителей днем и ночью грабили фермеров в провинциях. Бунты солдат, стычки с горожанами, аресты дезертиров и буянов случались ежедневно. Когда Карл отправился с Бэкингемом в Дептфорд для осмотра кораблей, он шепнул любимцу:
– Джордж, многие желают, чтобы эти корабли погибли вместе с тобой. Не думай об этом: если тебе суждено погибнуть, мы погибнем вместе.
Король ошибся: они умерли порознь, хотя и за одно дело. Общее между ними было и то, что обоим суждено было пасть не воинами на поле битвы, а жертвами убийцы и палача.
Впрочем, Бэкингем выехал из Лондона, ни о чем не подозревая. В Портсмуте для него приготовили каменный двухэтажный дом, стоявший на главной улице города. В этом доме субботним утром 23 августа 1628 года собралась толпа лордов и леди, адмиралы, генералы и государственные чины. У дверей стояла карета: Бэкингем с веселым лицом отправлялся на свидание с королем. Он объявил собравшимся, что из Ла-Рошели получены хорошие вести, так что необходимость в военной экспедиции отпадает. Однако присутствовавший здесь же гугенотский адмирал Субиз вступил с герцогом в горячий спор, уверяя, что эти известия ложные и Ла-Рошели по-прежнему грозит опасность.
Пока внутри дома продолжался этот шумный разговор, на улице возникло еще большее волнение. Толпа матросов бегала по улицам, называя герцога тираном и убийцей, потому что накануне он велел отдать под суд одного оскорбившего его матроса. Мятежники бросились на солдат, пытавшихся водворить спокойствие, и город превратился в кровавое поле битвы. Бэкингему пришлось лично возглавить кавалерийский отряд, чтобы навести порядок на улицах. Двое мятежников было убито и множество ранено. Бэкингем, выведенный из себя, схватил одного из зачинщиков уличных беспорядков и велел повесить его вместе с приговоренным к смерти матросом.
Возвратившись в дом, герцог приказал подать карету. Когда ему доложили, что экипаж стоит у дверей, он вышел из кабинета и зашагал по узкому полутемному коридору, наполненному людьми. Вдруг он остановился и пошатнулся… Лорд Кливленд, шедший рядом, услыхал глухой удар и слова, произнесенные кем-то вполголоса:
– Господи, помилуй его душу.
Бэкингем чуть слышно пробормотал: «Злодей…», вырвал из своей груди нож и рухнул на землю. Кровь хлынула у него изо рта, глаза закатились…
В первые минуты свита герцога, слышавшая его препирательства с Субизом, решила, что его убил гугенот. Блеснули сотни шпаг, и раздался крик: «Француз! Ищите француза!» Но пока офицеры и лорды метались по дому в поисках французского адмирала, какой-то человек, небольшого роста, в офицерском мундире, без шляпы и со шпагой в руке, вышел из дверей одной из комнат и громко воскликнул:
– Я убийца!
Все глаза обратились на него.
– Это я! – повторил он и отдал свою шпагу.
Его тотчас допросили, и он поведал, что был всего лишь орудием провидения. На вопрос, как его зовут, он ответил: «Джон Фельтон». Допрашивавшие его лорды, желая поколебать его невозмутимость, сказали как бы между прочим, что герцог не убит, а только ранен. Фельтон, опытный воин, улыбнулся:
– Этот удар убил бы его, даже если бы на нем была кольчуга.
Потерянная им в суматохе шляпа была найдена, и в ней обнаружена записка, писанная его рукой, в которой убийца заявлял, что не имеет никаких личных оснований мстить герцогу и решился его убить как врага общества, объявленного таковым высшим судом Англии – парламентом.
Карл получил весть об убийстве Бэкингема во время утренней молитвы, стоя на коленях. С рыданиями король бросился на постель. Но всюду, кроме дворца, новость приветствовалась криками радости. Молодые оксфордские бакалавры и почтенные лондонские олдермены одинаково рьяно пили за здоровье Джона Фельтона, с некоторой завистью к такому классическому подвигу. «Да благословит тебя Бог, маленький Давид!» – кричала одна старуха, когда скованного убийцу везли по улицам Лондона. «Да утешит тебя Бог!» – раздавалось в толпе, когда за ним захлопнулись ворота Тауэра. Даже войска кричали королю, осматривавшему их при отъезде, чтобы он «пощадил Джона Фельтона, их бывшего товарища». Те, кто не прославлял Фельтона вслух, молились за него в душе.
Король сразу объявил, что у Фельтона должен быть соучастник, и назвал имя Элиота. Отныне его уже не могли убедить в обратном, и во всех его последующих поступках проглядывает эта мысль.
На следующий день и в продолжение многих недель народ толпился перед Прогулкой Рэйли, чтобы поглазеть на своего «маленького Давида» и «Освободителя», а лорды и джентльмены стекались в Кровавую башню, горя желанием узнать, что за человек убийца Бэкингема.
Невысокий, довольно слабого сложения, с опущенными глазами, бледным лицом и тяжелой поступью, Фельтон являл собой классический тип фанатика. На одном из его пальцев была отрублена фаланга, и он спокойным голосом рассказывал всякому спрашивавшему об этом увечье свою историю. Однажды некий джентльмен оскорбил его; Фельтон потребовал удовлетворения и, получив отказ, отрубил себе кончик пальца и послал обидчику в знак презрения.
- Предыдущая
- 56/82
- Следующая
