Порно - Уэлш Ирвин - Страница 6

• Предыдущая
• 6/125
• Следующая

Это должно звучать грубо и мерзко для ушей шотландского распиздяя — то есть меня, любимого, — но это звучит как-то правильно, и я радостно булькаю бренди в стакане. Я восхищаюсь ее изяществом, ее безупречной кожей, белозубой улыбкой, а она говорит:

— Барри Уайт… Принц… у тебя неплохой музыкальный вкус… куча соула и гранжа…

И это не только влияние бренди, потому что когда она берет свой стакан с грязного кофейного столика, я чувствую, как воображаемая ширинка расстегивается, и говорю себе: ВОТ ОНО. Вот оно — самое время влюбиться. Просто расстегнуть ширинку и позволить всей этой любовной требухе поглотить нас, превратиться в бешеного быка и чокнутую корову. Показаться друг другу полными идиотами; нести всякий бред, раздобреть в неге. Но нет. Я делаю все, как всегда, и использую секс, чтобы убить любовь, и я хватаю ее, наслаждаясь ее деланным потрясением, и мы целуемся, обнимаемся, потом раздеваемся, ложимся, лижемся, дразнимся и ебемся.

Кстати, я уже понял, что ее зарплата, должность и социальное положение не столь впечатляющи, как мне показалось сначала. Она просто сучка, вот и все. Иногда приходится попотеть, чтобы узнать человека поближе.

Мы немного поспали, а утром снова занялись сексом. Едва я ей вставляю, как мы начинаем трястись и подскакивать, потому что экспресс на Норвич в 7.21 как раз проходит через станцию Хакни-Даунз, и кажется, что сейчас он отправит нас прямиком в Восточную Англию, и она вопит:

— О Боже… Саймон… Сай-мммммннннн…

Рэйчел засыпает, а я встаю и пишу ей записку, что у меня много дел и что я ей позвоню. Иду в кафе через дорогу, выпиваю там чашечку чаю и жду, когда она спустится. У меня даже глаза увлажняются, когда я вспоминаю о ее смазливой мордашке. Я фантазирую, как поднимаюсь обратно, может, даже с каким-нибудь веником из цветов, открываю ей свое сердце, признаюсь в вечной любви, превращаю ее жизнь в сплошной праздник и становлюсь ее принцем на белом коне. Между прочим, принц на белом коне — это не только женские мечтания, но и мужские тоже. Но только мечтания. Меня охватывает тошнотворное ощущение потери. Легко кого-то любить — как, впрочем, и ненавидеть — в его отсутствие, кого-то, кого мы на самом деле совсем не знаем. И я — крупный специалист в этом вопросе. Но проблема в другом.

Потом, как шпик на посту, я вижу, как она выходит из моего подъезда. Она движется скованно и неуклюже, как будто ей трудно себя контролировать, и выглядит, как птенец, выпавший из гнезда: страшненькая, неуклюжая и глупая, совсем не похожая на ту приукрашенную алкоголем сучку, с которой я прошлой ночью делил постель и даже кусочек жизни. Я закрываюсь спортивными страницами «Сан».

— Мне кажется, Англией должен править шотландец, — кричу я турку Ливану, хозяину кафе. — Ронни Корбетт, блядь, или типа того.

— Ронни Корбетт, — с улыбкой повторяет Айван.

— Мудила тартановый, — говорю я ему, поднося ко рту чашку горячего сладкого чая.

Когда я поднимаюсь к себе в квартиру, я сразу чувствую запах Рэйчел, который еще остался в этом клоповнике, что приятно, и вижу записку — что хуже.

Саймон!

Извини, что не дождалась тебя утром. Хотелось бы снова тебя увидеть. Позвони мне.

Рэйчел.

Уф. Всегда лучше бросать человека, когда он говорит, что хочет снова тебя увидеть, потому что ты знаешь: неизбежно наступит время, когда вы расстанетесь потому, что он больше не хочет тебя видеть. Так что первое намного приятнее. Я комкаю записку и швыряю ее в мусорку.

Я действительно не могу вписать Рэйчел в свое расписание. Когда я начинал в Лондоне, в квартире в заброшенном доме на Форест-Гейт, я решил проложить путь на запад: от девочек из Эссекса до евреечек из Северного Лондона, и закончить на Слоун-Рейнджерах [2]. Они знают расклад. Для первых секс — это что-то типа путевки в жизнь; для вторых — это своеобразный обмен неврозами; а третьи будут скакать на тебе до третьих петухов, но все равно они — не для тебя, они уже обручены с каким-то там Молчом Чаки. Эти блядские аристократические племенные сучки обязательно с кем-нибудь обручены. Так что я прекратил прочесывать «Дебретт» [3]и снова вернулся в Хэмпстед.

А сейчас Таня, которая недотягивает даже до первой группы в моей классификации, звонит мне на красную мобилу и сообщает, что она скоро заедет. Я представляю себе ее лицо: череп, обтянутый кожей, бледной, как у Носферату, большие губы, как будто у нее там имплантаты, — я представляю ее нескладную фигуру и отсутствующий взгляд. Кобылка — заебись. И где только таких выводят?

Я наклеиваю железнодорожное расписание на спинку кровати, и к тому времени, как приходит Таня, у меня все уже готово. Она жалуется, что этот мудацкий Мэт Колвил вчера ночью выкинул ее из бара. По ее глазам видно, что ей хочется наркоты, а не хуя. Я говорю ей, что она неблагодарная сучка, что ради нее я отложил все дела и что если она не умеет поставить себя в приличном заведении в Сохо, то пусть катится обратно на Кингз-Кросс и подставляет там задницу всяким уродам за дозу.

— Я так для тебя стараюсь, но это все бесполезно, — говорю я, гадая, сколько раз она уже слышала это от родителей, от социальных работников и от копов, которые занимаются с трудными подростками. Она слушает мою тираду, развалившись на диване, с отвисшей челюстью.

— Но он меня вышвырнул, — стонет она. — Колвил. Он меня вышвырнул, сукин сын.

— Ничего удивительного, посмотри на себя. Выглядишь, как дешевка из Глазго. Это Лондон, и здесь надо иметь хоть какой-то стиль. Я, похоже, единственный человек в этом городе, который заботится о стиле…

— Извини, Саймон…

— Ладно, куколка, все хорошо, — мурлычу я, стягиваю ее с дивана и беру на руки, поражаясь тому, какая она легонькая. — Я сегодня малость грубоват, потому что неделька выдалась еще та. Иди сюда и ложись со мной… — Я кладу ее на постель и смотрю на время: 12.15. Я касаюсь ее, ее губы дрожат, и вот мы уже оба голые, я на ней, и я в ней. Она вся сморщилась, типа ей неприятно, а я думаю: ну и где этот чертов поезд?

12.21.

Чертов поезд, чертовы английские железные дороги и все остальное приватизированное дерьмище… 12.21… жопа… должен быть поезд, уже сейчас…

— Ты классная, просто огонь, — говорю я. Ну, чтобы хоть как-то ее расшевелить.

— А-ах… — стонет она.

Ебать-копать, если это все, на что она способна, ей надо идти торговать гамбургерами, потому что по этой части у нее точно нет будущего.

Я стискиваю зубы и жду еще пять минут — до 12.27, — пока ублюдочный поезд наконец не отъезжает от станции, сотрясая наш клоповник, и Таня подо мной начинает издавать неувядающие звуки страсти.

— Сильный финиш, — выдыхаю я. Таким образом я пытаюсь проделать ту штуку, о которой говорил Терри Венаблес: тренер не должен орать на своих подопечных, он должен их поощрять, постоянно напоминать им об их достижениях, а не тыкать носом в неудачи. — Но надо ответственнее подходить. Говорю это для твоего же блага.

— Спасибо, Саймон. — Она улыбается, демонстрируя щербатые зубы.

— А теперь извини, у меня дела.

Ее лицо вновь принимает отсутствующее выражение, она встает и быстро натягивает одежду. Я протягиваю ей десятку на проезд, она прощается и уходит.

Оставшись один, я собираю коробку гейской порнухи, которую прикупил вчера в Сохо. Надписываю адрес:

ФРЕНСИС БЕГБИ ЗАКЛЮЧЕННЫЙ № 6892ВК

СОТОН МЭЙНС

ЭДИНБУРГ ШОТЛАНДИЯ

Я всегда беру что-нибудь этакое для своего старого друга Бегби и посылаю ему всякий раз, когда возвращаюсь в Шотландию, так что он видит местную почтовую марку, когда получает посылку. Интересно, кого он подозревает — наверное, каждого в Лотиане. Все это — в рамках борьбы с моим родным городом.

Иду в ванную и чищу зубы, выскребая изо рта гнилостный вкус Таниной слюны, потом встаю под душ и отмываю мои гениталии от всех следов того мерзкого места, где они только что побывали. И тут начинает звонить телефон, а у меня есть одна слабость — если звонит телефон, я не могу не взять трубку, а автоответчик не включен. Заворачиваюсь в полотенце и выскакиваю из ванной.

• Предыдущая
• 6/125
• Следующая