Спокойной ночи - Уэстлейк Дональд Эдвин - Страница 1

• 1/3
• Следующая

Боль.

Болели грудь, живот, ноги. А у девушки, которая пела ему, был слишком громкий голос. Тьма, окружавшая его, обретала на расстоянии какие-то серо-синие очертания.

"Я — Дон Дентон, — подумал он. — Я ранен”.

Как? Каким образом это случилось?

Но девушка пела слишком громко, и было невозможно сосредоточиться. И он снова куда-то улетал, теряя на миг сознание, с ужасом ощущая, что проваливается не в сон, а в смерть.

Он должен очнуться! Открыть глаза, заставить их открыться! Слушать это чертово пение, сконцентрироваться на словах, заставить мозг работать. “Спокойной ночи, — пелось в песне, — спокойной ночи, мы гасим огни, вечеринка закончилась и ночь пришла — спокойной ночи, моя любовь”.

Вокруг была сине-серая тьма, и веки были ужасно тяжелы. Он заставил их подняться, всмотрелся в поющую девицу и эту странную тьму.

А, телевизор. Свет в комнате был выключен, двери закрыты, шторы опущены. Лишь телевизор светился бледным светом.

Он видел, как девица допела до конца и склонилась перед аплодирующей публикой. А потом он узнал себя, шагающего через сцену, улыбающегося и аплодирующего; и наконец память вернулась к нему.

Его звали Дон Дентон. Сейчас был вечер среды, между восемью и девятью часами. По телевизору показывали программу “Варьете-шоу Дона Дентона”, записанную сегодня днем.

Передача эта на тележаргоне именовалась “живой эфир в записи”. Она не была записью заранее отрепетированной программы и не монтировалась из разных кусков на манер фильма. Это было так называемое “живое” шоу, хотя и записанное фактически за три часа до эфира. Профсоюзные требования и желание удешевить производство делали более удобным время между пятью и шестью часами, а не между восемью и девятью.

Дентон смотрел все свои шоу не из самолюбования — хотя и был самолюбив, — а потому, что как профессионал привык изучать свое детище, отмечать недостатки и по возможности изыскивать пути дальнейшего совершенствования.

Сегодня, по окончании записи, он поужинал в “Афинском зале” и отправился смотреть передачу. В квартире он был, разумеется, один — он никогда не позволял посторонним присутствовать при собственных просмотрах. Придя домой и переодевшись в спортивный костюм, он налил себе выпить, включил телевизор и уселся в кресло, правый подлокотник которого представлял собой миниатюрный письменный стол с деревянной крышкой в размер блокнота и двумя маленькими ящичками.

В восемь часов прошла реклама, и появились титры “Варьете-шоу Дона Дентона”. Ему понравилось, как его объявил ведущий, затем его имя трижды возникло на экране, и зазвучали фанфары. Камера показала закрытую занавесом сцену, затем на авансцену вышел он сам, и разразились аплодисменты.

Дон Дентон нахмурился. Слишком сильно аплодируют? Усилия публики в студии “поддерживались технически” в аппаратной, и сегодняшняя поддержка была слишком бурной. Он сделал соответствующую пометку.

Его образ на телеэкране смеялся и шутил. Сидя в кресле. Дон Дентон одобрительно кивал. Потом его образ представил певицу, и тут Дентон повернулся, чтобы подложить себе под поясницу подушку. И тогда...

Да. Теперь память возвратилась, и он понял, как его ранили.

Входная дверь в квартиру внезапно открылась, припомнил он сейчас, и...

Он в раздражении обернулся. Шла передача, и какого черта его отвлекать. Все это прекрасно знали — и нечего сюда приходить по средам вечером.

Свет проникал только из холла, и фигура незваного гостя вырисовывалась неясным силуэтом. Стоял январь, поэтому пришедший был в теплой одежде — Дентон не мог определить, мужчина это или женщина.

Приподнявшись из кресла, он гневно крикнул:

— Какого еще черта вам...

Яркая вспышка, словно удар молнии, расколола темноту, и наступила тишина.

А потом он опять услышал ту девицу, которая пела слишком громко.

В него стреляли! Кто-то — кто? — проник сюда и стрелял в него!

Раскинувшись в кресле, он попытался понять, куда попала пуля. Ноги ломило. В животе росла тяжесть, тошнило. Но пуля была не там. Выше, выше, выше...

Вот!

С правой стороны груди маленькая рана, боль от которой отдается во всем теле. Пуля здесь, все еще внутри его, и он понимал, что рана эта скверная...

Публика зааплодировала, а он перепугался: он опять стал проваливаться в пустоту. С трудом сосредоточась, он вновь увидел себя на телеэкране — представляющим комика с анекдотом про новые автомобили. Справа от телевизора стоял телефон.

Ему требуется помощь. Пуля у него в груди, рана серьезная, и ему необходима помощь. Ему надо встать, добраться до телефона, позвать на помощь.

Он пошевелил правой рукой, и ему показалось, что она где-то очень далеко, словно за толщей воды. Он попытался приподняться, но боль, пронзившая тело, заставила его снова упасть на сиденье. Вцепившись в ручки кресла, он стал потихоньку выпрямляться, кривясь от боли и задыхаясь.

Но ноги у него не работали. Он был парализован ниже пояса, двигались только руки и голова. Господи, он же умирает, смерть уже подкрадывается к нему. Надо позвать на помощь, пока она не добралась до сердца.

Он опять попробовал дотянуться до телефона, и снова боль пронзила его. Рот его раскрылся в беззвучном крике, но с губ не сорвалось ни звука.

В телевизоре смеялись тысячи голосов.

Он снова посмотрел на экран, где изгалялся комик.

— Пожалуйста, — шепнул он.

«Порядок, — сказала она, — ответил комик, — у меня в багажнике запасной мотор!»

Телевизор едва не раскололся от хохота.

Поклон, еще один, и, подмигнув умирающему, комик помахал ручкой и исчез с экрана.

И вновь появился его экранный образ, маленький и бесцветный, но в целости и сохранности; оживленный и радостный, он кричал: “Отлично, Энди, превосходно!” Этот экранный Дон Дентон подмигнул настоящему и спросил: “Не так ли?"

— Пожалуйста, — шептал он.

"Как вы думаете, кто будет следующим?” — вопросил Дон Дентон с экрана.

Кто? Кто это сделал? Надо понять, кто это, кто стрелял в него и пытался его убить.

Думать он не мог. Какой-то паук, поселившийся у него в голове, путал ему мысли.

Нет! Он должен знать кто!

Ключ. Вот эта мысль была ясна: ключ, это должен быть кто-то, у кого есть ключ. Он четко припомнил тихое звяканье, перед тем как открылась дверь.

У убийцы должен быть ключ: он помнит, что дверь открывали. Он всегда запирал дверь. Это Нью-Йорк, Манхэттен — здесь двери всегда запирают.

На всем свете лишь четверо имели ключи от его квартиры, кроме него самого.

Нэнси. Его жена, с которой он жил раздельно, но не разводился.

Херб Мартин, главный сценарист шоу.

Морри Стонмэн, его продюсер.

Эдди Блейк, второй комик в его шоу.

Значит, это был один из четверых. Все они знали, что он тут, сидит один и смотрит программу. И у каждого из них были ключи.

Один из этих четверых. Он представил себе их лица — Нэнси, Херба, Морриса и Эдди, пытаясь разгадать, кто из них пытался убить его.

А потом прикрыл глаза и почти отдался в объятия смерти. Потому что это мог быть любой. Все они ненавидели его, ненавидели столь сильно, что вполне могли явиться сюда, чтоб убить его.

Как это было горько — сознавать, что четверо ближайших к нему людей столь сильно ненавидели его так, что желали его смерти.

"Ну, довольно, профессор”, — произнес его собственный голос.

Он в испуге открыл глаза. Он уже почти отходил, почти умирал. Уже пропала чувствительность ниже колен и стали неметь пальцы. Смерть. Смерть входила в него.

Нет. Он должен выжить. Он должен оставить их в дураках, всех четверых. Во что бы то ни стало он должен выжить. Думай, напрягай мозги, борись с дурнотой.

Подумай об этой четверке. Кто из них сделал это?

• 1/3
• Следующая