Людишки - Уэстлейк Дональд Эдвин - Страница 36

• Предыдущая
• 36/77
• Следующая

Время от времени Энди Харбинджер задавал вопросы, выказывая любопытство, побуждая Сьюзан продолжать рассказ. Так они проехали полпути. Но в конце концов тема была исчерпана, и после недолгого молчания Энди задумчиво проговорил:

– Это не просто жалость, верно? Ваши чувства к нему.

Жалость? Порой этот человек выказывал необычайные чуткость и проницательность, но иногда бывал страшно несправедлив, почти жесток («Жизнь – штука несправедливая», «Это не просто жалость, верно?»), и Сьюзан даже не знала, что ему отвечать. Неужели он не понимает, какое пренебрежение сквозит в его речи? Можно подумать, что человеческая жизнь и чувства не имеют никакого значения.

Она действительно не знала, что ему сказать, поэтому молчание затягивалось. Сьюзан неожиданно поймала себя на том, что слышит собственное дыхание. Наконец Энди мягко проговорил:

– Я знаю, что это, Сьюзан. Вы влюблены в него и жалеете об этом. И ненавидите себя за то, что жалеете.

Теперь рядом с ней снова сидел чуткий и проницательный Энди Харбинджер. И он совершенно верно поставил вопрос. Сьюзан знала, что не должна испытывать к Григорию таких чувств, не должна связывать себя крепкими узами с человеком, который не проживет и года. Но это знание заставляло ее испытывать чувство вины, словно она не могла простить себе даже такое пустячное отступничество, не верила в свое право хотя бы увидеть ту яму, в которую она падает.

– Я не могу говорить об этом, – прошептала Сьюзан и, собрав все силы, сосредоточилась на управлении машиной. А как ей хотелось закрыть глаза, и будь что будет!

– Остановите машину, – велел Энди.

– Что? – Сьюзан сжимала руль до боли в пальцах и никак не могла отпустить.

– Подайте на обочину и остановитесь, – сказал Энди. Его голос звучал спокойно и властно, так мог бы говорить врач в смотровой. – Вам надо немного отдохнуть. Давайте же, Сьюзан.

Она послушалась. Правая нога казалась деревянной. Сьюзан сняла ее с акселератора и надавила на тормоз. Машина пошла юзом, потому что девушка не совсем уверенно управляла ею, но малу-помалу замедлила свое движение, когда оказалась на неровной грунтовой обочине. Она остановилась, и Сьюзан потянула на себя рычаг ручного тормоза. И тут девушку начали сотрясать рыдания, хотя глаза ее оставались сухими. Сьюзан обреченно смотрела сквозь лобовое стекло на капот машины, все ее чувства внезапно обострились до боли; она слышала, как слева со свистом проносятся автомобили, ощущала присутствие сидевшего справа Энди, своего внимательного слушателя. Наконец Сьюзан сказала:

– Это так ужасно. И ничего не меняется, ему только становится хуже. Каждый раз, приезжая на выходные, я замечаю это. Но где же предел этому ухудшению? Он все худеет, хиреет, чахнет. Но он… – Сьюзан тряхнула головой, оторвала от руля затекшие руки и вяло взмахнула ими, давая понять, что она в отчаянии.

– Но он все не умирает, – закончил за нее Энди Харбинджер.

– О Боже… – Сьюзан еще ни с кем не говорила на эту тему, даже с самой собой. Может, ей как раз и нужен был совсем чужой человек, такой, с которым она никак не связана, не имеет общего прошлого, общих знаний, мнений, опыта.

– Я не хочу, чтобы он умирал, – сказала она. В горле саднило, как при тяжелом гриппе. – Это правда. Если б только он мог жить вечно, если б мог… Ну, не вечно, вечно никто не живет, но вы понимаете, что я имею в виду.

– Если бы ему был отмерен нормальный людской век.

– Да. Нормальный. Чтобы я могла… – Сьюзан было трудно даже додумать эту мысль до конца, а уж выразить ее – тем паче.

Но Энди Харбинджер и так знал, что у нее на уме.

– Чтобы вы могли решить, проведете этот век с ним или нет, – мягко сказал он.

– Наверное. – Сьюзан вздохнула. Горло горело огнем. – Но только чтобы все было как у людей, чтобы развивалось само собой, чтобы не было этой китайской пытки водой. Я не хочу винить Григория, а сама виню и ничего не могу с собой поделать. А потом сама себе делаюсь противной и не хочу даже приезжать сюда, не хочу опять переживать все это. Но потом говорю себе: «Уже недолго осталось». И чувствую удовлетворение!

– Истина заключается в том, что ему действительно осталось недолго, – сказал Энди. – И не имеет значения, что вы будете чувствовать, как поступите, станете ли считать себя виноватой. Ничто не имеет значения.

– От этого не легче, – отчеканила Сьюзан, вновь ощутив его черствость. – Не легче, потому что я не могу просто пожать плечами и на все наплевать, как будто я сижу за рулем одной из этих машин и вдруг происходит авария, а я еду себе мимо, потому что не знаю никого из пострадавших.

– Конечно, не можете, – согласился Энди. – Но не можете и брать на себя ответственность за чужие судьбы и неурядицы. Всем нам хочется, чтобы жизнь была одной сплошной лепотой, но так не бывает. По крайней мере не всегда. Порой приходится и дерьмеца хлебнуть.

– Простите?

Энди на миг смутился.

– Иногда приходится хлебнуть и горюшка, – поправился он и пояснил свою мысль: – Жизнь – не только удовольствие.

– Но ведь… – Сьюзан насупила брови. – Вы выразились несколько иначе.

– Ой, да какая разница? – воскликнул Энди, начиная сердиться. – Вам хочется, чтобы ваши нынешние беды кончились, и это желание вполне естественно, вот что главное. Оно вовсе не означает, что вы предаете Григория или охладели к нему. Умом вы это понимаете, но сердце не желает прислушаться к голосу разума.

Она невольно улыбнулась этой фразеологии и наконец повернулась к Энди. Ее глаза наполнились слезами, но пока Сьюзан могла сдерживать их. Она заморгала и сказала:

– Сердце никогда не прислушивается к голове, на то оно и сердце.

– Значит, нам остается лишь держаться молодцом, правильно? – Энди тепло улыбнулся ей. – И попытаться думать не только о Григории.

– Да, доктор.

– И не чувствовать себя виноватыми, если получится.

– Это самое трудное, – сказала Сьюзан.

– Я знаю. – Энди поерзал на сиденье, явно выказывая готовность перейти к обсуждению других тем, и спросил: – Вам известно, что итальянская кухня – лучшее лекарство для человека в расстроенных чувствах?

Сьюзан невольно рассмеялась.

– Вообще-то известно. Просто чудо, что я еще не тяну на восемьсот фунтов.

– Я знаю одно шикарное местечко в Виллидж, – сказал Энди. – Позвольте пригласить вас туда.

– О, я в растерянности. Наверное, не стоит. Я не ходила на…

– На свидания? – Энди улыбнулся. – Но это обед, а не свидание. Поверьте, Сьюзан, я не намерен соперничать с трагическим героем.

Вот же дурь. Вот же дурь! «Лепота», «дерьмецо». «Лепота» уже лет триста как превратилась в «красоту». Вообще это древнерусское слово. Я был слишком поглощен мыслями о своем сокровище, об этом моем Иудушке, вот и забыл на миг, где нахожусь. И в каком времени. Отсюда и оговорка. Дело в том, что течение времени я воспринимаю не так, как люди. И в этом словце для меня заключен свой смысл, сладкий, пасторальный. Тем не менее негоже щеголять своими познаниями. Оговорка повергла меня в растерянность. А еще это «дерьмецо». Я замечаю, что общение с людьми делает меня все больше похожим на них.

Оговорка, конечно, была пустячная, и Сьюзан быстро забыла о ней, а я достиг цели, которую поставил перед собой, затевая эту беседу. Извлек на свет Божий хитрый клубок ее чувств к Григорию Басманову, и теперь она может разобраться в них, свыкнуться с тем, что они ведут в тупик, и в конце концов отрешиться от этих чувств, а потом и отдалиться от Григория. Ибо как я смогу довести Григория до нужной степени отчаяния, если Сьюзан будет любить его?

Вот в чем все дело.

Мы ехали в город, и я малу-помалу вводил нашу беседу в более мелкое, безопасное русло, зная, что Сьюзан еще успеет нырнуть в бездну, когда останется одна. По моему совету мы отобедали в итальянском ресторане, а поскольку выдался на редкость красивый осенний вечер, немного побродили по улицам, и наконец я проводил Сьюзан до ее многоквартирного дома. Я даже не попытался поцеловать девушку на сон грядущий, зато пригласил ее в кино. Сьюзан заколебалась, но я вновь заверил ее, что предлагаю (и прошу) только дружбу, и в конце концов она согласилась встретиться со мной следующим вечером.

• Предыдущая
• 36/77
• Следующая