Королева его сердца - Валентино Донна - Страница 46

• Предыдущая
• 46/75
• Следующая

Данте хотелось ответить ей, что она ошибается и что Глориане не придется искать нового телохранителя, даже если он будет есть с таким аппетитом. Ему хотелось сказать ей, как вкусен приготовленный миссис Блу омлет, но у него просто не было времени для слов, поскольку желудок требовал еще одну порцию.

Вернулся мистер Блу и с шумом опустил на землю целую охапку сучьев. Он посмотрел на Мод и на Глори и, посмеиваясь, взял их тарелки с нетронутой едой. Потянувшись к поясной сумке миссис Блу, он извлек из нее горсть сушеных трав, которые она использовала, готовя ужин.

– Чамизо, – сказал он, бросая траву в костер. – Съедобная зола четырехлепестковой лебеды. Эта зола полезна для желудка и окрашивает в синий цвет всю нашу пищу. Мы намерены использовать много чамизо для того, чтобы подкрашивать в синий цвет всю вашу еду, потому что ваше путешествие нуждается в помощи богов, баха-на. – Торжественный вид мистера Блу исключал всякую мысль о подшучивании над ними.

– Этот священный цвет – ваш однофамилец? – спросил Данте, сообразив, что слово «синий» пишется по-английски так же, как фамилия индейца.

– Нет. Некоторые белые смеялись над нашими религиозными убеждениями и стали называть нас мистером и миссис Блу просто в насмешку. А скоро им последовал и весь Холбрук. Это нас не обижает.

– Я предпочел бы называть вас вашими настоящими именами, – тихо проговорил Данте.

С довольным и веселым видом мистер Блу предостерегающе поднял руку.

– Имена хопи нелегко поддаются языкам белых. Меня вполне устраивает имя, данное мне моими белыми братьями, бахана.

– Он не любит прозвищ, – сказала Глориана миссис Блу, раньше чем Данте успел подобрать нужные слова, чтобы возразить индейцу.

Сознание того, что Глориана сумела разгадать в нем даже такую мелочь при первой встрече, согревало душу Данте. Молодой человек старательно охранял свое'имя незаконнорожденного, относясь к этому, пожалуй, слишком серьезно. Глориана была первой женщиной, которая так глубоко проникла в его внутреннее состояние, хотя, надо признать, никакую другую женщину он и близко не допускал в свою душу.

– Меня действительно удивляет, что вы так легко отказались от имени, принадлежащего вам по праву рождения, – заметил Данте.

Мистер Блу лишь улыбнулся:

– Совершенно не важно, каким именем пользуются люди, обращаясь ко мне. Свою подлинную сущность человек чувствует нутром, она у него в душе и в сердце, а вовсе не в том, как к нему обращаются другие.

Раньше такая мысль никогда не приходила в голову Данте.

Мод морщась попробовала еду, но гримаса ее расцвела улыбкой восхищения, как только она проглотила первый кусок.

– Ну же, Глори, отведай этого. Ты почувствуешь себя лучше, если чего-нибудь поешь, хотя бы и синего.

– Я чувствую себя вовсе не плохо, – возразила Глориана, проглотив, в свою очередь, кусок омлета. – Оставь меня, пожалуйста, в покое.

– Она всегда становится колючей, когда ее одолевает страх, – ни к кому не обращаясь, заметила Мод.

Муки совести от сознания того, что он явился причиной страха и тревог Глорианы, не давали покоя Данте. Он долго переживал их во время трапезы, пока чувство вины не возобладало над удовольствием, которое он получал от еды.

– Возможно, в этом виноват я, – проговорил он. – Я вынудил ее отправиться в эту поездку против воли.

Глориана резко поднялась на ноги, уронив на землю теперь уже пустую тарелку:

– Вы оба хотите ее прекратить, да? Я не колючая, Мод, а вам, мистер Тревани, я докажу, что мною не так-то легко управлять. Вы не могли вынудить меня сделать ничего такого, чего бы я не хотела.

Произнося эти слова, она приблизилась к Данте нос к носу. Когда в поле его зрения оказалась только Глориана, остальные трое как бы перестали для него существовать. Ее глаза пылали восхитительным изумрудным пламенем, и, казалось, их лагерный костер горел только для того, чтобы играть красно-золотыми бликами в ее волосах.

– Ты хотела отказаться от унаследованного тобой имущества и уехать из Холбрука, не побывав на ранчо, – напомнил ей Данте.

– Может быть, я это и говорила, но это еще не значит, что я так думала. – Очевидно, Данте выдал чем-то свое смущение, потому что у нее вырвался раздраженный вздох. – Человек, видишь ли, может изменить свое мнение. Может быть, кто-нибудь вроде тебя, привыкший взвешивать все «за» и «против» при всех обстоятельствах, просто не способен потом признаться, что он о чем-то сожалеет.

– Я наделал ошибок, – тихо сказал Данте. – Поэтому-то и стараюсь увязать свои слова и действия.

– А мне нет дела до того, чтобы что-то было увязано. Я пожалела об отмене поездки почти сразу же, как у меня вырвались эти слова. Когда ты добивался от меня согласия поехать, я лишь старалась сохранить достоинство.

– Тогда почему же так ускоряется твой пульс? Я вижу, как бьется жилка у тебя на горле, Глориана, с отчаянием попавшей в силки птицы, тщетно пытающейся вырваться из плена.

Глориана с замирающим сердцем остановила взгляд на Данте. Ее глаза выдавали смятение застигнутого врасплох человека. Но тут же она распрямила плечи, и взгляд ее снова запылал зеленым пламенем, чтобы положить конец минутной слабости.

– Кровь у меня кипит потому, что мне приходится спорить с нахалом.

– Это я твой нахал?

– Перестань так глупо улыбаться! Я же только что тебя оскорбила.

– Но ведь ты назвала меня своим любимым. – Данте не обманула суровость ее слов – светящиеся нежностью прекрасные глаза говорили совсем о другом.

– Нет. Я назвала тебя нахалом.

– Там, откуда я родом, слово «нахал» означает «любимый».

– Ну и что? Это меня совершенно не удивляет. Насколько я знаю мужчин, любимые могут очень быстро превратиться в нахалов.

– Только потому, что я заметил, как твое тело выдает беспокойство и страх?

– О Боже мой! Опять все сначала! Ты хуже любого из терьеров, которых мистер Фонтанеску держит для истребления крыс. – Глориана повернулась на каблуках и, шагнув к костру, обхватила себя руками, будто внезапно почувствовала озноб. – Хорошо. Если хочешь знать, я немного нервничаю. Но не потому, что мы едем взглянуть на мое наследство. Мод, ты меня, вероятно, понимаешь.

– Я не уверена в этом, дорогая.

В какой-то момент их препирательств супруги Блу отошли от костра, оставив белых втроем.

– Мне никогда… мне никогда не доводилось проводить ночь с… – Глориана умолкла, проглотив комок в горле и бросив быстрый взгляд на Данте, и в нем вдруг шевельнулось что-то чисто мужское при мысли о том, что она, может быть, хотела бы провести ночь с ним.

Губы ее полураскрылись, и блики от костра сделали их еще более соблазнительными. Она провела по ним кончиком языка. У Данте перехватило дыхание, и он задохнулся бы, но молчание было прервано, и беседа снова потекла своим чередом.

– Мне… мне никогда не доводилось ночевать на открытом воздухе да еще в окружении всего лишь нескольких человек…

– Что верно, то верно. Здесь куда спокойнее, чем в расположившемся лагерем цирке.

– Я всегда думала, что было бы гораздо приятнее, если бы лагерь не был таким многолюдным и беспокойным. Думала, что буду спать лучше без всех его шумов и запахов. А вместо этого чувствую себя слабой и беспомощной, словно одна из этих звезд может упасть с неба прямо на меня и сплющить в лепешку. И… и не лучше ли отказаться от поездки?

Так рухнули любовные надежды Данте. Он взял несколько сучьев из оставленной мистером Блу кучи хвороста и подложил их в костер, скрывая этим жестом свое разочарование.

– Ты скучаешь по своим друзьям из цирка?

– Я бы этого не сказала. Я же знаю, что увижусь с ними примерно через неделю. – Медленно, неровным шагом Глориана снова подошла к Данте. – Кажется, мне не хватает именно близости с людьми, дружеского общения. – Она опустилась рядом с Мод на одеяло.

– Дружеского общения?

– Знаешь, просто сидеть у костра и рассказывать друг другу всякие истории…

– А! Как бывает у нас, воинов.

• Предыдущая
• 46/75
• Следующая