Иосип Броз Тито. Власть силы - Уэст Ричард - Страница 73

• Предыдущая
• 73/109
• Следующая

Через несколько месяцев после выхода в свет книги «Тито рассказывает» этот дружественный квартет распался – в опалу попал Милован Джилас.

Так хорошо начавшемуся для Тито 1953 году, вселившему в него массу надежд, суждено было закончиться двумя неожиданными и неприятными событиями.

Первым было решение Соединенных Штатов передать часть Триеста – зону «А» – итальянцам.

Вторым стал факт публикации статей Джиласа, что повлекло за собой позднее изгнание автора из руководства и даже тюремное заключение.

При этом «дело Джиласа» стало на какое-то время главным событием в медленном процессе упадка международного коммунизма, ускоренном затем речью Хрущева на XX съезде КПСС и солженицынским «Архипелагом ГУЛАГ».

И триестский кризис, и «дело Джиласа» возникли во время моего пребывания в Югославии и чрезвычайно возбудили окружавших меня людей.

Хотя я и пытаюсь поместить эти события в контекст карьеры Тито и новейшей истории Югославии, я также использую отдельные мои воспоминания и личные наблюдения.

Совместное англо-американское заявление по поводу Триеста появилось днем 8 октября 1953 года. Ранним утром того же дня я прибыл в Белград из Словении, простояв всю ночь в поезде и ужасно устав. Скоро я оказался в студенческом общежитии имени Иво Лола Рибара, располагавшемся на проспекте Революции, бывшем бульваре Короля Александра, а позднее – бульваре Красной Армии. Дружески обменявшись приветствиями с моими соседями югославскими студентами, я забрался в постель и уснул. Несколько часов спустя я был разбужен криками, раздававшимися как внутри общежития, так и на улице.

Студенты, которые всего лишь несколько часов назад были так любезны со мной, теперь угрюмо сообщили мне о решение по Триесту и заспорили друг с другом, не устроить ли мне «батину» (взбучку) – о значении этого слова я позднее узнал из словаря.

В тот же день разъяренная толпа прошлась по всему Белграду, задирая иностранцев, громя помещения американских и английских библиотек, – совсем так же, как та толпа, которая 27 марта 1941 года разгромила германское туристическое агентство и сорвала со здания флаг со свастикой.

Хотя правительство вначале и одобрило эти демонстрации, они все же вышли из-под контроля. Поэтому Ранковичу пришлось направить конную полицию на улицу Князя Михаила.

Появились флаги, на которых также были начертаны скандируемые толпой слова: «Trst je nas» («Триест – наш!»), и «Zivot damo Trst ne damo!» («Умрем, но Триест не отдадим!»).

11 октября, в воскресенье, в отеле «Славия» начался митинг, переместившийся затем на площадь Республики, где он вылился в массовую демонстрацию.

Джиласа несли на руках.

Вместе со студентами из общежития имени Иво Лола Рибара я отправился на площадь Республики, чтобы послушать Моше Пьяде – оратора, любимого всеми белградцами. Ожидая в толпе начала выступления, я выслушал множество историй и легенд, касавшихся Пьяде, например, о том, что он в 1948 году ответил Сталину: «Москва просит нас дать ответ на резолюцию Информбюро. Вот вам наш ответ: „Пошли вы все …!“

В этот день Пьяде обратил свои остроумные, но непристойные нападки на Клару Буте Луче, женщину-посла США в Риме, которую югославы объявили виновной в утрате ими Триеста.

Хотя в толпе и начали поговаривать о походе на Рим, мне в то время не могло даже прийти в голову, что подобная возможность реально существовала.

Даже когда Тито произнес речь в Лесковаце и заявил о том, что если в зону «А» войдут итальянские войска, вслед за ними устремятся югославы, я посчитал все это блефом.

Много лет спустя Джилас признался, что Тито был готов к этой акции: «Я спросил его: „Как же мы будем стрелять в итальянцев, когда их защищают американцы и англичане? В них мы тоже будем стрелять?“ Тито ответил: „Мы войдем туда, если туда войдут итальянцы… А там поглядим…“[412]

Рассказывая о другом митинге, Джилас вспоминает:

Тито сказал, что занял твердую позицию в отношении зоны «А» для того, чтобы помешать итальянцам потребовать зону «Б». По мнению Джиласа, его решение было «также частью тщательно подготовленного плана, нацеленного на усиление независимости Югославии от Запада в то самое время, когда в Советском Союзе наметились определенные изменения после смерти Сталина»[414].

Это, возможно, говорит о недостаточной прозорливости Тито. Он был не слишком хорошим шахматистом, как утверждает Дедиер, торопливо бросавшимся в атаку, не продумав альтернативные ходы, а затем размышлявшим над тем, как выбраться из беды.

В мае 1945 года Тито рисковал развязать третью мировую войну, претендуя на Триест только для того, чтобы выяснить для себя, поддержит ли его Советский Союз.

Теперь, восемь лет спустя, он снова стал в угрожающую позу и принялся витийствовать с позиции слабости. За пределами Югославии никто не поддержал его притязаний на этот про итальянский, антикоммунистически настроенный город.

На последовавших в 1954 году лондонских переговорах Тито преспокойно уступил Триест Италии. Тем не менее, к чести Тито, следует сказать, что, утратив Триест, он с достоинством и даже с некоторой небрежностью воспринял свое поражение. Он был не из тех, кто подолгу скорбит над потерей.

Британская королева после утраты своего последнего континентального владения утверждала, что когда она умрет, на ее сердце прочтут слово «Кале». В конце XIX века французы не могли забыть потери Эльзаса-Лотарингии. А вот Тито забыл о городе, на который претендовать он не имел особых оснований.

Шумиха вокруг Триеста сначала отвлекла внимание от развития дела Джиласа. В тот же самый день, когда его несла на руках восторженная толпа в сторону площади Республики, в партийной газете «Борба» появилось первое из его противоречивых эссе. Суть его сводилась к следующему:

Подобные фразы в «Борбе» и в напыщенном идеологическом журнале «Новая мысль» не привлекли бы к себе внимания нигде на Западе, однако в студенческом общежитии имени Иво Лола Рибара они изучались с живейшим интересом.

Хотя Джиласу было уже 42 года, являясь вице-президентом страны и главой Национальной Ассамблеи[416], он все еще оставался кумиром студентов-вольнодумцев. Он повсюду расхаживал в рубашке с расстегнутым воротом и в матерчатой кепке, ездил в белградских трамваях, иногда пил кофе в буфете отеля «Москва». Джилас был известен и тем, что презирал богатство и аппаратные привилегии. То, что он вел жизнь простого человека, также придавало дополнительный вес статьям в «Борбе» и «Новой мысли». Восприимчивые читатели подмечали, что стрелы, пускавшиеся иногда в адрес Советского Союза, имели отношение также и к КПЮ – с ее «интригами, двурушничеством, жаждой власти, карьеризмом, фаворитизмом, выдвижением на руководящие посты своих людей, родственников, „старых борцов“ (stari borci – бывшие партизаны) – и все это под вывеской высокой нравственности[417].

• Предыдущая
• 73/109
• Следующая