Людишки - Уэстлейк Дональд Эдвин - Страница 14
- Предыдущая
- 14/77
- Следующая
Этот Джон Остон был честным малым. Тридцать семь лет, рослый, крепкий, нескладный. Казалось, его скелет так никогда и не был толком скреплен и до сих пор болтался и корежился в мягком кожухе из плоти. Джек был дотошен, скромен, любил свою работу в ВОЗ, и, кабы Мария-Елена искала мужчину, поиски ее на Джеке и завершились бы. Превосходная партия. Но мужчину она не искала и никогда искать не будет. Да и вообще Джек не совсем свободен.
Он был женат, но развелся. Далеко на севере, в Соединенных Штатах, проживала его бывшая жена, и Мария-Елена точно знала, что Джек еще любит ее, хотя сам он никогда не согласился бы это признать. Во всяком случае, он до сих пор нуждался в ней, а это одно и то же.
Джек избегал разговоров о бывшей супруге, которая однажды, когда дочери было три года, собрала вещи, прихватила дочь, покинула Стокбридж, штат Массачусетс, и поперлась через всю Америку в Орегон, только чтобы оказаться подальше от мужа. Мария-Елена не чувствовала эту женщину, не знала, хороший она человек или плохой, сильный или слабый. Вообще ничего не знала. Но все же иногда Марии-Елене казалось, что она понимает причины, побудившие жену покинуть Джека. Настал тот миг, который просто не мог не настать: ей надоело водить его за ручку. Оно и немудрено; самой Марии-Елене удалось без труда загнать ухаживания Джека в угол, где те ныне и загнивали, не суля ей больше никаких опасностей. Но разве жизнь не тускнеет, если ты посвящаешь ее заботам о человеке, который ведет себя как послушный бычок?
Поскольку кресло рядом с пилотом было гораздо удобнее любого из четырех сидений сзади, Джек и Мария-Елена условились, что будут занимать его по очереди. Один из них садился с пилотом и летел к месту назначения, а второй устраивался в этом кресле на обратном пути. Сегодня Джек первым летел впереди, и теперь ему пришлось подняться по двум подножкам, перелезть через опущенную спинку пилотского кресла и протиснуться назад. Пилот поднял спинку сиденья и помог Марии-Елене забраться в кабину. Скользнув на место пассажира, она сунула комиксы в кармашек под окном.
Пилот уселся за штурвал и после торопливых приготовлений запустил двигатель. Он развернул самолет, описав круг на ухабистой площадке, протащился до середины поля и снова развернулся против ветра, который еле дул. Поддеревом возле церкви стоял бдительный отец Томас. Возможно, он надеялся, что они отправляются не в Бразилиа, а прямиком к Господу. Пилот начал разбег, и самолет враскачку запрыгал по полю.
Крылья захлопали, грозя вот-вот отвалиться от фюзеляжа, маленький штурвал в руках пилота затрепетал, будто привязанная к мощному вентилятору ленточка. А потом колеса вдруг оторвались от твердой земли, и самолет сделался грациозным, послушным, едва ли не живым.
В том борту, возле которого сидела Мария-Елена, не было дверцы, вот почему ей и Джеку приходилось лазить через кресло пилота. Зато нижняя половинка стекла открывалась, и Мария-Елена, толкнув ее локтем, могла посмотреть вниз, на удаляющуюся землю. Только сейчас она впервые заметила, как разрослось кладбище за церковью и какими крошечными были многие из могил. Когда виду грозит вымирание, он все быстрее и быстрее воспроизводит потомство, особенно если убийца нацеливается главным образом на молодняк.
В кабине стоял шум, и разговаривать было трудно, но можно. Обычно Джек и Мария-Елена почти не общались в воздухе, особенно на обратном пути, после долгих и скучных бесед на двух языках. А вот сегодня, минут через пять после взлета, новый пилот хмуро посмотрел на Марию-Елену и сказал:
– Почему я вас откуда-то знаю?
Иногда это еще случалось. Люди продолжали помнить Марию-Елену, звезду эстрады, сиявшую так ярко и так недолго. На сцене она пользовалась только именем Мария-Елена, и зрители на концертах хором скандировали его: «Мария-Елена! Мария-Елена!» Как будто она была великой мастерицей футбола.
Но эти времена давно прошли. Если теперь кто-нибудь вспоминал или притворялся, будто вспомнил ее, Мария-Елена всячески старалась отбояриться. Что проку ворошить полное боли прошлое? Всем хочется узнать, почему она вдруг взяла и исчезла, когда ее слава росла, пластинки занимали первые места (она даже записала один альбом по-испански), а имя вот-вот должно было прогреметь на весь мир.
Да разве ж могла она говорить на эту тему? О том, что тело ее – скверна, муж с омерзением бежал прочь, а дети мертвы. О том, что она больше не может петь, что в душе ее уже нет музыки. О том, что, стоило ей употребить свой авторитет и громкое имя на настоящее дело, стоило восстать против тех, кто уничтожает Землю и живущих на ней людей, как радио, телевидение и газеты ополчились на нее и заставили замолчать. Рабочие места интересовали общество больше, чем здоровье людей. Кошельки были важнее детей.
Поэтому, когда пилот предположил, что знает ее, Мария-Елена одарила его мимолетной отпугивающей улыбкой, словно он пытался приударить за ней, и выглянула в окно, чтобы посмотреть на неровную землю, проносившуюся далеко внизу.
Разговор прервался, но всего на несколько минут. Потом Мария-Елена снова неосторожно взглянула на пилота, и он улыбнулся ей, отчего его лихие усы встопорщились.
– Не больно-то доброжелательный священник там, внизу, а? – спросил пилот.
Мария-Елена удивленно воззрилась на него.
– Вы заметили это, даже сидя возле самолета?
– Я бы заметил это и с воздуха, – ответил пилот и расхохотался.
– Он думает, что весь этот позор угоден Господу, – сказала Мария-Елена. – Но почему Господь должен этого желать?
– Кому выгодно? – молвил пилот, поднимая короткий, будто обрубленный бурый палец, словно передразнивал какого-нибудь занудливого школьного учителя. – Вот главный вопрос. Им-то и надо задаваться всякий раз, когда вы хотите понять, что происходит. Кому выгодна покорность народа? Неужели Богу?
– Владельцам фабрики, – ответила Мария-Елена.
– Но не Богу? – похоже, пилот подтрунивал над ней.
Джек в одиночестве сидел сзади, он не понимал по-португальски, а стало быть, не мог принять участия в разговоре.
Марии-Елене предстояло выкручиваться своими силами. Она на полном серьезе изрекла:
– Господь создал нас. Он нас любит. Он не хочет, чтобы мы страдали. Если люди не борются с фабрикой, которая убивает их детей, Бог от этого ничего не выгадывает. Выгадывают только владельцы фабрики.
– Владельцы, – повторил пилот, которого, кажется, терзали сомнения. – О ком именно вы говорите?
– Мы все их знаем, – презрительно произнесла Мария-Елена. – Они обретаются в Рио, в домах с видом на океан, и наезжают в Бразилиа со свитой законников, чтобы клятвенно заявить, будто нынче фабрики дают меньше отходов, чем в прошлом году. Меньше, меньше, меньше, все время меньше. Мы предъявляем правдивую статистику, законники кроют лживой.
– Но ведь эти люди – не истинные владельцы, – ответил пилот. – Разве вы не знаете? Эти люди – всего лишь совет директоров, они только управляют компанией. Настоящие владельцы – акционеры.
– Все они одним миром мазаны, – заявила Мария-Елена.
– Не скажите, – по-видимому, этот разговор по какой-то причине забавлял пилота. – Держатели акций никогда не наезжают в Бразилиа и не делают клятвенных заверений. Им ни разу не приходилось никому лгать. Они даже не появляются в Бразилии. Думаете, они дышат этим воздухом? Разве что раз в год, во время карнавала.
Мария-Елена нахмурилась.
– Но ведь компания-то бразильская, – возразила она.
– Здесь только бразильский филиал, о нем вам известно. Но правление компании далеко отсюда, и акционеры живут не в Бразилии.
– Где же они живут?
«Я поеду туда, – подумала Мария-Елена. – С фотографиями и цифрами. Почему они не смеют признать свое соучастие в содеянном? Почему им даже не приходится лгать?»
– Где живут? – пилот посмотрел вниз, на реку цвета меди, вдоль которой им предстояло лететь следующие полчаса. – Одни в Британии, другие – в Германии, Италии, Гватемале, Швейцарии, Кувейте, Японии. Но большинство – в Соединенных Штатах.
- Предыдущая
- 14/77
- Следующая