Мокрушники на довольствии - Уэстлейк Дональд Эдвин - Страница 31

• Предыдущая
• 31/42
• Следующая

Иначе я покойник.

Я приехал домой и бросил «мерседес» перед дверью, под знаком, угрожавшим принудительной буксировкой. Было без десяти двенадцать, а после полуночи стоянка разрешена. Если легавым удастся за десять минут пригнать сюда буксировочный грузовичок, пускай забирают мою машину.

Поднявшись к себе, я направился прямиком в ванную и полюбовался своим отражением в зеркале. Ну, хорош! Физиономия чумазая, на потном лбу, правой щеке и подбородке – потеки грязи. Руки были еще грязнее, чем лицо, а одежда имела и вовсе жуткий вид. Рубаха и пиджак в пятнах, штаны на коленях порваны – вероятно, это произошло, когда я катапультировался из подвала. С носка правого ботинка содран клок кожи.

Теперь умник задолжал мне еще и за шмотки, и я горел желанием взыскать с него этот должок.

Я разоблачился, принял душ, натянул чистую одежду и позвонил Эду, введя его в курс последних событий и сообщив в числе прочего, что нашел труп Билли-Билли. Когда я кончил доклад, он сказал:

– Поганый сукин сын.

– Я тоже так думаю, – ответил я.

– Ладно, – молвил Эд. – Ладно, ладно. Он сам на это напросился. На сей раз он зашел слишком далеко. Перемудрил. Самую малость, но вполне достаточно, чтобы себе же и нагадить. Легавые получили своего желанного Билли-Билли, а значит, закроют это чертово дело. Стало быть, умник наш, Клей Этот сукин сын – наш, и нам нет никакой нужды сдавать его в полицию.

– Да, верно, – сказал я. – Мне это в голову не пришло.

– И ему, ублюдку, тоже. Но мне-то пришло Клей, сейчас этот сукин сын нужен мне как никогда. Я хочу видеть его воочию. Этот ничтожный умник малость переумничал, и теперь ему будет плохо.

– Я его накрою, Эд, – пообещал я.

– Надеюсь на тебя, мальчик.

– Да, Эд, послушай, вот еще что. С точки зрения полиции, убийство Мэвис Сент-Пол раскрыто. Но как насчет Бетти Бенсон? Я ведь еще хожу в подозреваемых, как ты знаешь.

– Легавые получили своего Билли-Билли, – сказал он, – и теперь нетрудно будет убедить их заткнуть им обе дыры.

– Хочу надеяться. Ну а как с самим Билли-Билли? Думаешь, легавые станут искать парня, который его пришил?

– Черт, конечно, нет. Они решат, что это наших рук дело, и плюнут на все. Какое им, к черту, дело, кто угробил эту никчемную шпану?

– Да, наверное. Ладно. Эд, я просто подумал, что тебе следует знать про Билли-Билли. Сейчас опять возьмусь за дело.

– Давай, Клей. Притащи мне этого гада.

– На подносе, – ответил я, – и с яблоком в пасти.

– Погоди-ка, – спохватился Эд. – Надо бы поставить в известность и Клэнси. Именно ему придется уговаривать легавых снять с тебя подозрение и повесить Бетти Бенсон на Билли-Билли. Поезжай к нему. Посовещайтесь, найдите способ отмазать тебя и свалить все на Билли-Билли.

– Куда мне ехать? К нему домой?

– А куда же еще, черт возьми? Сейчас ведь полночь.

– О чем я и толкую. Ты знаешь, Клэнси не любит смешивать работу и личную жизнь.

– А кто любит? К черту! Дело слишком важное. Езжай и поговори с ним.

– Хорошо, Эд.

– А потом достань мне этого парня.

– Достану.

Я натянул пиджак и уже собрался уходить, как вдруг зазвонил телефон.

– Ты хотел знать, где был Сай Грилдквист вчера в четыре часа дня, сказал Бугай Рокко. – Я это выяснил. У одного мецената, там читали его новую пьесу.

– Это точно? – спросил я. – И он не мог отлучиться, скажем, на полчаса?

– С чтения пьесы у мецената? Нет. Он точно был там, высасывал деньги с первой до последней минуты.

– Спасибо, – сказал я. – Большое спасибо.

Итак, теперь я наверняка знал, что хоть один из этих парней – не мой умник. Очень мило.

Клэнси Маршалл проживает в Бронксе. Но не в том Бронксе, о котором пишут в «Дейли ньюс» и который люди невольно представляют себе, услышав это название. Клэнси живет гораздо севернее, в пределах Бронкса, в одном из районов Нью-Йорка, но все же на совершенно другой планете. Его квартал называется Ривердейл, и он очень четко разделен на зону, застроенную звездообразными в поперечном разрезе жилыми домами из красного кирпича, высотой от семи до десяти этажей, и зону извилистых деревенских дорог, вдоль которых стоят дома в стиле ранчо, с раздельными входами на этажи, и внушительные довоенные особняки из строевого леса, с верандами, столовыми и мансардами. И все это – часть Нью-Йорка.

Клэнси обретался в одном из довоенных особняков, двухэтажном, белом, с зелеными ставнями и серым полом на веранде. Лужайка перед домом была утыкана маленькими цветными статуями. Кролики, щенки, лягушки и утки – такие же милые, как утренние телепередачи. Рядом с каретным фонарем стояло изваяние мальчика-раба с плантации, облаченного в рваное одеяние конюха, с вытянутой вперед черной деревянной рукой, всегда готовой принять у гостя уздечку. Иные граждане не скрывают своего сожаления по поводу исчезновения сословия родовой знати, и этот истукан как нельзя лучше выражал такого рода настроения.

Я свернул с Кингсбридж-роуд на Роджерс-лейн, проехал немного по извилистой дорожке и остановился перед домом Клэнси. «Мерседес» мой уздечкой не оборудован, поэтому я пожал плечами, глядя на мальчика с плантации с его протянутой рукой и неистребимой надеждой, что когда-нибудь в нее опять вложат поводья, и поднялся по ступенькам на веранду, громко топая ногами.

Был час ночи, и свет горел только в одном окне наверху. Я знал, что Клэнси ни капельки не обрадуется моему приходу, но все равно нажал кнопку звонка.

Пусть злится на Эда, если хочет.

Пришлось подождать какое-то время, но в конце концов мне открыла супруга Клэнси, Лаура. Лауру Маршалл можно с легкостью описать в пяти словах: богатая стервозная матрона из пригорода. Она подвизается в конгрессе штата в должности какого-то мелкого подгонялы. А посему вечно подгоняет то членов молодежной лиги, то клуба «По понедельникам», то своего Клэнси Маршалла. Она зазнайка и, по ее убеждению, супруга преуспевающего законника, эдакого старого и щепетильного знатока биржевого права. Я не хочу сказать, будто она и впрямь не знает, чем Клэнси зарабатывает на хорошую жизнь, но ей не без успеха удается вводить себя в самообман, благодаря которому Лаура не испытывает угрызений совести, тратя не праведно нажитые богатства супруга.

По какой-то причине, ведомой только ему одному, Клэнси безумно влюблен в это яркое олицетворение нашей эпохи и смертельно боится, что когда-нибудь Лаура соберет пожитки и уйдет от него вместе с детишками, которых у них двое. Разумеется, двое (ведь невозможно иметь, скажем, два целых и еще шесть десятых ребенка). Не то чтобы Клэнси очень сомневался в своем мужском обаянии. Просто он считает, что рано или поздно его грязные делишки начнут слишком уж бросаться в глаза, и Лаура больше не сможет не замечать их. И тогда она уйдет. Что ж, вероятно, так оно и будет. От Клэнси ей не больше проку, чем от ежемесячного почтового перевода с алиментами. И никаких тебе сплетен.

Почти все, кто меня не знает, при первой встрече принимают меня за молодого идущего в гору дельца, занимающегося рекламой, страхованием или чем-нибудь подобным. В каком-то смысле это очень близко к истине. Но Лаура Маршалл, увидев меня под дверью своего дома в час пополуночи, наверняка сразу же решила, что у нас с ней не может быть никаких общих знакомых, во всяком случае, что касается светской жизни. Поэтому, как говорили в викторианскую эпоху, ее глаза обдали меня леденящим холодом.

Ну и черт с ней. Меня так просто не заморозишь.

– Я хотел бы поговорить с Клэнси, – сказал я, нарочно употребив христианское имя, чтобы посмотреть, как она морщится.

– В час ночи? – спросила она.

– Это необходимо, – ответил я, не собираясь приводить никаких других оправданий.

• Предыдущая
• 31/42
• Следующая